Это же подло, синьор! Вы просто Батисто готов был выругаться.
Но, но, но! рявкнул старик. Кто бы говорил! Думаете, мне доставляло большое удовольствие лицезреть ваши утехи? Да, возможно, но! Вы решили обмануть Бернардини, вы подумали, что Бернардини глупец и старый осёл, вы хотели унизить несчастного доброго Бернардини! Теперь его очередь! И, разумеется, ни о каком жаловании речь не идёт.
В спальне Розалины повисла тяжёлая тишина.
Милый! красавица нежно прильнула к мужу. Ты, как всегда, поступил мудро.
?!
Ты дождался окончания работ и устроил так, что красота, сделанная этими мальчиками, останется у тебя бесплатно. Ты коротал унылый вечер, подглядывая за нами. Моему мудрому мужу долгое время было не до меня: дела, дела! А ведь тебе тоже хотелось ласки и нежности, страсти и покорности. Ну что же, ты выиграл на всех фронтах, мой милый Помпей!
Я не верю тебе. К чему ты клонишь? пробурчал Бернардини.
Розалина мигом превратилась в кошечку. Изгибаясь всем телом, не поправляя соскальзывающую накидку и гладя старого мужа где только возможно, она всё более переходила на шёпот.
Тебе нравилось, как они брали меня там? Нравилось, я знаюпотому что я делала всё по своей воле. Зачем тебе холодная и озлобленная супруга? Все эти годы ты не дождался ни поцелуя! Отпусти их, и я буду тебе благодарна так, что каждая наша ночь будет твоейЗачем тебе их костистые, запуганные и продрогшие телеса? Хочешь отмстить и стать содомитом? Лучше потрогай моё горячее тело, оно полно благодарности и ждёт твоей любви. О, мой Бернардини, женская благодарность слаще пары перепуганных парней
Но они унизили меня!
Унизь теперь меня! Я хочу унижений от своего господина!
И возблагодари этих несчастных, что они вернули тебе страсть и молодость!
Розалина была великолепна: беспрерывный томный шёпот и ласки делали своё дело.
Хочу так же, как ты с ними у них-х задыхался от бесстыдных ласк старик.
Сделаю так, как никогда за всё время нашей жизни! Только сейчас я пробудилась для страсти! Розалина, угадав момент, незаметно выразительным взглядом указала юношам на дверь.
Дважды указывать не пришлось. Схватив одежду, Арканжелло и Батисто быстро на цыпочках покинули покои своей спасительницы.
Игривый раскатистый смех Розалины провожал их, подбадривая.
* * *
Скоро они уже удалялись от виллы синьора Бернардини, спеша не зная куда.
Наступало не по-осеннему тёплое, прозрачное утро.
А знаешь, взмахнул черноволосой головой Арканжелло, мы ещё легко отделались!
Это точно! Клянусь Мадонной, выпутались из безнадёжной переделки. Я как вспомню начал было Батисто.
А помнишь, перебил его Арканжелло, то красное вино, после которого Розалина танцевала на столе?
Конечно, дружище, как не помнить! Монтепульчано из Абруццо А какую ты столешницу сделал! Никогда тебя не хвалил, но это лучшее, что я видел, Арканжелло!
Это мы вместе сделали. Да и твои фантазии, их реализация!
Ты просто гений, Батисто.
Чувствую подвох! Ты это о чём?
Ну-у-у о мозаике, кстати, тоже!
Друзья рассмеялись.
Всё-таки, дружище, как она хороша!
Батисто снова был весел. Арканжелло мягко улыбнулся другу, и оба, приободрённые, уверенно зашагали навстречу солнечным лучам.
* * *
Утром того же дня синьор Бернардини любовался работой художников. «Прелестно!» думал он, а вспоминая, какой ценой всё досталось, улыбался и, обессиленный от страстной ночи с молодой женой, умиротворённо вздыхал.
