Чтобы продлить удовольствие перед первой встречей с жертвой, Мишель стоял, опустив голову вниз, разглядывая дощатый помост, сердце его в этот момент бешено колотилось. Он знал, что казнить будут очередную ведьму. Обычно их сжигали на костре, однако сюзерен в этот раз проявил снисхождение за то, что колдунья излечила его дочь от смертельной болезни. Дочь выздоровела. Однако ни это доброе дело, ни даже слухи о том, что жертва являлась basrado
2
Внезапно толпа разом стихла. В мертвой тишине было слышно лишь цоканье копыт и скрип повозки. Люди, вытянув шеи, смотрели в сторону улицы, с которой обычно ввозили жертву.
Долгие годы два человека жили, не зная о существовании друг друга. Каждый из них шёл по жизни своей дорогой, но сегодня их пути пересеклись в таких страшных ипостасях. Жизнь одного из них должна была прекратиться через несколько минут, а другой должен был её прервать, но но земные реалии бывают гораздо удивительнее, чем можно было представить. То, что сегодня кажется невероятным, в следующий момент уже свершается с той лёгкостью, с которой происходит всё невозможное.
Повозка, тем временем, въехала на площадь. На грубых досках скрипящей колесницы, покрытых тонким слоем грязной соломы, в рваном, едва прикрывающем наготу, рубище сидела старуха. Впрочем, старухой её назвать было бы неверно. Сухощавая женщина с тонкими чертами лица сидела прямо, и гордо поднятая голова лишь подчёркивала её благородное происхождение. В руках, прижатых к груди, она держала ослепительно белый, на фоне грязного рубища, платок и нечто завёрнутое в него. На губах жертвы блуждала странная, едва заметная улыбка.
Казалось, женщина была озабочена чем-то важным, но только не тем, что её ожидало через несколько минут, словно к происходящему на площади она не имела малейшего отношения.
Лошадь, ведомая под уздцы двумя стражниками, замедлила и без того неспешный ход, а затем и вовсе остановилась. Солдат, шедший позади телеги, равнодушно подтолкнул женщину, давая понять, что уже пора освободить повозку. Жертва даже не удостоила его взглядом и, продолжая прижимать к груди платок, ступила на осклизлую брусчатку. В обычные дни здесь на площади торговали рыбой. В некоторых местах брусчатка была покрыта толстым слоем грязи, натасканной ногами тысяч людей за многие годы.
Торговая площадь была самым чистым местом в городе (прочие улицы давно превратились в непроходимые трущобы) и центром нехитрых развлечения горожан. Именно здесь проходили казни и другие экзекуции, с этого же помоста глашатаи объявляли последние распоряжения сюзерена. Отсюда же расходились все новости, и здесь же рождались городские сплетни. Если попытаться снять и промыть все слои накопленной грязи, то наверняка можно было стать богачом столь много утерянного добра там скопилось за долгие столетия.
Тем временем женщина, легко ступая по лестнице, поднялась на эшафот. Этого не видел палач Мишель. Он внимательно разглядывал свои великолепные туфли в ожидании вожделенного момента первой встречи с жертвой. Когда палач почувствовал, что жертва уже рядом, он поднял голову и вздрогнул. Перед ним стояла высокая статная женщина. Она держалась прямо. Ярко-синие глаза излучали спокойствие и доброту. В то же время во взгляде читалась скрытая угроза. Седые волосы космами спадали на белые плечи. «Надо сказать Огюсту, чтобы убрал ей волосы на затылок», подумал Мишель. Женщина с лёгкой усмешкой смело смотрела ему прямо в глаза, палач на мгновение отвёл взгляд, и внезапный ужас сковал его тело. В сознании молодого человека вдруг промелькнула кровавая сцена собственной смерти. Возникло ощущение, что в действительности то он жертва, которая смотрит в глаза своему безжалостному палачу. Видение было страшным, однако Мишель все-таки был профессионалом и умел владеть собой. Усилием воли мясник прогнал странное видение. Впрочем, внешне это никак не проявилось в поведении палача. Он всё так же спокойно стоял и выжидательно смотрел на женщину.
