Анна Аскельд
Неведомый
Иллюстрация на переплете Марии Вой
Дизайн макета Дины Руденко
Дизайн обложки Кати Петровой
© Аскельд А., текст, 2024
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
* * *
Глава 1
Дом
очь встретила Якоба криками и горьким дымом. Он окутывал задний двор, как наползающий на болота туман, и в нем мерцали такие же дикие огни. Якоб не до конца проснулся и сначала ничего не понял. «Глупый мальчик», прошептал ветер и бросил под ноги кусок обгоревшего вороньего знамени.
Горт стонал. Красный зверь накинулся на замок трещали дерево и раскаленный камень, повсюду сновали неясные тени. Якоб натужно закашлял и закрыл рот рукавом ночной рубашки. Помедлив, ступил босыми ногами на снег и тут же угодил во что-то скользкое и теплое. От запаха гари мутило, а голова кружилась вечером лекарь давал сонное молоко. Якоб наклонился, протянул вперед растопыренные пальцы и поднял с земли конец тонкой кишки. Такие же вываливались из нутра людей, которых крестьяне приводили в Горт на Урбон. Пар поднимался над свежей требухой, кровь собиралась в жертвенные чаши, и Якоб вспомнил солоноватый привкус на языке.
Вот только Урбон давно прошел.
Якоб взглядом проследовал за натянутой кишкой и, подойдя ближе, узнал в лежащем человеке одного из отцовских воинов. Рыжий Боред смотрел удивленно, будто не мог поверить, что кто-то его одолел. Когда Якоб перед сном выглядывал в окно, Боред стоял в карауле, отхлебывал из фляжки и хохотал, радуясь грядущей войне. «Весной, не раньше» так сказал отец плачущей матери. Однако, судя по всему, тацианцы решили иначе. Кто-то распорол Бореда от грудины до паха, и все внутренности оказались посреди снега и грязи.
Раздались цокот копыт и дребезжание сбруи из клубящейся дымной завесы вырвалась перепуганная лошадь и понеслась прямо на Якоба. Он едва успел отступить, поскользнулся и упал, приложившись подбородком о камни. Рот тут же наполнился кровью. Грива у лошади горела, всадник, застрявший ногой в стремени, безвольно волочился по земле и бился головой о камни.
Следом показались двое: один бросился за лошадью, другой, заметив Якоба, приблизился и поднял его за ворот. Черные глаза мужчины обезумели, рот скривился, по серой одежде расползлись уродливые темные пятна.
Поднимайся обратно в башню, запрись и никого не впускай. Живо! и Вальд, один из двенадцати теневых воинов отца, толкнул Якоба в грудь и побежал дальше.
Якоб помотал головой, хотя никто на него уже не смотрел, и прикрыл глаза, пытаясь справиться с дурнотой.
Ветер плюнул в лицо снежной крупой и пробрался под тонкую ткань. Плащ и сапоги остались в комнате лекаря, но Якоб не хотел за ними возвращаться. Надо найти отца. Его знобило лихорадка забрала все силы из хилого тела, и матушка велела не выходить на улицу еще несколько дней. Она сидела с ним весь вечер, рассказывала сказки жуткие, такие ему всегда нравились. Но когда Якоб проснулся, стул ее пустовал, а очаг давно погас.
Предчувствие беды скрутилось внутри, вцепилось в кишки раззявленной пастью, и Якоба вырвало желчью.
Шатаясь, он с трудом двинулся вокруг башни. Руки тряслись от страха и холода. Раньше Якоб воображал себя воином, гордо несущим родной стяг над поверженными врагами. Рядом с ним были брат и отец, и они втроем, смеясь, праздновали множество побед. Он грезил битвами, хотя Норвол говорил, что его младший сын не создан для меча. Вероятно, говорил правду. На деле все оказалось хуже, чем в мечтах, и сейчас Якоб обмирал от ужаса.
Ему захотелось помочиться, но остановиться и сделать свое дело он не решился. Боялся, что так и упадет в снег со спущенными штанами, а подняться не сможет. От мысли, что его, замерзшего, найдут в таком виде, опять сделалось дурно. Якоб вспомнил вспоротое брюхо Бореда, и живот снова скрутило пришлось согнуться и отплеваться. Лоб покрылся испариной и горел. Может, стоило послушаться Вальда? Но Якоб тут же отругал себя за трусость.
