Мама никогда не рассказывала, как она пережила это время. Я некоторое время даже не знал о такой «страничке» в ее биографии, да, честно говоря, не особо и интересовался. А потом к нам как-то зашла в гости мамина старая подруга, бывшая в Киеве проездом. Мне, в ту пору подростку, совсем не хотелось сидеть за столом с непонятной теткой, которую я видел в первый и, скорее всего, в последний раз в жизни. Но пришлось: такие вопросы у нас в семье не обсуждались гости есть гости, и принять их надо как следует.
После пары рюмок мамина подруга, которую звали Катей, вдруг подперла щеку рукой и, уставившись на меня блестящими, немного пьяными глазами, сказала:
А знаешь, Сереженька, что именно благодаря твоей маме я сейчас вот тут сижу?
Я ничего не понял, а мама нахмурилась.
Что, она тебе ничего не рассказывала? удивилась тетя Катя.
Я покачал головой.
Хлеб у нас забрали, сказала тетя Катя. Пацаны. Они постарше были, и посильнее. Ну и, понятное дело, жрать еще сильнее нас хотели. Мужики, они менее выносливые
Кать, не надо, как мне показалось, сердито ска
зала мама Мужики, они менее выносливые
Тетя Катя качнула головой:
Нет, Зоя, надо. Плохо, что наши дети ничего о нас, своих родителях, не знают
И, махнув рукой, продолжила. Перед моими глазами, как живая, встала картинка. Две девочки в одинаковых казенных платьях непонятного цвета не то линяло-горчичного, не то грязно-серого. Одна постарше, повыше, но очень болезненного вида. Она постоянно кашляет и, вытираясь платком, испуганно заглядывает в него: кто-то сказал, что, возможно, у нее чахотка, и она до спазмов в животе боится увидеть на платке кровь. Вторая поменьше, тоже очень худенькая, но более жилистая, чем подруга. Она постоянно хмурится.
На улице сумрачно. Девочки, прячась и ежесекундно оглядываясь, перебегают двор от тени, отбрасываемой домом, в тень, отбрасываемую старым колодцем, оттуда под старый скрипучий вяз с толстым стволом. Перемещаясь от тени к тени, они добираются до полуразрушенного сарайчика на противоположном конце двора и, еще раз оглядевшись, ныряют в дыру.
В сарайчик в свое время попала бомба и, разумеется, его никто не восстанавливал. Мало того, детдомовские боятся сюда лазить: есть поверье, что здесь «водятся» привидения женщина с мальчиком, которые погибли в этом сарае в момент той самой бомбежки. Кое-кто даже утверждает, что видел этих призраков своими глазами: дородную женщину и худенького мальчика, которого она таскает за руку. Говорят, даже, что мальчик, как только увидит человека, начинает плакать и просить есть.
Но младшая девочка сделала именно здесь свой маленький тайник. Она прячет здесь неведомо, где найденные цветные стеклышки, два цветных лоскута, найденных здесь же, в этом подвале, и большую стеклянную бусину дымчато-голубого цвета. Бусину она захватила из дому прямо перед тем, как ненавистный отчим взял ее за руку, чтобы везти сюда. Бусина напоминала о маме. Девочка некоторое время носила эту бусину на шее, но позже поняла: если она хочет ее сберечь надо спрятать, а то старшие отнимут.
Сюда же, в этот тайник, которым она пользовалась уже более двух месяцев, она приносила и хлеб. Где она брала его старшая девочка не знала, и боялась спросить. Она, эта старшая девочка, вообще была боязлива.
А тайна «лишнего хлеба» была проста: младшая обратила внимание, что работницы кухни вечерами выносят в сумках еду даже при том скудном рационе, который полагался воспитанникам, они ухитрялись что-то стырить. «Отложенные на вынос» продукты складывались отдельно но в общей каморке: на всякий случай. А вдруг кому в голову придёт проверить расход продуктов.
