Милек в сердцах крепко стукнул себя кулаком по колену.
А Лерри пересмотрел всю свою жизнь. Осколок снаряда оказался перстом судьбы. Лерри сказал, что отныне он слуга Господа. Это Лерри, не знавший отличия Бога-отца от Иисуса! Мы все были сражены.
Кочински достал платок и вытер взмокший лоб.
Я вспомнил встречу нашу с отцом Лерри в первом семестре. Пока тот псалмы во славу Господа пел, я не мог избавиться от мысли, что под рясой прячется садист и любитель полапать мальчиков в приватной беседе. А тут бывший Казанова оказался.
Секвойя был богатым наследником, но человеком всегда был славным и открытым. Это хорошо отразилось и на его сыне, хотя родился Питер уже в бедности, когда семья Секвойи потеряла абсолютно всё. Получив должность руководителя Роданфорда, я первым делом разыскал Секвойю. Бедняга, он чуть не спился вконец. А я-то думал, что из него вышел бы прекрасный сценограф для нашего театра. У него, как и у Питера, был талант к лицедейству. Теперь он годился лишь в уборщики, но даже этому радовался несказанно. Многие бросались грабить и убивать после денежного краха, а Секвойя, оказавшись после войны на улице, сумел сохранить достоинство и свои лучшие человеческие качества. То, что Питер единственный, кто учится здесь не за деньги, мой глубочайший поклон Секвойе.
Платок был уже дважды вывернут, когда проректор продолжал:
С Дартом мы были дружны больше всего. Закончили одну школу, затем был Роданфорд. Нравы здесь были, как и везде, суровые, под предводительством моего отца процветал в библиотеке эшафот. Старик собственноручно люто порол за любые проделки. Однажды мы вовремя не вернулись с ночной гулянки, и отец обвинил во всём Дарта. Меня ждали розги, а Дарта он исключил из университета.
Стратегически отец поступил неверно. Дарт был моим самым близким другом и, соответственно, часто исполнял роль мальчика для битья, хотя я сам получал до шести розог за раз. Но в тот момент я не смог произнести, что виноват сам, у меня будто судорогой челюсти свело от страха. До сих пор эту сцену вспоминаю.
Кочински потёр рукой подбородок.
А Дарт был слишком скромным и ранимым, чтобы вообще открывать рот. Оба мы были чересчур скромны. Из-за меня мы тогда не успели к комендантскому часу. Это мне, а не ему, было слишком весело в деревенском пабе. И признаться в этом тирану у меня не хватило смелости.
Дарт заделался военным за год до всеобщей воинской повинности. С таким багажом вариантов у него было немного. Да и отец постарался, воспользовался связями, чтобы Дарта никуда не приняли.
Похоже было, что проректору давно хотелось поговорить с кем-нибудь по душам. А может, ему страшно было возвращаться к своим проректорским делам и разбираться с нашей ночной прогулкой и засранцем Тео. Кочински продолжал погружаться в воспоминания.
Позже мы попали с ним в один батальон, случайно или почти. В любом случае мне хотелось разыскать его, сказать, что я сожалею. Дарт не был на меня в обиде, хотя выходило, что его многочисленные рубцы на заднице были получены зазря. Четыре года учёбы у него пошли прахом. Я обещал ему, что он вернётся в Роданфорд, когда мой отец уйдёт на покой. Ждать пришлось долго, старик до гниения в суставах держался в седле, но Обещание своё я сдержал.
Кочински облегчённо вздохнул. И я за дверью тоже вздохнул. Я начал сочувствовать проректору. Мой отец всё же лучше.
Вы правы, мистер Карлсен. Монарх здесь я, и только меня Тео может винить в своём моральном уродстве. Я и физически не больно-то вырос. Как будто бог меня наказал за мою никчёмность. Даже война не смогла пробудить во мне силы действовать.
Вы отменили порку, напомнил Адам.
Не следовало мне этого делать, признался Кочински. Мягкотелым я был в начале своего первого семестра. Вычищал следы тирании из Роданфорда.
Внезапно тон сменился на более привычный, сухой.
