Серёга всегда считал, что ленинградец это некий особый, данный от рождения статус. Он верил в это. Верил в то, что все, кто родился в Ленинграде, должны быть людьми культурными, вежливыми, влюблёнными в свой родной город. Не исключено, что он стал ленинградским «шовинистом». Ужас! Но данность.
Жизнь на окраине
Хрущёвки главное домостроительное достижение конца 1950-х годов. Пятиэтажные однотипные панельные дома, по четыре небольших квартиры на этаже, с обязательным балконом, начиная со второго этажа. Их строили массово вплоть до 1980-х годов. Своё название эти дома получили не от названия майского жука (хрущ), а от фамилии инициатора их массового строительства Никиты Хрущёва, который командовал Советским Союзом одиннадцать лет, с середины 1950-х до середины 1960-х годов.
Место, куда переехала семья Серёги из центра Ленинграда, всё состояло и хрущёвок. Куда ни глянь однотипные пятиэтажные дома. Вся эта «красота» находилась в конце проспекта, носившего гордое и красивое название Науки. Проспект упирался в улицу с не менее красивым названием Шота Руставели. Именно эта улица и значилась как адрес места жительства. До проспекта Науки было так же далеко, как казалось маленькому Серёге, как и до улицы Руставели. Квартал пятиэтажек отделял от «магистралей» полукилометровый пустырь, больше похожий на болото с небольшими невнятными кустиками, высокой травой и серой некрасивой постоянно влажной почвой. Все дети верили, что это болото, и очень его боялись, распространяя между собой слухи, что кто-то там недавно утонул. И, если проспект Науки с кварталом пятиэтажек связывала давно протоптанная, относительно широкая дорога, по которой при желании могли проехать и автомобили, то с улицей Руставели связывали различные тропинки сквозь кустики. Кстати, среди этих кустиков цвела верба разновидность ивы с тонкими веточками, усыпанными пушистыми шариками, похожими на почки. Они были очень красивыми, и детишки, начиная с конца марта, бегали, собирали её и приносили домой ещё не распустившуюся, наблюдая, как почки постепенно увеличиваются и превращаются в эти самые красивые пушистые шарики. А ещё кругом были дикорастущие деревья, больше похожие на кустарник, с очень чёрными ягодами, которые назывались черноплодной рябиной. Этого добра хватало на всех, и в начале осени и дети, и взрослые бегали, чтобы собрать этих ягод как можно больше. Бабушка очень радовалась этим ягодам, потому как делала из них напиток, который детям пить не давали, что было обидно. Они могли только созерцать, как этот напиток из принесённых ими ягод пили взрослые по праздникам.
Что такое улица Руставели, Серёга узнал. Оказалось, что Шота Руставели грузинский поэт. Тому, что он живёт на улице, названной в честь поэта, Серёга (он же тоже считал себя поэтом) радовался больше, чем жить на улице, названной в честь одного из городов СССР Куйбышева.
Сразу за улицей Руставели проходила железная дорога из Ленинграда в направлении Карелии. А за железной дорогой не было Ленинграда. Там была Ленинградская область. И сейчас за дорогой находится Ленинградская область.
Конечная станция всех трамваев и троллейбусов у границы города и области называлась «Ручьи». И железнодорожная станция рядышком тоже называлась Ручьи. А всё потому, что за железной дорогой находился совхоз «Ручьи». Что и в чью честь было названо, никто не разберёт, а всё потому, что просто там текло много ручьёв и всё называлось в их честь.
О том, что рядом находится совхоз, жители городских хрущёвок узнавали по запаху, как правило, весной и летом. Всё-таки в совхозе разводили свиней и коров, и запах от продуктов их жизнедеятельности был неотъемлемой частью сельскохозяйственного предприятия и, соответственно, частью жизни всех, кто жил рядом.
В семь лет Серёга не очень воспринял разницу между центром Ленинграда и жизнью рядом с деревней. Выбора у него не было. Конечно, он часто переживал, что рядом не было тюрьмы Трубецкого бастиона, крейсера «Аврора», кучи танков и пушек Музея артиллерии, мечети и, конечно, Музея революции, куда можно было ходить хоть каждый день.
Чтобы добраться до своих любимых мест в центре Ленинграда, надо было сесть на трамвай под номером девять и медленно двигаться в сторону площади Калинина, а затем по улице Комсомола, мимо знаменитой тюрьмы «Кресты», до Финляндского вокзала, и именно там находилась самая ближайшая станция метро. Трястись приходилось около часа. Станцию метро с красивым названием «Академическая», до которой можно было добраться пешком, была построена, когда Серёге было уже шестнадцать лет.
Можно было добраться и на электричке от станции Ручьи и обойтись без дороги мимо «Крестов». И всего две остановки: Пискарёвка, Кушелевка и всё двадцать минут езды вместо часа на трамвае! Потому и расписание электричек всегда находились под рукой.
Двор, зажатый между пятиэтажками, в первые месяцы переселения был сплошной стройкой. Напротив дома достраивался детский сад, а чуть далее строилась школа. Пока строилась новая школа, Серёга должен был учиться, но в школе, которая находилась далеко от дома. Приходилось переходить через проспект Науки и углубляться в чужой двор, который выходил на улицу с необыкновенно красивым названием: Верности.
Эту вторую школу Серёга тоже помнит смутно, как и первую, с углубленным изучением немецкого языка, в центре города, как смутно помнит и всех своих первых учительниц, ведь их не должно быть много.
И только потом, когда почти закончилась так называемая начальная школа, где и должны были быть первые учительницы, современная школа прямо во дворе, в шаговой доступности, впустила первых учеников. Когда школа открылась, Серёге было десять лет.
Меньше ешь и меньше пей
Магазинов, как и школы, поблизости тоже не было. Единственный продовольственный магазин находился почти в километре от Серёгиного дома, на улице Карпинского, которая, как узнал Серёга, была названа в память о русском геологе А. П. Карпинском. Но кушать что-то надо было. Конечно, мама после работы иногда заходила в магазины рядом с работой, но везти тяжёлые сумки на общественном транспорте, чтобы обеспечить едой семью из пяти человек, было проблематично. На трёхлетнего младшего братца Колю тоже не было никакой надежды. Бабушка в свои семьдесят лет ходила в магазин, но носить тяжёлые сумки не могла, предпочитала брать с собой для этой миссии Серёгу или Андрюху. И всё же основная тяжесть в прямом смысле выпадала на десятилетнего Серёгу и его старшего брата.
Единственное, что облегчало участь братьев, это то, что покупать в магазинах было особо нечего. Да и денег на покупки больших не было. Но с другой стороны, приходилось таскать из магазина килограммами самое тяжёлое, то, что всегда можно было купить: килограммами полугнилую картошку, сахар, макаронные изделия, хлеб, молоко в принесённый с собой бидон по три литра, сметану в собственную банку, муку, измеряемую в килограммах, и другие необходимые продукты. Единственное, что никогда не требовалось покупать, конфеты. Их всегда дома было в избытке. После первого сентября и восьмого марта самые разноцветные коробки с шоколадными конфетами складывались в маминой комнате на шкафу и лежали там годами. Ели, как правило, только гости.
Как только Серёга научился писать, а, главное, излагать свои мысли на бумаге, под воздействием своей революционной сущности, основанной на любви к кубинскому народу, и активной окружающей пропаганды он выдал произведение, которое долго никому не показывал по причине неуверенности в себе. Но, перечитывая его, думал, что поэт он хороший: