Мамуша, я смекнул, вдруг оживился погрустневший Хомиш, шкурка муфля изменила цвет, мне не нужен чай спокойствия. Мне нужен чай смелости.
Мамуша порадовалась такому преображению.
Хомиш, подошла она и погладила его по голове, не выпуская из лап веточку, запомни, чай не подарит тебе вечной смелости. Любой мой напиток поможет тебе на жалких несколько мгновений. Тебе не нужен чай смелости, поверь.
А что нужно? Мамуша, я чувствую себя трусливым. Таким ничтожным. Я искал слова Хомиш и смотрел на мамушу снизу вверх, когда тогда как мы встретились с чудищем, повел себя не так
Как ожидала Лапочка? подхватила Фло Габинс и снова подмигнула влюбленному муфлю.
Ага, вытолкнул Хомиш из глубины души.
Хомиш вымучил это «ага», но что оставалось делать? Его шкурка снова выдала правду за него.
Ты смел, малуня. Верь сердцу мамуши. Часометр тикает и всему отмеряет свое время. И давай-ка оставим все эти нерадостные разговоры и соберем побольше чая спокойствия. Он всем сейчас не помешает. Неспокойно вот тут, под нагрудником. И Хранителю наварю.
Мы видели глифа Хранителя. Когда он опять прилетит, мамуша?
На праздник, надеюсь. Хомиш, ты ему отвезешь приглашение. И все тревоги ему поведаешь, и про черно-красных бабочек, и про чудище, и про все. Хомиш кивнул согласно головой. Вот и знатно. Да, Хомиш, как это мы не подумали! Праздник! мамуша даже вильнула пышной юбкой вправо-влево от предвкушения. А на праздник нам нужен будет эль. Даже отлегло. Ты же знаешь, что эль я люблю варить больше, чем чай спокойствия. Ведь чай спокойствия нужен в минуты грусти, а эль в минуты радости. Не дело муфлям варить что-то для грусти. Правда, малуня? Все отложат работу. Соберутся на храмовой площади. Заведем наш патифон. Муфли наденут свои праздничные шапочки, новые красные ботинки и лучшие наряды, поставим громадный праздничный стол, накроем его самой белой скатертью-вышиванкой. Слетятся норны и гости, все рассядемся, будем пить эль, а потом плясать кафуфлю и петь.
Хомиш ничего не ответил, но мамуша уже его и не слушала, она уже пела свою любимую песенку радости и виляла юбкой, будто уже танцует:
Печали нет и страха нет,
Когда цветет радостецвет.
Покроет радость, как эфир,
Весь верхний мир,
Весь нижний мир.
Нет зла, болезней, нет вражды,
Когда в полях цветут цветы
Хомиш смотрел, как мамуша теперь легко, не по ее годам, перемещается по кухне между добротным обеденным столом, шкафчиками цвета молодой травы и расписным буфетом, на котором птицы и лалани пританцовывали вслед за приободрившейся Фло Габинс.
Ее юбка уходила влево, и она лихо поддевала крышечки пузатых звонких баночек. Ее юбка улетала вправо, и она порхающими движениями доставала и перемешивала листики, цветки, стебли, бутоны, ягоды.
Хомиш обожал наблюдать. Он не впустую глядел, как иные муфли. Он видел. А ты ведь догадался уже, мой дорогой читатель, что глядеть и видеть не одно и то же.
Муфель Хомиш любил следить за тем, как засыпают радостецветы, как открываются под его внимательным взглядом радостениевода новые растения. Как мамуша готовит свои чаи и записывает самые удачные рецепты в толстую, уже покрывшуюся цветом старости книгу.
Он замечал, что у всего есть свой цвет: у детскости, молодости, старости. У муфлей, растений, глифов, земли.
У рождения, расцвета, умирания.
У мамушиных одежд тоже был свой цвет. Для приготовления завтраков она надевала белый фартук. Для работы с отварами да чаями зеленый в цветочек. Для праздников у мамуши было особое розовое платье.
И у муфлей свой цвет. Точнее, два цвета. Фиолетово-сиреневый и бесцветно-серый.
Фиолетовые, сиреневые это все честные, светлые и добрые муфли, живущие чинно да по муфликовым законам.
А стать бесцветным для муфля страшнее страшного.
Стать бесцветным это практически значит для муфля то же самое, что и сгинуть.
