Да да, задумчиво произнёс Ницше, глядя куда-то в пространство. Вот! Смотрите, друг мой, этот длинный путь позади он тянется целую вечность. А этот длинный путь впереди другая вечность. Эти пути противоречат один другому, они сталкиваются, и именно здесь, у этих врат, они сходятся вместе. Название врат написано над ними: «Мгновенье». Но если бы кто-нибудь по ним пошёл дальше, дальше и все дальше, думаете ли вы, Марк, что эти два пути противоречили бы себе вечно? Все вещи вечно возвращаются, и мы сами вместе с ними.
Время подобно песочным часам, вечно заново поворачивается, чтобы течь заново и опять становиться пустым. Всё разлучается, всё снова друг друга приветствует; и вечно строится тот же дом бытия. Круг путь вечности. Само время есть круг.
Марк вдруг оглянулся вокруг. Набережная была усыпана пёстрой публикой. Гуляющие по мостовой люди передвигались подчёркнуто медленно. Казалось, они наслаждались не столько свежим океанским простором, сколько мыслью о том, что отдыхают.
Марка удивило, что многие из них подозрительно, даже испуганно косятся на него, но никто почему-то не обращает внимания на Ницше.
Тут у него сверкнула страшная мысль (к тому же он вспомнил, как влюблённые соскочили со скамейки, когда он вместе с Ницше приблизился к ним): «Да-да! Его, Марка, принимают за полоумного, разговаривающего с самим собой, и нет никакого Ницше. Просто, находясь в депрессии, видимо он, Марк, материализовал его как будто вызвал образ этого дьявольского философа своим душевным состоянием; значит, это просто его больное воображение и ничего более?» Марк испугался.
Но тут он опять услышал приятный, бархатный баритон:
Не обращайте на них внимания, Марк. С их примитивным сознанием они неспособны видеть то, что видите вы. Эти люди заперли сами себя в пространство, где существуют добро и зло, ну там ещё смерть и жизнь и тому подобное Поэтому они так боятся смерти и постоянно гадят друг другу. А вы не удивляйтесь. Люди, подобные вам, с таким высоким интеллектом, да ещё доведённые до крайней степени отчаяния, начинают мыслить и в других измерениях. Эта публика, Ницше небрежно обвёл тростью гуляющих по набережной, протухла в собственных гнилых ценностях, как в закупоренной бочке. Впрочем, задумался он, как бы рассуждая сам с собой, однажды этот иудей из Галилеи, Иисус, предложил им пространство универсальное, где существует лишь одно целомудрие; он хотел им помочь. Но он оказался великим идеалистом. Что они с ним сделали? Нет, я не имею в виду распятие. Что сделали они с его идеей?
Если я что-нибудь понимаю в этом символисте, так это то, что внутренние реальности он принимал как реальности, как истины. А остальное всё естественное, временное, пространственное, историческое он понимал лишь как символ, лишь как повод для притчи.
«Царство небесное» есть состояние сердца, а не что-либо, что «выше земли» или приходит «после смерти».
«Царство Божье» не есть что-либо, что можно ожидать. Оно не имеет «вчера» и не имеет «послезавтра», оно не приходит через «тысячу лет» это есть опыт сердца; оно повсюду, оно нигде
Этот «благовестник» умер, как жил, как и учил не для «спасения людей», но чтобы показать, как нужно жить.
Не защищаться, не гневаться, не привлекать к ответственности Но также не противиться злому, любить его»
Марк восхищённо смотрел на Ницше. «Может быть, это галлюцинации, думал он, а может, он и материален, это неважно. Но почему он явился именно мне?» Марк внимательно рассматривал, изучал его, хотел убедиться, что тот существует. Ему было как-то неловко дотронуться до него. Вид Ницше внушал глубокое почтение и требовал соответствующих манер поведения, которыми Марк, впрочем, владел в совершенстве. Философ был крепкого сложения, ниже среднего роста, лет пятидесяти пяти, как Марк, именно в этом возрасте Ницше и покинул этот мир сто лет назад.