Мне следует серьёзно подумать о возвращении розог. Но я всё-таки считаю любовь сильнее розги. Я бы очень хотел, чтобы Тео смог полюбить кого-нибудь, кроме себя. Но у него рост, как у его деда, выше шести футов, и чувство превосходства над остальными.
Милек Кочински встал и теперь направлялся к выходу.
Старик мой лежит в кровати и умирает, но даже в таком положении смотрит на меня сверху вниз. Ни одного из принятых мной решений не одобрил. Нрав ему мой кажется снисходителен слишком. Подчинённых надо брать с квалификацией и безупречными рекомендациями, а не из моральных калек, говорит он.
У двери Кочински остановился. Я отошёл чуток в сторону.
А в прошлом году я снова женился. На молодой. И старик заметил, что Анна не заслуживает такой рохли, как я. Он резко повернулся к Адаму. И знаете, что я ему ответил?
Адам молчал, или я не услышал его ответа.
Пожелал ему хорошенько просраться!
Кочински рассмеялся. Я сам еле сдержался от одобрительного возгласа. Молодец проректор!
О новой миссис Кочински мы немного слышали. И в основном то были на редкость пошлые реплики, кинутые во всеуслышание её новым пасынком. Вкратце, если им можно верить, Анна Кочински весьма недурна.
Поуспокоившись, Милек Кочински отворил дверь в коридор и, завидев меня, ничуть не удивился и не возмутился, словно я и должен был стоять там, где стоял, и сказал сухо:
Отец Лерри был прав, говоря о нынешних Иезавелях. Вы должны понимать, мистер Гарфилд, у этих девиц не первый сезон охоты. Испокон веков они ходили и совращали студентов. Вас, Гарфилд, конечно, совращать не нужно, но не у всех из вас есть голова на плечах. Много тех, кто головой в штанах думает чаще, кто может клюнуть и напортачить, а распутывать нам.
Клюнуть? удивился я.
Кто-то из вас, в силу юного возраста, может обидеть одну из них. Мало ли на что тогда она решится. Пойдёт в муниципальный совет, расскажет о растлении, что чинят наши студенты. Вы должны понимать, что в этой игре не только вы, в ней мы все. Роданфорд не проходной двор. Не один будущий политик его окончил
Усталый голос опустился в официальный, немного раздражённый регистр. Кочински словно бы вспомнил о важности суровых проректорских обязанностей.
И когда я говорю «мы все», я имею в виду и вас, мистер Карлсен. Я требую от всех личного присутствия. Не мы сегодня устанавливаем правила жизни, за нас это делают другие. И тогда вы, мистер Карлсен, можете кончить вовсе не доктором наук, как вам кажется.
Откровений и смеха будто не было, и Кочински, вероятно, жалел уже, что дал слабину, поступившись железными проректорскими принципами.
Уже девять лет я живу в чужой стране, не по своему желанию, сэр. Не говорите мне, что жизнь может измениться. Я это знаю, сэр. Я узнал это раньше, чем вы, сказал ему Адам. Но я ни на что не жалуюсь.
Рука Кочински скользнула по дверному косяку, его взгляд будто бы говорил: «Жаль, что меня в десять лет от отца не увезли»
Он обратился к нам уже через плечо:
Не покупайте сигареты в лавке ОБрайена, Гарфилд. Студенты Роданфорда официально не курят, а ирландцы неофициально всё ещё наши враги.
На этом он удалился. Я вернулся в комнату и наконец-то плюхнулся на свою скрипящую никелированную кровать, как следует растянувшись.
Один вопрос зачем?
Адам ответил:
Я не сомневаюсь, Макс, что устроить оргию на территории Роданфорда идея твоя.
Я холодно покосился на соседа, затем ухмыльнулся.
И что с того? зевая, промямлил я.
Как будто ты не знаешь Тео, Адам поднял тетрадь с подоконника и начал заново изучать свой рисунок.
И что с того?
Он развлечётся, но, когда ему надоест, сдаст зачинщика, а с самого, как с гуся вода.
Он бы не сделал ничего подобного. Я дал ему сигарету.
А, я не знал этих подробностей. Адам отшвырнул тетрадь. В таком случае извини.