Привет маме!
Надеюсь, не услышала
Росные травы всколыхнулись. Лесной туман жадно проглотил девичий силуэт. Питер, как вперёдсмотрящий, продолжал наслаждаться видами со своего «вороньего гнезда». Он пританцовывал и напевал какой-то пошлый мотив. У взгорка, по-мальчишечьи сдабривая истошным смехом свои небылицы о проведённой ночи, стояли Тео с Гарри, к ним с разных направлений ползли Робин и Джо.
Я подтянулся последним.
Ты реально так и сказал ей «у тебя корзинка выпадает»?
Истеричные взрывы смеха летели из пасти Тео вместе со слюной и мерзким запахом.
Гарри на две головы выше каждого из нас довольно скалился.
Я что, говорю, впервые за орхидеями наведываюсь? сказал он басом. А она мне война, мол, мобилизация, тяжёлая работа А я ей да просто тебе на десяток годков больше, а то и на два. Рассказываешь мне тут!
Твою ж мать, от неё несло ещё на танцах. Тео глянул в мою сторону, но не найдя в моём лице поддержки, убрал широченную улыбку. Гарфилд, у тебя ещё остались?
Я достал сигареты, хотя мог и придержать. Тео редкостный геморрой.
И мне давай, сказал Гарри.
За Тео дососёшь. Я чиркнул спичкой.
Гарри не стал возражать. Такая честь выпала взять в рот обслюнявленный проректорским сынком окурок.
С высоты взгорка послышался свист на вступительный мотив Симфонии номер пять Бетховена. Мы взглянули на Питера и тут же услышали скрип ботинок по влажной зелени. Из дымчатой завесы к нам вышли три мрачных силуэта.
Ave, Caesar, morituri te salutant[9], произнёс негромко Робин.
Тишина повисла, от неё так давило и гудело в головном кочане, что хотелось уже быстрее со всем этим покончить.
Тео выпятил подбородок:
Где наш завтрак?
Его тон был привычным хамским. Не потому, что ни мы, его сверстники, ни девушки с танцев, ни его собственный отец и проректор университета Милек Кочински, стоявший в эту минуту перед ним, не были достойны хоть малой толики уважения. Тео просто не мог быть кем-то, кроме самого себя конченого выродка, испражнявшегося на весь мир. Когда он играл Ромео в роданфордской постановке, он играл конченого выродка Ромео; в «Макбете» от его героя с души воротило ещё до убийства короля.
Невысокая полноватая фигура Милека Кочински он стоял посередине выдвинулась вперёд. Обведя каждого тяжёлым взглядом, Кочински заявил:
Жду вас в главной аудитории через пятнадцать минут.
Высокий угрюмый силуэт справа, принадлежавший руководителю нашего факультета мистеру Дарту, обрёл голос:
Моего кабинета вполне хватит, сэр.
Нет. Не вполне. Я хочу собрать всех молокососов, повернулся к нему Кочински. И левое крыло зовите.
Так ведь ещё
Чёрт возьми, Дарт, делайте, что я сказал! Поднимите этих лодырей и притащите каждого!
Слушаюсь, сэр.
Пока Дарт с собачьей преданностью получал тумаки от начальства, я взглянул на третьего человека. Отец Лерри, подумал я, в своём подряснике и с птичьим лицом здорово походит на измождённого ястреба, рыщущего в поисках пищи. Если бы я не был атеистом, к этому типу я бы свой зад раскаиваться не притащил.
Несложно было догадаться, для чего Кочински ходил за священником. В начале первого семестра отец Лерри уже промывал скрупулёзно наши мозги своими екклезиастическими откровениями. Как мантру, мы должны были помнить о великом избранничестве и о том, что мы каким-то божеством целованы.
Должны были, но никто не помнил ни слова. В отличие от него, мы-то прекрасно знали, что не божество, а отцы платили за наше частное обучение. И хорошо платили. Откровенно говоря, столько, что за эти деньги бордель нам полагался прямо в здании университета, где-нибудь между столовой и кабинетом биологии. Чтобы не изнурять воздержанием наши молодые организмы. Даже в войну, рассказывал отец, батальону выдавали презервативы по два в неделю на каждого бойца.
А говорили, не попадёмся, сказал Джо, когда чёрный триумвират двинулся прочь.
