И что же ты делал бы без науки?.. почти шепотом спросил юноша у Дмитрия, чьи глаза растерянно бегали по лицу собеседника, не зная, за что зацепиться.
Я же сказал Я бы любил, радовался и
Зачем тебе любить и радоваться?
Как зачем? почти обиженно спросил тут же испугавшийся студент,
Ты задаешь странные вопросы Да и я этот разговор начал не с той целью, чтобы Ну Ты понимаешь
Шумно вдохнув воздух носом, Голиаф откинулся на спинку барного стула. В его глазах погас огонь, сделав их вновь бледными, и Абатуров отвернулся к столику, потеряв интерес к Дмитрию, который тем временем продолжал растерянно оправдываться:
да и не хотел я Я думал, я тебе на универ пожалуюсь, ты мне тоже Так, поговорим о пустом, да и все, а ты
Я не спрашивал.
А?..
На юношу устремились два голубых бесчувственных зрачка.
Ты отвечаешь мне, когда я тебя не спрашивал. Мне совершенно плевать на то, какие у тебя там были причины, в глазах Голиафа мелькнуло презрение, после чего юноша снова отвернулся, смотря в стену, но продолжая говорить, Ты обычная помойная крыса, Дима. Ты ничего не понимаешь и ничего не стоишь. Ты не знаешь, что делаешь со своей жизнью, а спрашиваешь меня о моей. Ты расходный материал, вновь голова повернулась на юношу, а вместе с ней и два страшных глаза, Тобой контролируют эмоции, а живешь ты ради чувств. Ты тратишь свое существование на девушек и выпивку, потому что первое дает тебе эмоции, а второе помогает их заглушить. Ты жалок, и мне противно с тобой разговаривать.
Вновь отвернувшись, Голиаф отпил немного виски, словно ничего и не произошло. Дима же, больно сжав кулаки, прикусил губу изнутри, после чего встал, резко двинув стулом, и ушел из бара.
Голиаф вновь достал телефон и, разблокировав его, хотел почитать про лекцию, но вдруг услышал старческий голос почти над своим ухом:
Молодой человек, извините, я подсяду?..
Садитесь, не поворачиваясь, в своей обычной манере ответил Голиаф, продолжая читать текст на экране.
Около пятнадцати минут потребовалось Голиафу, чтобы понять, что старик, теперь сидящий рядом, не стесняясь рассматривает его и даже ничего не заказывает хотя бы ради приличия. Решив отомстить, Абатуров устремил притупленный взгляд на старика, начиная рассматривать в ответ, и какого же было его удивление, когда ответная реакция у этого внезапного седого господина отсутствовала! Заинтересованный, Голиаф, внимательно рассмотрел старое, морщинистое лицо с седой, но заметно ухоженной бородой, что шла тонкой дорожкой от его уха, постепенно расширяясь, захватывая подбородок и искусно скрывая ямочку над верхней губой, после послушно сужаясь до неширокой дорожки вновь, доходя таким образом до другого уха. Глаза были красивого зеленого оттенка, казались открытыми, но немного грустными, а седые, забранные назад волосы блестели, освещаемые желтой барной лампой. Незнакомец улыбнулся юноше, но улыбка эта была погребена под густой бородой, поэтому догадаться можно было только по чуть прищурившимся глазам.
Я застал вас врасплох?
Нет, не отрывая пытливого взгляда, ответил Голиаф.
Я думаю, что так оно и есть. Я слышал, как вы разговаривали с молодым человеком, и тема вашего разговора меня Довольно заинтриговала. Что вы имели в виду, когда так выражались о чувствах?
О каких?
О чувствах в целом. Вы сказали, что ваш друг живет ради чувств, почему?
Потому что так и есть.
Вы считаете, что эмоции и чувства не нужны человечеству? Правый уголок губ юноши сам дернулся в улыбке.
Совершенно верно.
Старик прищурил глаза, вскоре снова улыбаясь.
Почему?
Эмоции сильно стопорят прогресс. Если бы не было эмоций, прогресс был бы куда значительней.
И для кого же тогда этот прогресс будет нужен?
Для людей.
Зачем он будет нужен людям без эмоций и без чувств?
А зачем он людям с эмоциями и чувствами?
Мужчина поднял брови, не ожидая подобного вопроса, и даже хотел что-то сказать, но решил, что что-то доказывать сейчас довольно бесполезно. Помолчав немного, он все же спросил:
Как вас зовут?