Отец говорил, что Горт возводили вороны сильнее их настоящие исполины, чьи крылья закрывали половину неба, а крик разносился над лесами на многие мили. Люди уважали птиц, и те, в свою очередь, платили добром защищали земли от неприятелей и воинов, порожденных семенем Слепого бога. Древние перевертыши приносили в когтях валуны, усыпающие склоны Трех сестер, и стены Горта росли, превращаясь в гладкий монолит. Надежный замок, воронья цитадель.
Это наш дом, и ни одному врагу не взять его ни измором, ни мечом, говорил Норвол, и Якоб верил ему до сих пор. Но, вероятно, в мире существовали вещи более страшные, чем сталь, только отец об этом не знал.
Закричали в обожженной тьме колокола Якоб знал их язык, и сейчас они сообщали о беде. Вслед за ними раздалось пение высокий голос выводил один завет за другим, и Якоб зажмурился, услышав знакомый мотив. «Только не сейчас, подумал он, боги, только не сейчас». Призыв накатывал волной жар окутывал ноги и руки, чтобы потом уступить место боли. Натягивались мышцы, скручивались суставы, ломались кости и через минуту срастались вновь. Рвалась кожа, сердце стучало все быстрее, быстрее, разгоняя шумящую в ушах кровь. Он с трудом переносил это, будучи здоровым, а вместе с лихорадкой мог не выдержать.
Якоб всегда смотрел на свою тень, чтобы не потерять сознание, так советовал Генрих, любивший полеты гораздо больше брата. Только не на руки и не за спину, чтобы не обделаться от ужаса. Тень обращалась первой, и ее безмолвный танец завораживал. Генрих всегда был рядом, держал за руку по привычке Якоб протянул ладонь, но нащупал только скользкий камень. Его тень между тем растянулась, задергалась, сделалась шире, потом длиннее, ступни словно обожгло огнем и все тут же оборвалось, схлынуло. Якоб повалился в снег, потряс головой дан[1] продолжал петь, только ничего не изменилось. Он остался мальчишкой и не на шутку испугался вдруг боги услышали его и отняли силу, которую сами же и подарили?
Надо найти отца.
Якоб вывалился из-за угла, снова упал и попытался встать на четвереньки. Пальцы на ногах онемели от холода, руки покраснели и опухли. Песня дана оборвалась, и Якоб поднял глаза.
Здесь было светлее: передний двор превратился в горящую каменную яму. Люди, еще стоявшие на ногах, боролись друг с другом в дымовой завесе не понять, кто нападает, а кто защищается. Их смертельный танец сопровождали крики, лязг и кровь ночь наполнилась ею, как чаша, и Якоб втянул носом железный запах. Дым окутывал фигуры призрачными плащами и не позволял рассмотреть нашивки. Те, кто проиграл, лежали в тающем снегу их было куда больше. Якоб дополз до перевернутой на бок телеги и замер. Зубы стучали, язык распух и едва ворочался.
Ступени слева вели в винный погреб, и оттуда доносился жалобный детский плач. Справа ржали лошади, запертые в стойлах. Якоба затрясло, и он подумал, что сойдет с ума от страха.
Надо найти отца.
Отсюда виднелись колокола. Они высовывали длинные железные языки и продолжали молить о помощи. Но вокруг на многие мили были только снег, ночь и враждебные горы, а до ближайшего воеводства два дня пути. Никто не придет. Зачерпнув пригоршню снега, Якоб обтер лицо. «Думай», приказал он себе.
Ворота распахнуты, но через двор ему не перейти и на ногах-то держался с трудом, и первый, кто его увидит, сразу же узнает. Якоб мог ползти он уже косился на погреб, откуда узкий коридор, петляя, вел в нутро Горта. Но ребенок продолжал плакать и мог выдать и себя, и Якоба. Башня над ним была захвачена в огненный плен, и деревянная обгоревшая труха сыпалась на землю. Оставался один путь.
Якоб нашарил под рубашкой перо и с трудом сжал замерзшими пальцами. Пусть боги решат его судьбу. Он уже собрался покинуть свое укрытие и двинуться вперед, но его остановил свирепый крик: