Под собственный крик Андрей Петрович вскочил на кровати. Весь мокрый от пота, он дрожал и стучал зубами. Безумный взгляд, полный ужаса и боли, метался по комнате. Наконец остатки страшного сна растворились в ярком свете дня, проникавшем сквозь закрытые ставни, и князь сообразил, что Бобрик далеко. Он облегчённо вздохнул и даже улыбнулся. Но тут же в тяжёлой мутной голове обрывками пронеслись события последних суток. После разговора с Горенским Андрей Петрович на целый день впал в молчаливую хандру, что вылилась в ночной запой и яростный погром горницы, а уже под утро юного князя в хмельном беспамятстве принесли в опочивальню.
За несколько мгновений снова пережив всё это, Андрей Петрович закрыл глаза, спрятал лицо в ладонях и сначала тихо всхлипнул, потом едва слышно заскулил и вскоре всем телом затрясся в рыданьях. Неслышно вошёл Захар Лукич. Он долго мялся на пороге, потом нерешительно приблизился к кровати и тронул князя за плечо. Бобриков вздрогнул и, посмотрев на старого тиуна, торопливо вытер слёзы:
Чего тебе?
Андрей Петрович, тама, это Москвич послал. Ну тот. Спросить, деи, когда уехать думаешь. Мол, не тороплю, конечно, но
Уезжать? переспросил князь, с трудом сдерживая новую волну рыданий. Да, надо. Скажи, скоро. Всё, ступай.
Захар Лукич понуро двинулся к выходу, но когда уже оказался в дверях, князь бросил вдогонку:
И скажи, чтоб никого в горницу не пущали. А потом, пряча взгляд, тихо добавил, словно хотел оправдаться. Один побуду. Ступай.
Когда тиун вышел, Андрей Петрович долго сидел неподвижно. Потом не глядя обшарил руками постель, нащупал влажное от ночного пота полотенце. Развернув во всю длину, осмотрел его, дёрнул несколько раз, проверяя на прочность, кивнул и сплёл в тугой жгут. Соединив его концы в петлю, князь ненадолго смутился, лицо исказила жалкая гримаса, в светлом пухе первой щетины опять сверкнули слёзы. Однако в этот раз он быстро взял себя в руки, тряхнул головой и твёрдо постановил:
Уж лучше так, чем побитой собакой вернуться.
Он решительно встал, оделся, закинул на плечо верёвку из полотенца и, напоследок ещё раз оглядевшись, вышел из спальни.
У лестницы князь остановился и вслушался в тишину. Убедившись, что внизу никого нет, быстро сбежал по ступеням и осмотрел горницу. Московский посол, объявив волю царя, покинул терем сразу же, так что яства для пира остались нетронуты. И когда Андрей Петрович наконец пришёл в себя, он первым делом потребовал налить ему бухарского вина. Первый кубок выпил, только чтобы успокоиться после нешуточной встряски. Второй чтобы избавиться от поганых мыслей. Третий опустошил залпом на помин ещё одного белёвского князя, который помер, так и не успев толком покняжить. Перед четвёртой чаркой провозгласил тост за покойного дядю и всех его предков, которым на том свете не должно быть ни дна, ни покрышки. А для пятой уже не искал повода и дальше пил молча, остервенело вливая в себя всё подряд.
Не пропадать же добру, коли за него столь плачено. с жалкой кривой усмешкой объяснял он сам себе. Что ж, московским чинам всё оставить? Нет уж.
Андрей Петрович припомнил, как с воем носился по горнице, разбил все окна, перевернул стол и в щепки разломал кресло-трон. А в довершение, уже обезумев в пьяном угаре, собрал деревянные обломки в кучу и подсунул под них кипу посошных книг, изорванных в клочья. Собираясь всё это поджечь, князь влез на единственную уцелевшую лавку и попытался сорвать с потолка большую лампаду. За этим его и скрутили набежавшие слуги. Связали руки полотенцем и отнесли в опочивальню, где, исторгнув из себя вонючий поток красно-зеленой рвоты, он наконец уснул.