Голиаф.
Мужчина довольно сильно удивился:
Ваши родители не читали Библию?
Не думаю.
Что ж, это понятно
Меня не обижают ваши слова.
Я рад слышать это, улыбнулся старик.
Нет. Вы не поняли. Я не умею чувствовать.
Не умеете? с искренним любопытством поинтересовался мужчина.
Не умею. С раннего детства я не был похож на остальных. Все вокруг смеялись так громко, а плакали так искренне, что я начинал завидовать. Я не умел этого. Потом я понял, что нужно делать, чтобы тебя считали обычным, но я каждый раз контролирую каждую эмоцию, которую собираюсь сделать, в глазах студента вновь проснулся опасный огонек, минувший его совсем недавно, Но только сейчас я понял, что это не отклонение и не порок. Я послан человечеству. Люди должны стать такими же, как я, мы должны убрать из жизни грусть и радость, и тогда научный прогресс будет неминуем, Голиаф развернулся к старику полностью, становясь к нему слишком близко, надеясь вызвать ту же реакцию, какая была у Дмитрия, но с удивлением и интересом обнаружил, что незнакомцу вовсе не неприятно. Ему все равно. Это только разогрело интерес, Все ненужные эмоции и чувства опьяняют, не дают здраво мыслить. Если бы был способ избавить человечество от этого порока, мы бы шагнули на несколько сотен тысяч лет вперед, у нас были бы технологии, недоступные более никакой расе во Вселенной, мы бы
И как же избавиться от эмоций? Мне действительно интересно, Голиаф.
Я верю. Есть способ, юноша продолжил уже значительно тише, Нужен чистильщик. Я такой не один. Но таких, как я, запирают в психлечебницах, хотя на самом деле никто не знает, кто прав, а кто нет. Может, шизофрения это способ попасть в другую реальность, а не болезнь? Вы ведь знаете почему их запирают. Скажите мне Я хочу услышать от вас.
Они другие.
Все верно. Другие. Может, они вовсе не сумасшедшие, как принято считать, а наоборот, гении?
Повисла напряженная пауза. Обдумывая все, что сказал юноша, старик подал голос первым:
Вы говорили про чистильщика. Неужели вы думаете, что если убить всех, кто ярко выражает эмоции, мир станет лучше?
Не обязательно убивать. Но нужно убрать.
И женщин?
Да.
И детей?
Да.
И работяг?
Да.
Мужчина, сильно озадаченный, опустил взгляд, раздумывая, и вскоре поднял глаза на юношу.
Почему вы решили рассказать это мне?
Я не знаю. Мне кажется, вы такой же, как я.
Как вы это поняли? Интуиция?
Возможно.
Старик хрипло засмеялся.
Голиаф, у вас не может быть интуиции, вы ведь безэмоциональны!
Так и есть. Вы меня подловили.
Мужчина, помолчав немного, заговорил:
Позволите я расскажу вам историю про одного человека? Абатуров заинтересованно склонил голову вправо, и незнакомец заговорил.
II
«Утро еще не успело настать, как из подъезда дома пять Кооперативной улицы вышел человек на вид лет двадцати пяти: лицо у него было светлое, но с чуть-чуть проступающим на впалых щеках румянцем, скорее вызванным холодным ветром. Всегда чуть опущенные веки и тонкая линия бледных губ, сложенных в вымученной улыбке, вызывали ложное впечатление о том, что Алексей Степаныч обычный уставший работяга, снова всю ночь просидевший за бумагами, но на самом деле такое лицо было у него всегда, даже если он прекрасно выспался и был всем доволен, а настоящая улыбка редко появлялась на худом лице, иногда неровным особенно в районе щек, что самого юношу очень раздражало.
Пожалуй, единственное, что бросалось в глаза, стоило первый раз посмотреть на него это поразительно ровный, среднего размера нос, который можно было оценить по достоинству только когда Алексей Степаныч поворачивался к собеседнику в профиль, иначе очертания чудесного носа сливались с цветом кожи и иногда его и вовсе было невозможно заметить, если, например, смотреть прямо Алексею в глаза, совершенно не разговорчивые. Они были готовы бесконечно слушать, «великодушно» сопереживая, но ничего не говорили о своем хозяине они были задумчивы, умели вникать, но молчали. Молчали, как партизаны, которых научили не говорить ни слова даже под страхом смертной казни.