Через некоторое время Константин Николаевич решает, что созрел для вступления в Общество. Он передаёт через Брусилова стихи для экзамена Сатира, подражание французскому (Вольтеру, то есть). 22 апреля 1805 года Брусилов зачитывает сатиру в Обществе[9].
Иван Пнин. Экспедитор министерства просвещения, поэт Иван Петрович Пнин был старше Батюшкова на четырнадцать лет. В 1805 году, когда он ненадолго возглавит Вольное общество, Батюшков уже познакомился с ним на вечерах у Брусилова. Иван Петрович читает собравшимся стихи, полные просветительского пафоса, а также статьи в защиту гражданских прав человека со всей страстью того, кого этими правами обделили. Пнин был незаконнорождённый. Он был внебрачным сыном дипломата и генерала екатерининских времён Николая Репнина. В наследство от палача Польши он получил усечённую фамилию (так часто делалось: Бецкой Трубецкой, например) и курс обучения в инженерном корпусе. После чего был предоставлен на собственное усмотрение. Он жил в нищете, поскольку к военной карьере оказался неспособным, и зарабатывал на жизнь литературным трудом. Неизвестно, насколько близкими были отношения Батюшкова с Пниным. Однако на роль ментора фигура Ивана Петровича подходила идеально. Научить писать стихи невозможно, но привить возвышенное, исключительное отношение к поэзии и статусу поэта можно и нужно. Пнин был как раз таким донкихотом.
Иван Петрович рассматривал литературу как форму служения истине. Истина заключалась в том, что Бог велик и непознаваем, а человек от рождения свободен и в свободе выбора между добром и злом равен другим людям. И ни один человек не вправе ущемлять эту свободу. Пнин был деист и убеждения выражал в полемике с классицистами Державиным и Ломоносовым. Даже оды свои он называл так же (Человек, Бог). Классицисты призывали принимать удары судьбы как проявление неведомой, хотя и благостной воли Божьей а Пнин считал, что человеку на то и дана Богом свобода воли, чтобы жить так, как он живёт. Все бедствия человека происходят от человека, мог бы повторить Иван Петрович вслед за кумиром своего поколения Радищевым. Возможно, не без влияния Пнина 17-летний Батюшков напишет своего Бога. Правда, через голову Ивана Петровича он отдаст дань даже не Державину а сентиментальной чувствительности. Бог юного Батюшкова велик и непознаваем, но милостив. Он открывается тому, кто имеет отзывчивую душу и способен выйти из мрачной хижины лжемудрия, отринуть сухие философские истины ради природы, естественной, а значит, и божественной в любых проявлениях.
Сердечный, душевный отклик уже тогда станет для Батюшкова критерием истинности в искусстве.
Пнин славился неунывающим темпераментом и относился к числу людей, чей оптимизм только укрепляется жизненными невзгодами. Символично, что через полтора века Набоков даст герою одного из лучших своих американских романов фамилию Ивана Петровича. Идея Творца-Автора, который подглядывает из потустороннего мира за поступками людей-персонажей, была близка Набокову. Как и реальный Иван Пнин герой Набокова одинок, беден и болезнен. Однако природное жизнелюбие и вера в то, что со смертью не всё заканчивается помогают ему преодолевать жизнь. Даже о горькой доле Иван Петрович пишет ободряюще. У него есть строчки о человеке, который В слезах родясь, в слезах кончает / Своих остаток горьких дней, и это именно тот повтор (в слезах в слезах), который через двадцать лет откликнется в одном из последних и самом мрачном стихотворении Батюшкова (Рабом родится человек, рабом в могилу ляжет). Насколько, однако, разных людей мы слышим в этих стихах! Смерть как переход в инобытие (Пнин) или смерть конец дурацкой сказке под названием жизнь (Батюшков).
О семейном положении Ивана Петровича сведений не сохранилось, известно лишь, что у него был сын Пётр, впоследствии художник, чья единственная дошедшая до нас картина (сценка Игра в шашки) находится в Русском музее. Иван Петрович умер в 1805-м, когда мальчику было два года от чахотки сентября 17 числа, между 10 и 11 часов пополудни. Он надеялся, что князь Репнин признает его своим сыном, но, узнав по кончине его, что тот забыл о нём в своём завещании, впал в уныние и зачах написал будущий издатель Сына отечества Николай Греч. Неумолимая смерть махнула страшною косою и в мире не стало одного доброго человека! горестно восклинет Брусилов. Возвышенными одами отзовутся на смерть утешителья несчастных и другие члены Вольного общества (Александр Измайлов, Николай Остолопов, Николай Радищев). Напишет на смерть Ивана Петровича и Батюшков, но оплачет не гражданина-просветителя и заступника всех униженных и оскорблённых, и не обойдённого в завещании бастарда (как это сделал Греч) а Человека и его участь.
Он был, как мы, лишь странник мира!
