Сразу при поступлении на Высшие курсы по изучению доктрины нам было разъяснено, что с первого дня под контролем не только наша учеба, поведение и отношения, но и наши эмоции, чувства и даже память. Нам было сказано, что отныне все будет фиксироваться. Это означало, что, как только мы будем входить в зону, контролируемую директоратом, будут запоминаться все наши эмоции, и все чувства, и состояния тела. Это необходимо для того, чтобы при тестировании возможностей, при выборе дальнейшего жизненного пути не было никаких случайностей или неясности. Нам объявили об этом со всей беспощадной прямотой. Нам предсказывали, что некоторые из нас станут астронавтами, космическими изолянтами или, например, решатся послужить науке. Если по поводу первых нам было более-менее понятно, то насчет того, как и чем послужить, звучало двусмысленно и потому жутковато. Если бы это сформулировали несколько иначе, в привычном смысле посвятить себя науке, то тут никаких вопросов. Но при всей жутковатости звучания «послужить», мы все же это приняли. Мы готовились и «посвятить», и «послужить». Но сейчас я вспоминаю это с другой стороны я бы с удовольствием заново пережил это состояние. То самое, когда мы услышали насчет «послужить». Зачем мне это? Потому что это и есть моя жизнь, пусть и в прошедшем времени, частью забытая и в чем-то сохраненная в памяти, я бы окунулся в нее еще раз, подпитавшись очень родным и уютным, тем, что психологи всегда называют внутренним комфортом. Мне мало материальных носителей информации культурной, развлекательной. Мне не хватает себя самого. Впрочем, сложностей с исполнением таких желаний не было, думал я всегда. Достаточно сделать запрос на Землю. Перед отправкой на станцию меня предупреждали, что такие желания у меня обязательно возникнут, как бы я ни старался не думать об этом, причем со временем эти желания только усилятся. Странно, но я не хотел услышать нежный голос матери, твердые интонации в словах отца. Во мне почему-то острее всего чувствовалась именно нехватка того, что делало меня не просто живым, а даже животным, кем-то или чем-то, что является частью дикой природы. Наверное, это от того, что слишком безжизненная атмосфера окружала меня. Металл, пластик, композитные полимеры, прорезиненные поверхности с некоторых пор меня стала угнетать эта неживая конструкция, безмолвный и бесчувственный мир вокруг меня.
Только оказавшись на станции, я понял, как трудно сделать тот самый запрос на Землю по двум причинам, первая из которых это поставить в неудобное положение тех людей, которым предстоит принять решение об удовлетворении моего запроса либо об отказе в нем. Второй, и не менее важной причиной было то, что я и сам не знал, какие именно вещи помогут мне преодолеть невыносимую тяжесть бесконечного расстояния до родной планеты.
* * *
Темнота. Я вглядываюсь в нее пристально, пытаясь угадать время суток, но все усилия тщетны. Вселенная как будто вне времени. Время во Вселенной это совсем другая категория по сравнению со временем, длящимся на Земле. Мне предстоит еще это понять. Я привык к космической мгле и могу видеть звездные скопления невооруженным глазом. Эта мгла вместе с монотонностью повседневности давно угнетает меня. Я уже не тот восторженный адепт космоса, каким прибыл на станцию. Но все еще пытаюсь им быть.
Я сижу перед единственным окном, расположенным в неподвижной части станции. Как я называю его? По-разному: иллюминатор, успокаивающий разум; табло, прорезающее тьму; черный экран; окно размышлений. Могло бы подойти любое сравнение и никакое не будет полностью точным. Общее в этих сравнениях только одно единственная для меня визуальная связь с космосом, пока я нахожусь внутри станции. Он прямо передо мной. Вид из такого отдаленного места, как мой войд, сильно отличается от того, что любой наблюдатель ожидал бы увидеть. Никакой россыпи звезд или многоцветных пылевых облаков, ярчайших квазаров и прочих красивых космических панорам. В пределах моей видимости расположена туманность с размытыми границами, на вид небольшое скопление звезд. Это скопление образует нечто вроде пятерки белесых пятен на темном фоне космического пространства, которое доступно мне, если, конечно, будет уместен такой геометрическо-математический термин. Все, что мне остается, это наблюдать за ними. Я это делаю с первого дня пребывания на станции. Только так я могу хоть как-то отвлечься и скрасить свои бесконечные будни.
Эта туманность расположена справа от воображаемого центра иллюминатора и чуть смещена вверх, и если разделить наблюдаемое мной пространство условно на север-юг, восток-запад, то это скопление расположено где-то в районе северо-востока. Вообще-то туманность не отдельная звезда и даже не отдельная галактика, а пять гигантских скоплений галактик, каждое из которых состоит из нескольких десятков триллионов звезд. Войд настолько удален от других космических объектов, что только свет таких огромных скоплений, объединившись, и может донести до его единственного обитателя хоть сколько-то активных фотонов, наблюдаемых человеческим зрением. Но мне проще представлять и воспринимать их в виде отдельных звезд. Каждая из этой пятерки интересна мне, у каждой свой размер и свое мерцание. Я различаю их по степени яркости и даже по цвету.
Пента так назвал я эту пятерку звезд, являющихся в действительности их огромным скоплением. И у каждой из них есть свое имя. Они как будто разговаривают со мной. Конечно, их язык не похож на мой и не имеет ничего общего с Алгином, сконструированным на основе Алгола одного из первых на заре компьютерной эры, или Паскуэля, выросшего из коротких штанишек Паскаля. У звезд свой язык язык света. По яркости его излучения и видимости я определяю скорость, с какой свет каждой из звезд достигает моей станции.
Кажется, что они всегда светят ровно с одной и той же силой, за исключением одной самой игривой. Свет этих звезд завораживает мой дремавший до определенного времени инстинкт познания, но однажды разбуженный, а затем и усиленный напутствиями моих наставников, посылает мне сигналы напрямую в мозг и диктует, что мои наблюдения не должны быть простым созерцанием, наоборот, я должен оставаться ученым, в качестве которого и прибыл на эту станцию. И я машинально фиксирую свое взаимодействие с друзьями пятеркой светлячков. И хотя их постоянный свет мешает мне определять время суток, ведь человеческие биоритмы работают и здесь, и мне необходимо подстраивать свой организм, чтобы не уйти навсегда раньше времени в космос, я не обижаюсь на них.
Время суток я определяю по тому, как приходят пакеты сигналов с Земли. Большие паузы означают, что на Земле закончился очередной рабочий цикл. И хотя передающая станция вполне способна работать автономно, я знаю, когда включается этот автоматический режим, и в мои обязанности входит все-таки контролировать его работу, а некоторые действия обязательно выполнять в ручном режиме. В автоматическом режиме нет ошибок оператора. Автоматика не знает сбоев. А еще программа не в состоянии мыслить. Когда-то профессор космологии читал нам лекцию, в ней прозвучала фраза: «мыслить значит ошибаться». Только так можно отличить машину от человека.
Выполнив задачи по формированию и отправке данных, я возвращаюсь к своим друзьям-звездам.
Роза самая яркая в пятерке, она похожа на этот яркий цветок, пусть и с неровными краями. Расположена в самом центре Пенты так, что остальная четверка образует почти правильный квадрат. Может быть, именно поэтому Пента так интересна мне иногда я представляю, что это искусственно созданный визуальный объект, чтобы не оставлять оператора станции один на один с абсолютной чернотой космоса. Я аккуратно записываю все, что она мне посылает.