Но больше всех радовалась Розалина. Она славно повеселилась за эти месяцы и, разоблачённая мужем, не только не пострадала, но и, распалив супруга, получила от него обещание подарить ей прекрасный алый атлас на платье. Такого подарка старик не делал ей никогда! А главное она, как смогла, отблагодарила нежного Арканжелло и пылкого Батисто.
Глядя на мозаику с изображением трёх лебедей, синьора вспоминала юношей. На секунду чело её грустнело, но уже через мгновение новая вилла синьора Бернардини озарялась звонким и переливистым смехом его жены.
Служенье муз
Утренний губернский город. Зимний рассвет неспешно прогоняет сумрак за шпили Петровского монастыря. Чириканья воробьев и синиц, столь явные с утра, почти не слышны, ибо заглушены руладами иного свойства. Со второго этажа земской управы, из приоткрытых форточек на соборную площадь льются разрозненные звуки симфонического происхождения.
Утренним прохожим поневоле приходится внимать им. Отрывки партий скрипок, пытающихся сыграть нечто осмысленное, через секунду забиваются бесцеремонным гудением валторны. В бурлящий водоворот звуков с отчаянной отвагой врывается флейта, верещавшая в откровенно другой тональности и в собственном темпе, а её в свою очередь, так и норовит перекрыть звонким тоном дерзкая труба
Буйство это объяснялось просто. Конец Святочной недели обещал долгожданный концерт филармонического характера, и репетиции местного оркестра «Общества поощрения музыки, пения и драматического искусства» были неистовы и неудержимы, как свистящий паровоз курьерского значения.
Оркестранты, чего уж таить, были исключительно из любителей, совмещавших музицирование со своей основной специальностью: адвокаты, работник почты, управляющий пожарной частью, отпрыски помещиков, почтовый служащий и даже персоны из купеческого сословия все они были преисполнены решимости вписать свои имена золотыми буквами в историю искусств родной губернии. На то имелись основания, ибо готовился концерт-сюрприз, в афишах была ангажирована певица, следующая проездом из Италии в Вятку дива со столь громкой иностранной фамилией, что у последних местных скептиков пропало сомнение в том, стоит ли посетить первый и, возможно, единственный за всю историю города концерт с её участием. Некоторые впечатлительные особы даже приготовились писать мемуары о пережитых эстетических потрясениях.
Между тем казённое трехэтажное учреждение земской управы никак не располагало к приюту вольных муз.
Строгость кирпичной кладки дополняли массивные парадные двери и стоящая на углу полицейская будка в чёрно-белую полоску.
Справа от будки начиналась ограда, переходящая в чугунные парковые ворота. За ними, в окружении живописных елей, виднелась катальная горка, украшенная флажками и ленточками. Кругом неё виднелись следы вечернего гулянья: обрывки мишуры, обёртки конфет, пучки соломы и лошадиное производное иными словами, всё то, что привыкло ожидать прилежного внимания дворников.
К казённому, как улей звучащему зданию, шёл, подгоняемый морозцем, долговязый человек лет семнадцати в тонком полупальто и с небольшим пелёсым саквояжем в руке. На голове юноши был пегий картуз с высокой тульей. Худощавое лицо и большие широко посаженные глаза с застывшим, удивленно-вопрошающим взглядом были примечательны в своей строгой сосредоточенности, на заиндевевших ресницах застыли слезинки. В полной мере разглядеть физиономию юноши было невозможно: мешал обмотанный вкруг подбородка клетчатый шерстяной шарф, который и сейчас можно увидеть на «вечных студентах».
Подойдя к дубовым дверям управы, визитёр взялся за внушительную вертикальную ручку с бронзовыми набалдашниками, однако никакие рывки и толкания не произвели нужного эффекта. Двери что одна, что такая же рядом не шелохнулись. Молодой человек было постучал, но стук, перекрытый изрядным пассажем духовых, вышел ничтожным и неслышным. «Господи, подумал посетитель, ну не стучать же мне пяткой противу всех приличий? Ежели закрыто для присутствия, то не возьму в толк: как туда попали оркестранты?»