Хомиш вернулся из своих мыслей, тревога окончательно покинула его сердечко, и он уже хотел пойти в оранжерею, но дверь распахнулась, и в комнату ввалился папуша. Довольный, громкий и грязный. Веточки в охапках зашелестели приветственно, а края мамушиных губ и ушек поднялись вверх.
Стоит произнести «эль», и Фио здесь как здесь! вместо приветствия произнесла мамуша.
Моя Фло варит эль! Ой-ля-ля! Папуша Фио всегда заполнял собой любое пространство, в котором оказывался. Вот и сейчас он будто не землю и грязь занес на сапогах, штанах и кожаном жилете, а вернул в жилище вместе с предвкушением праздника что-то легкое и игриво посверкивающее, как ночные огоньки. Флошечка наварит эля? потер лапы и подкрутил правый ус Фио Габинс, скинул сапоги и прищелкнул языком.
Заходи шибче, Фио. Будет скоро и эль, расплылась в улыбке мамуша Фло. Но! она подняла указательный палец вверх. Эль для праздника.
Эль! приобнял мамушу Фио. Расчудесно, Фло! Верно, праздник будет особенным. Где бы ни заходила речь об эле, папуша Фио всегда появлялся в тот самый момент. Как если бы слово «эль» было каким-то заговорным словом, которое вызывало сразу и папушу. Фло, моя дорогая! Что за славная моя Фло!
И даже теперь повторяю эль для праздника.
А разве сейчас не праздник? Всегда, когда я вижу свою женушку, для меня это праздник.
Мамуша прыснула, и ее шкурка приобрела розовато-алый оттенок. Она прижала ушки и громко чмокнула папушу в щеку, а Хомиш со спокойным сердцем удалился заниматься всеми теми удивительными цветами и растениями, что обнаружил во время своего путешествия.
Глава 8. Чрезвычайно важная работа
Так странно, мой дорогой читатель, но время в белоземье обычно тянется, как дерево бесконечности без кроны и листвы. Ни конца ни края. Смотришь, смотришь, а его необъятный ствол длится, длится, длится и в высоту, и вширь. Может показаться, что предела у него нет. Ствол нескончаемый, да и только. И грустно от этого и безысходно.
Но зато в пору цветолетья время прошмыгнет мимо и не заметишь. День за днем пролетают, как самая быстрая норна. Ты скажешь, что так обстоят дела не только в Многомирье, но и в мире людей? И будешь прав.
Цветолетье время быстрой радости, ярких снов и самого любимого муфликового торжества. Любимого и главного.
Рано утром мамуши суетились и пытались растолкать домочадцев на работу. Но когда уже близится праздник Большой Радости и воцарения вечного мира, к муфлям прилетают особенно яркие бабочки снов. Те, что приносят на крыльях радужные переливы. Каждый муфель любит их.
Просыпайтесь! Просыпайтесь! Все поля засохнут, вся радость увянет! звучало отовсюду. Радостецветы соскучились по пыльце. Кто будет все поля будить?!
В жилище Габинсов тоже никто не торопился просыпаться и вспугивать крылаток, сидящих на муфликовых лбах до той поры, пока не заканчивался сон. Прогнать их раньше значило нарушить ход преприятнейшего видения.
Муфли любят работать, но и поспать тоже любят.
Все, все, все! Э-э-эй, сонюшки! разорялась мамуша Фло, обвязываясь белым фартуком с мелким кружевом понизу. Стыдоба лежать, когда солнце выше крыши встало. А как стяну все одеяла?! Скидывай лапы с кровати, каждый муфель в этом жилище!
Мамуше отвечал дружный храп, доносившийся из комнат. Сегодня отвечать на утренние стенания Фло охотников не находилось. И бабочки уютно сидели на лбах, ушах и волосах.
Только мурчал Поюн и норна Афи составили мамуше компанию. Поюн, уставший гонять солнечного скоропрыга, утихомирился и умывался, сидя на подоконнике рядом с радостецветом в горшочке. Афи сновала туда-сюда по дому и прыскала от смеха при каждом настойчивом крике мамуши, заглядывая в раскрытые рты сладко спящих.
Все одно всех побужу! Ну, держитесь! не выдержала и завопила мамуша Фло. Недосужно мне с вами вошкаться. Нынче мамуша работает в храме. Стягиваю книгу, готовлю чай. Сами виноватые, и потом никто не хмурится!