Подытожим сказанное мной, вычленив центральные тезисы:
Печаль (меланхолия) возникает при отсутствии (неналичии). Более того, то, что отсутствует навсегда утеряно, его невозможно вернуть;
Чувство любви является одной из самых значимых характеристик, свойств печали (меланхолии);
Двигатель печали (меланхолии) зависть и желание отобрать, обладать;
Стыд составляющая часть чувства отсутствия, т.к. это та самая неприязнь к себе из-за неналичия, но желания обладать;
Печаль (меланхолия) не болезнь, но вполне себе может к ней привести;
Каждый субъект, «обладающий» печалью, пытается наладить с ней контакт с помощью различных ритуалов.
Сколько бы люди не очерняли такое явление, как «печаль» (меланхолия), оно в любом случае, остается важнейшим в понимании человеческой сущности, ни одна другая эмоция не заменит, более того, не сместит печаль. Меланхолия всегда начинается с ощущения любви, а заканчивается полным его отсутствием, оставляя после себя лишь небольшой туман и ранее приятный, томный, обволакивающий женский шепот.
Теологическое осмысление печали (меланхолии) в Христианской топике. Божественная печаль
В данной части исследования хотелось бы осветить религиозный взгляд на такое явление, как «печаль». Определенно с точки зрения Христианства, ибо это религиозное учение является, можно сказать, родоначальником Западной цивилизации, а мы все-таки находимся именно в Западном культурном дискурсе.
Начнем, пожалуй, с того, что одним из семи смертных грехов является уныние (леность), но леность, безусловно, напрямую связанная с печалью (в философии Шопенгауэра, конечно не леность, но скука и безделье играют ключевую роль), но она ей не является. А вот в восьми основных греховных страстях, одной из страстей является печаль. Так чем же отличается уныние от печали? Если мы принимаем за уныние леность, то эти два понятия будут сильно разниться, но существуют две трактовки этого термина. По Преподобному Иоанну Лествичнику: «Уныние есть расслабление души и изнеможение ума, клеветник на Бога будто Он немилосерден и нечеловеколюбив». Святитель Иоанн Златоуст же говорил: «Уныние есть тяжкое мучение души, неизреченная мука и наказание более горькое, чем всякое наказание и мучение»[3]. Святитель Феофан Затворник пишет, что уныние есть скучание за всяким делом, как житейским, бытовым, так и молитвенным, желание бросить делание: «Пропадает охота и в церкви стоять, и дома Богу молиться, и читать, и обычные добрые дела исправлять»[4]. Преподобный Амвросий считал, что: «Уныние значит ту же лень, только хуже. От уныния и телом ослабеешь, и духом. Не хочется ни работать, ни молиться; в церковь ходишь с небрежением; и весь человек ослабевает»[5].
То есть уныние мы можем трактовать, как что-то схожее с печалью, «тяжкое мучение души», либо же, как леность, «Уныние значит ту же лень, только хуже». Но что есть печаль в восьми основных греховных страстях? Протоиерей Сергий Дергалев в своей работе «Введение в православную этику» пишет: «Печали два вида: первый посещает по прекращении гнева или причиняется нанесенными убытками и потерями, и неисполнением желаний; второй происходит от опасений и страхов за свою участь, или от неразумных забот»[6]. Протоиерей Сергий рассуждал и про уныние: «Уныния два вида: один ввергает в сон, а другой гонит из келий»[6]. С унынием тут все достаточно просто, ибо первый вид уныния лень, а второй, что «гонит из келий», то бишь, можно предположить, из дома, возможно святого дома, ибо келья жилище монаха, хотя святой дом это церковь. Келья еще является символом уединения, то есть фраза «гонит из келий», трактуется, как лишение уединения, покоя, беспокойство внутреннего мира монаха.
Первый вид печали же следовало бы затронуть чуть позже, а второй требует детального разбора. Для начала нам нужно понять, что такое «неразумные заботы». Видимо, «неразумные заботы» это та деятельность, либо же мысли, думы, которые мешают служению Богу. Апостол Ерм писал: «Имеющие многие заботы согрешают во многом, потому что развлечены своими делами и не служат Богу»[7]. Священномученик Петр Дамаскин же считал: «Житейские заботы не допускают заботиться о душе своей и познать, в каком он (человек) находится устроении, как-то знает внимающий себе»[8]. То есть, печаль это то, что мешает человеку стремиться к познанию устройства человеческой души, полностью посвятить себя вере, Господу. По сути, любой из смертных грехов, либо же из восьми основных греховных страстей, выполняет ту же самую функцию, а именно мешает познать душу и прийти к Богу. Но чем же фундаментально отличается уныние, как «тяжкое мучение души» и печаль, как что-то, что «посещает по прекращении гнева или причиняется нанесенными убытками и потерями, и неисполнением желаний»[6].
