Свист опять криво усмехнулся, но былой весёлости в этой гримасе уже не было.
Да ведь я и тогда не против был. Забыл нешто?
По-о-омню зло протянул Тишенков. Токмо доли ты тогда раздал не по совести. А уж нынче я раздавать буду. И пополам, как прежде предлагал, не жди. Отныне шесть десятин мне, четыре вам.
Ха! Это с чего же так, Кудеярушка?
А с того. Упрямиться станешь я ваше дело так придушу, света божьего не увидишь. Брод, где ты через Оку ходишь, я знаю. А как десятник отныне буду сторожи водить в порубежье. Так что, ежели надобно станет, путь на перелаз тебе закрою.
А хватит десятка-то? усмехнулся Свист. Степь, она ведь большая. Думаешь, споймаешь ветер в поле?
Десятка не хватит, это уж само собой. откровенно признался Тишенков. Да токмо, ежели по-моему не выйдет, я про брод всё царёвым мытным людям выдам. А тогда уж не десяток вас стеречь станет. И не пройдёшь ты боле с конями за Оку. Не пройдёшь.
Айтик. Ну, положим. Но какой тебе прок с того будет?
А коли не мне, так и не тебе тоже. Вот каков прок. злобно выпалил Кудеяр. Так что выбирай, Свистушка. Либо, как я скажу, будет, либо всего лишу, без остатка.
Свист почесал затылок, поочерёдно посмотрел на всех подельников и с усмешкой мотнул головой:
А може, коли так, нам тебя прям щас зарезать? И никаких бед после
Тут же Викай, не поменявшись в лице, достал нож. Взяв рукоять обратным хватом, он упёр стальное острие в поверхность стола и посмотрел на Кудеяра холодным взглядом сторожевого пса, которого от смертельного броска отделяет лишь короткая команда хозяина.
Зарезать, конечно, можно. ответил Кудеяр, опасаясь, как бы дрожащий голос не выдал его страха. Токмо коней куды девать будешь? Гляжу, все на месте. Что, не идёт без Кудеяра дело?
Свист нервно рассмеялся и коротким жестом остановил Викая. С самого начала разговора он прекрасно понимал, что в затеянной игре у Кудеяра есть только один козырь, но зато такой, который разом бил все остальные карты. Дружба с ногайцами, тайные степные тропки и даже перелаз через Оку всё это теряет смысл, если заповедный товар, привезённый с таким трудом и риском, некому сбыть. А Кудеяр знал купцов из Перемышля, и, главное, в его руках княжеские клейма, без которых кони оставались заповедным товаром и стоили вдвое дешевле. А значит, Свист не мог обойтись без Тишенкова. Во всяком случае пока. А дальше, кто знает, может, уже завтра так сойдутся звёзды, что Кудеяр станет пятым колесом в телеге, и тогда Свист без угрызений совести отдаст его Викаю. А тот с радостью загонит Тишенкову нож под рёбра. Но пока придётся с ним считаться. В конце концов, даже при доле в четыре десятины барыш ватаги всё равно на круг выходил больше, чем в те времена, когда они имели дело с князем. Так что Свист ничего не терял. А затеяв ссору с Кудеяром, мог потерять всё.
Ярау. Бес с тобой. Согласен.
Свист с улыбкой отодвинул лежащие перед ним кости зерни в общую кучу и смешал их все. Кудеяр рукавом кафтана отёр со лба холодный пот. Теперь уже притворяться было ни к чему. Он сделал рискованную ставку и сорвал на ней огромный куш. Вот что значит в этом мире власть, пусть даже столь небольшая, как власть поместного десятника. Благодаря ей он снова оказался на вершине мира.
Глава восьмая
Как кормленщик Андрей Петрович мог бы жить в Белёве имел полное право. Горенский, став управителем ратных дел, обустроился в бывшем трапезном покое, а казённые приказы разместил в домах бывших послужильцев. Бобриков же сохранил за собой всю жилую часть терема и даже людскую пристройку. Однако, из слуг при нём остались только Филин и Захар Лукич, а вся белёвская челядь перешла в холопы государя. Поддерживать порядок в огромных хоромах оказалось некому, и очень быстро жить в пустых холодных комнатах стало невозможно. А в детинце на князя, что так и не стал здесь настоящим господином, и даже волостелил вполовину, все смотрели либо с неприязнью, либо открыто насмехаясь. Так что, как бы ни хотел Андрей Петрович остаться, а в первые дни ноября ему пришлось вернуться в Бобрик, который три месяца назад он покидал навсегда.