Тео сверкнул глазами.
Иди проплачься! сплюнул он, отшвырнув недокуренную сигарету на сырую землю. За мной!
Его верный громила Гарри глянул на окурок с досадой. Гарри уродлив до боли в глазах. Рондо Хэттон[10], уверен, и тот был красивее. Но прыщи, огромная челюсть верзилы, узкий лоб и острая макушка на лысеющей в восемнадцать лет голове ничто по сравнению с тем, как разило от этого субъекта.
Однажды декабрьской ночью мы прокрались в комнату Тео и Гарри. Те были в отключке благодаря Питеру и снотворному, которое он стащил из медпункта и обманным манёвром подсыпал им во время ужина. Вчетвером мы вынесли огромную тушу Гарри в коридор, дотащили до душевой и уложили на холодный кафель. Вылили на тело два флакона мыла Cargo, баночная этикетка обещала подарить свежесть семи морей. Оттёрли его щётками для обуви и обдали горячей водой. Восставший из сна и тропической пенной свежести, Гарри пообещал разделаться с нами и свернуть наши поганые шеи. Зато весь следующий день мы наслаждались свежестью семи морей. Она щекотала ноздри всех без исключения в аудитории. Над проделкой смеялся даже Тео, а его смеху Гарри препятствовать не осмеливался, и шеи наши поганые остались целыми.
Глава 2
Парфянская стрела
Пока в главной аудитории нарастал галдёж, мы с Питером сидели в последнем ряду и обсуждали, какой захват в регби менее травматичен и более продуктивен верхний или средний. С нижним всё понятно в нас обоих по шести футов росту, поэтому нижний нам не удавался.
Важен вес, настаивал Питер. Сто пятьдесят пять фунтов идеально для среднего. И мало для верхнего.
Теоретически да, сказал я. Но при наличии воли к победе вес можно заменить скоростью.
Всё равно, проблема в реальности слишком большой разброс по весу. Мы почему с тобой укладываем друг друга и верхним, и средним мы одинаковой комплекции. А возьми хрюшку Мэтью его же только нижним!
Я мрачно кивнул:
Тому проще капкан выставить.
Питер рассмеялся. Спелая рожь, спадавшая с его головы, здорово перекликалась с утренними солнечными лучами. Этот свет через исполинские витражные окна наполнил залу майским золотом.
Мы с Питером играем на позициях столбов[11]. Питер левый открытый, я правый закрытый. Ирония жизни в том, что даже вне регби Питер открытый, а я закрытый. Он лучезарный парень с красивой улыбкой. Вдобавок талантливый актёр; у него заслуженное право первой руки в выборе себе ролей. Разумеется, в очереди после Тео.
Что до меня, я как запертая красивая дубовая дверь в мрачном коридоре. Всех привлекает, но ключ подобрать ни у кого не выходит. Я сам не открывал её лет десять. Да и затея, в общем, заранее провальная ключ я давно посеял, кажется, как раз когда война началась. Что-то во мне тогда сломалось. Как будто не по той дороге пошёл, и дальше только мрачнее и мрачнее. Эффект снежного кома.
Я ухмыльнулся, завидев входящего Мэтью. Его, как и остальных, вытащили из койки. Зрелище то ещё: красные, налитые, как помидоры, щёки подпирали круглые очки, рыжие волосы смяты в плохо пропечённый пудинг, ночная сорочка задралась на толстом пузе, её без конца и тщетно оправляли отёкшие рыхлые ручки. Натуральный Билли Бантер[12].
Мэтью прошёл вперёд к зубрилам из левого крыла. Казалось, его сейчас одышка одолеет (вначале спуск со второго этажа в тридцать три ступени, затем длинный коридор, да ещё люцифер Дарт подгоняет), и он разляжется на столе, как это обычно у него происходит по дороге из раздевалки до зрительской скамьи.
В середине аудитории расположился пуп земли Тео, его свита опустилась рядом. Показался Дарт и с ним последняя партия баранов. Наконец, двери в загон были закрыты, сие пафосное действие произвёл сам Милек Кочински. Отец Лерри и Дарт среди прочих преподавателей расположились позади кафедры. Питер украдкой указал на колени Дарта они сомкнулись с девичьей стыдливостью. Мы оба негромко посмеялись.