И вот теперь, стоя посреди разгромленной горницы с тяжёлой больной головой и пересохшим горлом, Андрей Петрович смотрел на пустой крюк в потолочной матке и пытался понять, сгодится ли этот тонкий пруток металла для того, что он задумал. Однако ответить на этот вопрос князь так и не успел. В сенях за плотно закрытой дверью раздался встревоженный голос тиуна.
Ну говорю же, не велено пущать, ну жалобно умолял Захар Лукич. Андрей Петрович сказывал, чтоб не тревожили. Я царского посланца и то не пустил, а тут уж
Чего? Ты это кого с москвичом в один ряд ставишь? гудел в ответ мощный раскатистый и незнакомый бас. Меня? Ах ты Прочь с дороги, олух.
И не успел Андрей Петрович возмутиться наглостью невидимого гостя, как дверь с грохотом распахнулась и в горницу ввалился настоящий медведь в человеческом обличье. Длиннополая шуба искрилась соболиным мехом, горлатная шапка из каракуля на два локтя поднималась над головой, а дополняла эту картину широкая густая борода по пояс с благородным отливом седины. Невысокий, коренастый, с богатырским размахом плеч и необхватной грудью, незнакомец по-хозяйски уверенно прошёл через всю комнату и остановился перед князем. Высокий лоб прорезала глубокая морщина, большие колосистые брови нахмурено сдвинулись и опустились на глаза, под пронзительным взглядом которых Бобриков, вместо гневной ругани, что всего мгновение назад просилась ему на язык, против собственной воли испуганно съежился и поспешил спрятать самодельную верёвку за спину.
Да уж. Ехал на свадьбу, а приехал на развод! сокрушённо произнёс загадочный посетитель, оценив разгромленную горницу. Ну здравствуй, что ли, Андрей Петрович. Воротынский я. Михаил Иванович. Слыхал про такого?
От удивления Андрей Петрович ненадолго потерял дар речи. Кто же из верховских порубежников не слышал о Воротынском? Удельный князь, глава древнего знатного рода, что брал начало от первых Новосильских и по прямой линии восходил к Рюрику. Самый богатый человек в южных пределах Руси, вотчинник, чьи земли на самом резвом скакуне не объехать и за неделю. Даже в Москве при нём уважительно молчали думные бояре, царедворцы и начальники приказов, а за подвиги при взятии Казани Михаил Иванович лично от царя получил право не снимать в его присутствии шапку.
П-п-проходи, Михаил Иванович. Гостем будь. предложил растерянный Бобриков, и Воротынский улыбнулся.
Благодарствую. Только, слышал я, ты и сам отныне здесь гость. Михаил Иванович подошёл к скамье, но, брезгливо осмотрев её, садиться не стал. Ну ладно, ладно. Не смущайся. Не дразнить тебя прибыл, не думай.
Воротынский обернулся к открытым дверям, в проёме которых застыл его слуга.
Стулья раздобудь.
Слуга молча скрылся в сенях, а Михаил Иванович продолжил говорить, перейдя на опасливый шёпот:
Про беду твою я ещё неделю назад узнал. Когда в Москве был. Проболтался один человечек. Да вот упредить тебя не успел. Воротынский пристально посмотрел на Бобрикова и печально усмехнулся. Так уж вышло, Андрей Петрович, что твоя беда наперёд каждого верховского князя тронет. Потому и прибыл я: тебе помочь, а заодно и нас всех от напасти избавить.
Вернулся слуга с двумя стульями. По знаку Воротынского он отнёс их к дальней стене и поставил так, что они почти касались друг с друга.
Дверь закрой. Да гляди в оба там. распорядился Михаил Иванович. Оседлав один стул, он взглядом приказал Бобрикову тоже сесть и продолжил говорить, лишь когда слуга покинул горницу. Вишь ли, Андрей Петрович. До сей поры наше верховское порубежье вольным было. От Перемышля до Бобрика твоего всё сплошь вотчины князей. А царь давно на них поглядывал с прищуром. Москве, вишь ли, новая землица позарез нужна. Русь, конечно, большая, да вот угожих полей не так много. Все государевы нивы нынче уже заняты и не в два, а в три поля пашутся. Да только смердов лишних столько народилось, что всё одно не прокормить. Потому и примеряется Иван Васильевич к верховским владениям. Понимаешь?