Старинный обычай отдавать в знак прощения что-либо ценное палачу часто приводил к казусам и непредвиденным заминкам, которые портили зрелище. Как правило, жертва забывала о ритуальном прощении, и Огюсту приходилось незаметно напоминать ей об этом, разумеется, насколько это было возможно при таком стечении народа, но и этого иногда оказывалось недостаточно. Тогда в дело вступал сам Мишель. Он срывал рубище, едва прикрывавшее наготу жертвы, и забирал себе.
Такое развитие событий было крайне нежелательным для палача, так как пока Мишель занимался своими прямыми обязанностями, Огюст успевал обшарить лохмотья и вытащить всё ценное, поэтому после экзекуции приходилось обыскивать самого Огюста, сопровождая устные внушения воришке подзатыльниками. Это отвлекало от работы, и даже был случай, когда Мишель, кося глазом в сторону вороватого помощника, промахнулся и попал жертве топором прямо между лопаток, за что был освистан негодующей толпой.
Но в этот раз всё было подругому. Чувствовалось, что старуху что-то тревожит, но только не те муки, какие она должна была претерпеть в скором времени. Жертва сжимала в руке белую тряпицу, завязанную в узелок, и продолжала неотрывно смотреть на палача. Казалось, что она чрезвычайно дорожила этой вещью и никак не решалась расстаться с ней. Наконец, закрыв тряпицу другой ладонью, бережно протянула её Мишелю. Приняв подношение, он сунул узелок в карман, специально пришитый именно для этой цели сохранения мелких вещей иногда монет. Теперь палач мог целиком сосредоточиться на работе, и уже не надо было следить за вороватым Огюстом.
Предстоящие действия заслонили собой ужас, вызванный мелькнувшей в сознании кровавой сценой собственной гибели. Страх улетучился, а на его место пришла злоба и ненависть к улыбающейся старухе. Палачу хотелось как можно быстрее обезглавить ведьму. После этого она уже не будет представлять опасности, а пока Кюйит младший не переставал её бояться. Чтобы хоть немного избавиться от волнения и страха, Мишель вновь достал из открытого футляра топор и стал тщательно протирать его рукоять. Затем смёл ладонью с плахи остатки соли, которой он посыпал огромный деревянный чурбан сказывалась привычка обычного придворного мясника. Все эти необязательные мелочи позволяли ему сосредоточиться на предстоящем деле и отгоняли тревожные мысли.
В некоторых случаях, когда палач симпатизировал жертве и хотел облегчить её страдания, он шёл на обман. Например, мог шепнуть жертве, что сейчас поднесут приказ о помиловании и надо лишь подождать, положив голову на плаху. И ему верили! После таких моментов Мишель просто обожал себя за проявленную доброту и благородство, однако сегодня был совсем иной случай. Палач страстно желал доставить жертве как можно больше страданий, но на казни присутствовал сам сюзерен, а он этого не приветствовал. Мишелю пришлось сдерживать свои чувства. После той досадной ошибки, когда он промахнулся, палач постоянно помнил о том, что и сам может оказаться на эшафоте в качестве приглашённой персоны. Добрый сюзерен испытывал к Кюйиту младшему неприязнь, а выразить ему, властителю судеб, благодарность за хорошую работу палача было некому мгновенно обезглавленные не могли говорить.
Наконец час жертвы пробил, и палач медленно подошёл к плахе. Толпа уже была натянута как струна, и промедление могло только испортить долгожданное зрелище. Старуха глубоко вздохнула, будто избавившись от тяжёлой ноши, рукой отстранила Огюста, перекрестилась на три стороны и степенно опустилась на колени. Жертва сама подобрала волосы к затылку так, чтобы палачу было видно шею, положила голову на плаху и замерла в ожидании. Эти действия Мишель воспринимал как презрение к смерти, а значит и к нему самому. Он ещё больше разозлился. В толпе прекратился всякий шум, каждый боялся пропустить главный момент зрелища отделение головы от тела. И он наступил.