Пышные усы его перекрывали практически весь рот, они придавали лицу выражение интеллектуальности и какой-то внушительности. Высокий лоб уходил далеко под своды серого цилиндра, сшитого из дорогого материала. Видно было, что его манера изысканно одеваться скорее привычка, чем сознательное усилие.
Взгляд его был всё время направлен куда-то внутрь себя, возможно, он был близорук, но очков не носил. Больше всего поражали его глаза: глубоко сидящие, сверкающие страстью познания и скорее внутреннего, чем внешнего мира того мира, где, вероятно, он и видел те пространства, о которых говорил, и о которых Марк никогда даже не помышлял.
Фрак его был чёрного цвета, тоже из дорогого материала. Плащ он аккуратно перебросил через левую руку, а в правой держал красивую трость старинной работы. На головке трости были выгравированы силуэты змеи и орла. Видимо, эти символы выражали суть его философии.
Марк физически ощущал движения его тучного тела, его дыхание, у него не было теперь и сомнений, что Ницше существует реально; он был счастлив «гениальная истина» сидела рядом с ним, и ею можно было любоваться. Ницше начал читать «О целомудрии», и Марк опять заслушался:
Я люблю лес. В городах трудно жить, там слишком много похотливых людей.
Поистине, есть целомудренные до глубины души: они более кротки сердцем, они смеются охотнее и больше, чем вы.
Они смеются также и над целомудрием и спрашивают: «Что такое целомудрие»?
Целомудрие не есть ли безумие? Но это безумие пришло к нам, а не мы к нему.
Мы предложили этому гостю приют и сердце: теперь он живёт у нас, пусть остаётся, сколько хочет!
Как вы это сказали, неожиданно переспросил его Марк, и сам же быстро процитировал: «Однажды Иисус из Галилеи предложил универсальное пространство, где существует лишь одно целомудрие». В христианские сказки я никогда не верил, но вы, господин Ницше, хотите того или нет, открываете для меня его истинную суть. Так что у меня нет и сомнения: вы действительно существуете! Марк улыбался, он был теперь вроде бы спокоен.
Я-то существую. Существовал и Иисус. А вот христианство нет!
Что вы имеете в виду? удивился Марк.
Ницше посмотрел вверх. Огромное, медленно плывущее облако было кровавого цвета видимо, от лучей солнца, проникающих в него снизу; они выплывали откуда-то из-за горизонта, с запада, где солнце только что растворялось в океане. Потом он посмотрел слегка высокомерно на Марка и сказал:
То, что я вам сейчас скажу, мой друг, очень важно! Ницше был серьёзен, и Марк весь напрягся.
Земля наша болеет! И болезнь её называется «человек». Человек, как дитя, укутанный в христианство. В этом-то и состоит вся «непонятность», бессмысленность вашего бытия; это и есть причина вашего вечного поражения в борьбе с жизнью, со временем.
И именно поэтому я отношусь к своему сочинению: «Проклятие христианству» как к главному моему труду. Конечно, отвергая христианство, я утверждаю свои измерения пространства, собственные ценности:
В сущности, был только один христианин, и он умер на кресте. Иисус ничего не желал в своей смерти, кроме одного: открыто дать доказательство своего учения.
Но его ученики были далеки от того, чтобы простить эту смерть, что было бы в высшей степени по-евангельски. Напротив, ими овладело чувство мести. Всплыли на поверхность понятия: «возмездие», «наказание», «суд». На передний план выступило ожидание мессии: Царство Божие наступит, чтобы судить его врагов. Но этим всё и сделалось непонятным. А впрочем, и понятным: жрец захотел добиться власти, ему нужны были только понятия, учения, символы, которыми тиранизируют массы, образуют стада.
Наша совесть знает теперь, для чего служили эти изобретения жрецов и церкви, при помощи которых человечество достигло того состояния саморастления, вид которого и теперь внушает отвращение.