* * *
Однако добраться до сторожки им не удалось. По лесу шарили немецкие патрули. Очевидно, готовилась очередная операция против партизан. От скал Ай-Йори они увидели внизу клубы дыма и пламя.- Сторожку жгут, - пробормотал дядя Митрофан и сплюнул. - Никакого жилья в лесу не хотят оставить. Если бы могли, все леса бы выжгли. До того партизан боятся...- Что за время, - шепнул Альбин и, помолчав, тихо добавил: - Сколько надо было силы и великого мужества, чтобы выдержать и пройти весь путь. Я склоняюсь перед вами, люди, о которых прежде не знал ничего... Как ничтожна тоска и боль одного человека перед страданиями и борьбой народа! О безумец, глупец...- Ты это про что? - удивился дядя Митрофан.Альбин не ответил. Казалось, он не слышал вопроса. Широко раскрытые глаза юноши снова были устремлены куда-то в безграничные дали, туда, где дядя Митрофан, сколько ни старался, не мог разглядеть ровно ничего.Вечером они возвратились в Алушту.Несколько недель Альбин провел в доме дяди Митрофана. Юноша жил теперь в погребе и лишь по ночам выходил на виноградник, подышать свежим воздухом.Как только темнело, дядя Митрофан занавешивал окна, зажигал старенькую керосиновую лампу и выпускал Альбина из его убежища. По крутой скрипучей лестнице юноша поднимался в горницу, садился к столу, ужинал вместе с хозяевами.Старый лесник ухитрился припрятать кое-что из запасов своего разграбленного фашистами хозяйства. Поэтому они с Евдокией Макаровной не так голодали, как остальные жители оккупированной Алушты. В борще, который подавался на стол, нет-нет да и появлялась солонинка, в каше поблескивало масло, иногда неизвестно откуда выплывал горшочек топленого молока, вареное яйцо, чашка сметаны. Всем, что у них было, старики делились с Альбином. Дядя Митрофан, как бы он ни бывал голоден, не прикасался к еде, пока Альбин не сядет за стол. Ужинали молча. Альбин с трудом орудовал большой деревянной ложкой. Ел он очень мало. Несколько глотков супа, щепотка каши - и он уже благодарил хозяйку.- Да поешь ты еще, - уговаривала Евдокия Макаровна. - Посмотри на себя: в чем душа-то держится?- Нет, нет, благодарю! - говорил Альбин. - Я всегда так... Больше мне ничего не надо.Как-то во время ужина оборвалось тиканье ходиков. В комнате стало совсем тихо. Дядя Митрофан постучал согнутым пальцем по циферблату, подергал гири, качнул маятник. Часы не шли.- Господи, и время-то теперь знать не будешь, - сокрушенно пробормотала Евдокия Макаровна. - Все в прах рассыпается.- Их надо было еще до войны выкинуть, - мрачно заметил дядя Митрофан и отвернулся.Альбин подошел к замолкнувшим часам, снял со стены, внимательно оглядел механизм.- Понимаешь чего в них? - поинтересовался дядя Митрофан.- Таких я не видел, - сказал Альбин, - но здесь все очень просто. Как в детской игрушке.Не успел дядя Митрофан раскрыть рта, как Альбин быстрыми точными движениями разобрал часы на составные части.- Ну, а теперь чего будешь делать? - насмешливо спросил старик, указывая на лежащие на столе проволочки, пружины и крючки.- Снова сложу, - ответил Альбин, - только здесь надо поправить. Он ловко вырезал ножницами жестяную пластинку из пустой консервной банки, согнул, вставил на место сломавшейся детали; собрал часы, повесил их на стену, качнул маятник. Часы затикали.- Да ты, брат, не только стрелять умеешь, - покачал головой дядя Митрофан. - Руки у тебя, видать, правильные; до войны сказали бы - золотые руки. Молодчина...- Это же просто, - заметил Альбин, словно оправдываясь. - Совсем просто... А вот свой аппарат не могу поправить. Не понимаю, что с ним случилось, добавил он и тяжело вздохнул.