Николай Радищев. Сын автора культового Путешествия из Петербурга в Москву, Николай Александрович Радищев служил в Комиссии по составлению законов. К двадцати двум годам он уже был автором книги Богатырских повестей песнотворений об Алёше Поповиче и прочих фигурах русской сказки, изложенных не без влияния Ариосто и изданных попечением отца, поощрявшего талант сына. Возможно, Константин Николаевич нашел в Радищеве-младшем родственную душу Николай, как и Батюшков, в детстве лишился матери, а отца не видел во всё время ссылки. Он вырос в семье дяди остроумным и беззащитным юношей. В глазах просвещённых интеллектуалов его отец был легендарным диссидентом, и мальчик рос в тени этой легенды. Пожми руку у Радищева, напишет Батюшков Гнедичу, у него сердце на ладони; я его не переставал любить. На глазах 15-летнего Батюшкова в судьбе Николая разыгрывается новая драма: в 1802 году Радищев-старший погибает от отравления. Это событие, случайное (перепутал стакан с кислотой) или преднамеренное (был оскорблён внушениями начальства) самоубийство писателя в то время, когда власть, казалось, шла к переменам заставляет по-разному реагировать общество. Иван Пнин и многие из его окружения пишут взволнованные стихи памяти великого атеиста и демократа. Карамзин находит в самоубийстве Радищева форму бессмысленной борьбы с властью и отчаянный самопиар (или просто не может смириться, что это радищевское Путешествие, а не его Письма снискало столько славы). Царь отправляет к умирающему своего лейб-медика, как будто указывая: пусть никто не подумает, что Радищева довели до гибели. О том, что случилось в реальности, мы вряд ли узнаем. Впрочем, в пользу одной из версий можно сказать, что Радищев был материалист и не исключал самоубийства как формы борьбы за последнюю свободу человека. Старше Батюшкова на восемь лет, сын Радищева Николай будет принят в Общество и какое-то время станет исполнять в нём обязанности цензора. Но его литературное наследие окажется в итоге не таким уж великим: несколько оригинальных вещей, несколько переводов и биография отца, так и не опубликованная при жизни автора.
Иван Мартынов. Над министерскими чиновниками низших классов возвышался правитель дел департамента Мартынов. Ровесник Пнина, Иван Иванович был человек совсем другого склада. Он родился в семье священника на Полтавщине, рано осиротел, учился в тамошней семинарии, откуда за успехи в учёбе перевёлся в семинарию Александро-Невскую. Путешествие из Полтавы в Петербург он опишет в сентиментальном духе Стерна и Карамзина, но опубликует анонимно (Филон). Блестящее знание древних языков и литератур быстро выдвинет Ивана Ивановича из среды семинаристов. Он станет преподавателем. Когда Муравьёв приведёт Мартынова к министру просвещения Завадовскому, то просто сложит перед ним стопку мартыновских переводов античной поэтической классики, правда, выполненных прозой. По воспоминаниям, Иван Иванович говорил тонким, как бы дребезжащим голосом. Он честно признался министру, что плохо владеет французским и не знает канцелярского делопроизводства. Государю и комитету известно, ответил Муравьёв, что такое вы знаете, и чего не знаете. Нам нужно то, что вы знаете; для того, чего не знаете, у вас будут помощники. Так переводчик греческих классиков, издатель журналов, любитель Стерна и литературы путешествий станет чиновником. В 1820-х годах Мартынов выпустит 26-томную антологию античных авторов в собственных переводах. В биографических записках он выступит теоретиком перевода. Иван Иванович будет оправдываться, что только потому переводит стихи прозой, что для перевода великих стихов нужен великий поэт, и будет прав. На волне александровской оттепели он создаст и возглавит литературный журнал Северный вестник, на издание которого получит грант от монарших щедрот в 3000 на год и это будет одно из самых серьёзных, глубоких общественно-политических изданией того времени. Показательно содержание номера Вестника, в котором выйдет ещё одно батюшковское стихотворение. Здесь и подробный критический разбор Дельфины Жермены де Сталь, и панегирическое исследование Тавриды Семёна Боброва, и заметки о путешествии по Ладоге, и очерк о разнообразии горного мрамора. Дух журнала возвышен, усмешка или оскорбительные намёки в нём редки. Либерализм Мартынова остаётся в рамках дозволенного. Начинающий поэт Батюшков напечатает в Вестнике Элегию, в которой будет философствовать о скоротечности счастья, обманчивости надежд и любви, которая проходит в жизни, но никогда не уходит из сердца. Элегия будет вольным переводом из Эвариста Парни (Que le bonheur arrive lentement!) поэта, которым, скорее всего, заразил Батюшкова Муравьёв, и сам адепт лёгкой (или ускользающей) поэзии. Если вспомнить, что элегия Парни является вольным переводом из другого батюшковского любимца, римского лирика Тибулла мы видим, как в одном стихотворении Батюшков присваивает сразу двух дорогих сердцу авторов. Мартынов опубликует Элегию в мартовской книжке журнала за 1805 год. Можно предположить, что Мандельштам, боготворивший Батюшкова, откликнется собственной цикадой (Как кони медленно ступают, / Как мало в фонарях огня!) именно на первые строки этой элегии.