Давайте обратимся к Священнику Иоанну Павлову, автору статьи «В начале было слово. Сто избранных заповедей», он пишет: «Можно сказать, что печаль и уныние это две стадии одной и той же болезни. Первая стадия печаль. Если печаль не будет вовремя уврачевана, то она переходит в хроническую стадию и становится унынием»[9]. С этим высказыванием стоит не согласиться, ибо «печаль», как явление возникает после уныния, как пост-потеря определенных ощущений, уныние же пред-печаль, ибо является скорее разочарованием, некой неприятностью (безусловно, если рассматривать уныние, как смертный грех или греховную страсть, просто неприятностью его не назвать). Кроме того, определяющим фактором уныния является скука, «расслабление души», безделье. Сутью печали же служит некая фантомная боль, но столь ласковая и приятная, сравнима с ощущением, когда водишь языком по обкусанным губам или, когда закатываешь глаза вверх при головной боли.
Печаль манит тебя, печаль суть тебя, уныние же, будто что-то извне, будто что-то, что человек хотел бы отвергнуть будь у него возможность. Уныние твое пребывание в пустоте, которую окружают лишь обескровленные сосуды, печаль же наличие пустоты в собственной душе, но, которая куда полнее, нежели преследующие тебя вместилища с полным отсутствием содержания, а скорее содержащие ничто. Приведу цитату Фомы Аквинского «Сумма теологий. Том VII. Вопрос 20. Об отчаянии»: «С другой стороны, то, что человек считает невозможным обрести трудное благо своими силами или посредством кого-то другого, является следствием пребывания его в унынии ведь когда это настроение подавляет все его склонности, ему кажется, что он никогда не будет способен достигнуть какого бы то ни было блага. И коль скоро лень это уныние, которое подавляет дух, то в указанном отношении отчаяние порождается ленью»[10]. То бишь лень уныние, что порождает отчаяние, но что же тогда является печалью? Фома Аквинский пишет: «Однако коль скоро объектом надежды является благо, стремление к которому для желания естественно, а избегание неестественно и может возникнуть только по причине некоторого дополнительного препятствия, то из этого следует, что утешение порождает надежда, в то время как отчаяние, напротив, само порождается печалью»[10]. Вот, что еще философ говорит про отчаяние: «Однако если сравнивать отчаяние с двумя другими грехами со стороны нас самих, то наиболее опасным [для нас] окажется отчаяние, поскольку надежда удаляет нас от зла и побуждает стремиться к благу, и потому люди, лишившись надежды, оставляют добрые дела и с головой погружаются в грех. Поэтому глосса на слова [Писания]: Если ты утратил надежду, оказавшись в день бедствия слабым, то бедна сила твоя (Прит. 24, 10), говорит: Нет ничего ненавистнее отчаяния, поскольку отчаявшийся утрачивает постоянство как в снесении каждодневных тягот нынешней жизни, так и что наиболее печально в сражении за веру. И Исидор говорит: Совершить преступление означает убить душу, а отчаяться означает низринуться в ад»[10]. Мы можем убедиться в наличии дихотомии между печалью и отчаянием, различие заключается в степени опасности, более того, отчаяние следует из печали, которая выступает в роли некой границы между ощущениями. Вспомним слова Блаженного Аврелия Августина из труда «О граде Божьем»: «Да и когда Господь, спрашивая Петра, выразился так: Любишь ли ты Меня (diligis me расположен ли ко Мне) больше, нежели они?, Петр отвечал: Так, Господи! Ты знаешь, что я люблю Тебя (amo te). Снова спрашивал Господь не о том, любит ли Его, а о том, расположен ли к Нему Петр; и снова Петр отвечал: Так, Господи! Ты знаешь, что я люблю Тебя. Спрашивая в третий раз, Господь и Сам не сказал: Расположен ли ты ко Мне, а сказал: Любишь ли ты Меня (amas me)? Тогда, как замечает евангелист, Петр опечалился, что в третий раз спросил его: любишь ли Меня?, хотя Господь не в третий (раз повторил), а только впервые спросил: Любишь ли Меня?; два же (предыдущие) раза говорил: Расположен ли ты ко Мне? Отсюда мы заключаем, что и в то время, когда Господь говорил: Расположен ли ты ко Мне, Он говорил не что иное, как: Любишь ли Меня?. Петр же продолжал называть одну и ту же вещь тем же именем, и в третий раз сказал так же: Ты знаешь, что я люблю Тебя»[11]. Из этих слов мы можем вычленить одну главную мысль, а именно, печаль непосредственно связана с любовью, в данном случае не просто с мирским влечением, а с Божественной Светлой Любовью.