- Ты у себя-то там кем был? - поинтересовался дядя Митрофан - Механиком, что ль?- Механиком? - повторил Альбин и задумался. - Нет, не механиком, - сказал он наконец. - Не знаю, как вам объяснить, Кузьмич. То, что я делал, сейчас никому не нужно.- А делал-то ты что? Где работал?- О, работал я повсюду, - оживился Альбин. - Здесь, на Земле, и там... он указал пальцем вверх.- Господи, помилуй нас грешных, - перекрестилась Евдокия Макаровна.- По воздуху, что ли, летал? - нахмурился дядя Митрофан.- Летал... - сказал Альбин и умолк.- Что из тебя слова не вытянешь? - рассердился дядя Митрофан. - Подумаешь, - секретные дела какие. Работал... Летал... Тьфу!- Не надо сердиться, Кузьмич, - попросил Альбин. - Я обещал вам все рассказать, и я обязательно сделаю это. Но немного позже. Сейчас незачем, да и не сумею. Слов у меня не хватит. И вы снова подумаете, что я болен, что у меня тут, - Альбин указал пальцем на свой бледный лоб, - не все, как надо. Вы уже думали так, и не один раз. Не правда ли?- Чудной ты какой-то, - смутился дядя Митрофан. - Сидишь, вроде никого не замечаешь, а сам вон мысли мои читал.- Нет, мысли я читать не умею, - сказал Альбин, - но, кажется, я понимаю вас лучше, чем вы меня. Дядя Митрофан засопел, но ничего не ответил.Шли дни... Альбин изменился. Скованность и отрешенность постепенно покидали его. В нем все живее пробуждался интерес к окружающему, к людям, их борьбе, радостям и горю. В темные ненастные вечера, когда за окном капли дождя барабанили по виноградным листьям, он теперь подробно выспрашивал стариков о том, как жилось до войны, о годах революции, о приходе фашистов, о партизанах. Раз услыхав какое-нибудь имя, название или дату, он запоминал твердо и точно, словно гравировал их в своей памяти.- Я должен пробраться к партизанам, Кузьмич, - сказал он однажды дяде Митрофану. - От них, может, удалось бы передать по радио в Москву... Москва,- с нежностью и печалью повторил он, вслушиваясь в звучание этого слова. - О, как все это далеко, бесконечно и безнадежно далеко!..Он сжал тонкими пальцами лоб и закрыл глаза.- Знаешь, Кузьмич, - продолжал он после долгого молчания, - я не могу ждать целый год. Я не хочу стоять в стороне... И я не выдержу. Чувствую, что слабею. Проводите меня к партизанам. Это очень важно для всей страны, для людей. Правда, истории это не изменит. Но я знаю так много. Я хочу принести хоть какую-нибудь пользу, перед тем как погибну окончательно.Дядя Митрофан безнадежно развел руками.- Ты же видел, Альбин. Сейчас это невозможно. Мышь не проскочит. И от них никого нет. Может, летом...Наступила весна. Зацвели черешни. Теплым ветром дышало море. Стоя в темном винограднике, Альбин подолгу слушал гул прибоя и иногда чему-то улыбался.- Ну, как со связью, не налаживается? - спросил однажды дядя Митрофан.Юноша грустно покачал головой.- Может, тебе какой инструмент нужен?- Нет.В другой раз, спустившись в погреб к Альбину, дядя Митрофан поинтересовался:- А где ты свой передатчик держишь? В случае обыска, если бежать придется, не найдут его?- Какой передатчик?- Ну этот, как его, - радио или что...- Ах, это! Не беспокойтесь, Кузьмич. Он всегда со мной. Если бежать, то только с ним.Юноша распахнул пиджак и показал пояс с двойной портупеей, плотно охватывающей грудь.- Вот здесь, но не действует... Альбин покрутил блестящие диски на портупее и безнадежно махнул рукой.- Хитро придумано, - заметил дядя Митрофан, - однако неувязка получилась. Видно, новый образец, военного времени.- Новый.- Вот то-то и оно. Лучше было старый взять.- Старого нет. Это первый... - начал Альбин и умолк.