У развилки, где от большой дороги к слободе отходила стёжка к Ленивому броду, князь придержал коня и долго стоял у невидимой границы двух таких разных миров. В одном он был богатым и важным, так что временами даже сам себе казался всемогущ. В другом обитал в бедном захолустье на рубеже Дикого поля и считал каждый медный грош. Позже, уже в тереме, где пахло мышами и сыростью, первым делом Андрей Петрович распорядился налить ему пива и весь вечер провел с кружкой в руках, слёзно рассуждая вслух о неправдах жизни и безжалостной судьбе. И весь следующий день князь прогонял любого, кто приходил к нему поговорить о деле, и впустил в покои только Филина, который принес новый кувшин хмельного зелья.
Из терема князь не выходил, ибо на Бобрик смотреть не мог: на тесный криво застроенный пятачок детинца; на скособоченную церковь с худым просевшим куполом из чёрной от времени дранки; на убогий грязный городишко, что вместе с посадом и слободой был вдвое меньше белёвского завырья. Прежде, с малых лет до отрочества, он просто не любил Бобрик, но вернувшись в него, возненавидел всей душой. И с каждым глотком вина, пива или браги ненависть в юной душе становилась только сильнее.
Жизнь Бобрика, меж тем, шла своим чередом. Скромное хозяйство вполне обходилось без вмешательства князя, хватало усилий Захара Лукича. Так что Андрей Петрович мог спокойно заливать несчастье вином и упиваться жалостью к себе. Он равнодушно встретил даже новость о том, что в окрестностях заметили крымские разъезды. В середине ноября окрепшие морозы сковали грязь, и степь стала проходимой. То и дело десяток лёгких всадников приближался к Ленивому броду. Не таясь, они проезжали вдоль реки, а иные смельчаки входили в воду до середины русла. Правда, едва заметив караул послужильцев, незваные гости тут же срывались в галоп и уходили в степи.
Сидор Тонкой взял подготовку к обороне в свои руки. Приказал вдвое чаще менять дозоры на колокольной башне, а всем ратным безотлучно держаться у брода. Кроме того, общим советом решили добавить новых укреплений. На чужом берегу спешно врыли ещё десяток надолбов, на своей стороне поставили четвёртый ряд рогаток, а выход из воды засеяли чесноками41.
Однако всё оказалось зря. На исходе первой ноябрьской недели в Бобрик нежданно приехал Козлов доверенный человек князя Воротынского. Едва узнав о госте, Андрей Петрович тут же воспрял духом. Ведь это значило, что истинный хозяин верхнего Поочья помнил о нём, а может, и нуждался в помощи. Неспроста же Михаил Иванович послал сюда, на край света, за сто с лишним вёрст от Воротынска, ближнего слугу для особо важных поручений. Можно сказать, свою правую руку в тайных делах.
Андрей Петрович поспешил навстречу важному гостю. Козлов ждал его на лобном месте. В долгополой шубе из расшитой парчи с бобровой оторочкой он бесцельно ходил вдоль телеги, накрытой провощённым холстом. Яловые сапоги с голенищем в гармошку под каждый шаг жалобно скрипели проложенной в подошве берестой.
Бобриков быстро сбежал с крыльца и, запнувшись, едва не упал с последней ступеньки.
Здравствуй, Андрей Петрович. Козлов встретил его без поклона и прочих почестей, непременных для холопа, который оказался перед князем.
Это не укрылось от Тонкого и караула из трёх бобринцев, которые нахмурились, а Сидор даже недовольно качнул головой. Но всё внимание князя приковало к себе письмо с печатью Воротынского, которое Козлов держал в руках. Схватив протянутый сверток, Бобриков сломал сургучный кругляш, торопливо открыл послание и жадно побежал глазами по тексту. Всего в трёх коротких строчках Михаил Иванович сообщал, что Козлов приехал не просто так, а с важным делом. Каким именно бумаге не доверишь. Слуга всё передаст на словах, а Бобриков должен верить Козлову, как самому Воротынскому.