О том, что из кладовки есть выход в подвал никто, кроме младшей девочки, пожалуй, и не знал: детдом переселили в это здание экстренно, после того, как бомбежкой было разрушено прежнее. А младшая девочка, до появления в детдоме старшей, несчастной и растерянной, не слишком-то общалась с кем-то, предпочитая одиночество. Вот и обнаружила сперва подвал, а потом и проход.
Правда, для того, чтобы забраться в люк, приходилось карабкаться по стене, выделывая чудеса акробатики. Но на что только ни способен голодный ребенок, зная, что вот еще немного усилий и можно будет сунуть в рот мягкие терпкие крошки или кусочек сырой свеклы или, на худой конец, лепешку из очисток и свекольной ботвы.
Она не зарывалась: брала только чуть-чуть. Так, чтобы никому в голову даже не пришло заподозрить пропажу. Это чуть-чуть помогло ей выжить паек был настолько скуден, что каждую неделю число воспитанников детдома уменьшалось, как минимум, на один. Она берегла свою тайну, и никто о ней так и не узнал кроме этой самой старшей девочки, Кати, единственной подруги, которая хоть и была старше и выше, но воспринималась
Ешь здесь, строго сказала младшая девочка, протягивая старшей кусочек хлеба и судорожно сглатывая: ей и самой есть хотелось так, что желудок, казалось, свернулся в трубочку.
Старшая жадно сжевала половину и, глубоко вздохнув, протянула остаток младшей:
Это уже сама Младшая, заложив руки за спину, категорично покачала головой:
Ешь, я сказала. Завтра еще будет.
Старшая смотрела на жалкий остаток хлеба.
А можно. А можно, я его с собой заберу? Я перед сном съем.
Младшая покачала головой:
Кто-то увидит
Никто, никто не увидит! горячо зашептала Катя. Я вот в карманчик а потом в постели съем, когда уже свет погасят! У меня, когда ложусь сильнее всего живот крутит!
Младшая вздохнула: она была уверена, что и обнаружат, и заберут, и почти не сомневалась в том, что подруга, припугни ее кто-то из воспитателей, обязательно выдаст, откуда взяла хлеб. Но но жалость оказалась сильнее, и она кивнула:
Можно
Все получилось еще хуже, чем предполагала младшая: Катя, не выдержав спазмов в голодном животе, решила «оприходовать» хлеб раньше, и была замечена, но не воспитателем и не нянькой, а старшими мальчишками, которые славились тем, что отбирали хлеб у тех, кто был послабее.
Они не только хотели есть они хотели знать, откуда взялся «лишний» хлеб. А может, просто хотели поиздеваться рабы часто мечтают завести собственного раба, а те, над которыми издеваются отвести душу и сорваться на еще более слабом. Катя успела сообщить, что хлеб ее, просто от обеда остался, но мальчишки не поверили. В принципе правильно: невозможно представить, чтобы кто-то сумел оставить «на потом» ту скудную пайку, которая выдавалась за обедом.
Но это было не главное. Главное что перед ними была добыча, испуганная, едва трепыхающаяся, боящаяся до коликов в животе, до синих кругов перед глазами
Сейчас ты нам все расскажешь где хлебушек воруешь и как совесть позволяет жрать от пуза, когда другие голодают
Старший из парней, «белоглазый», как его между собой назвали младшие, медленно приближался к едва стоящей на ногах жертве, когда вдруг рядом возникло еще одно существо с косичками маленькое, насупленное и с большим ножом в руках.
Отвали, замороженным голосом сказала младшая девочка.
«Белоглазый» заржал. Эта кроха с ножом что-то более нелепое себе даже сложно было представить. Да он сейчас одним пальцем
Эй, пацаны, вы слыхали?
Ты знаешь, что меня при живой матери сюда заперли? ровным тоном произнесла младшая девочка. Знаешь, почему? Потому что меня друган отчима дорогого изнасиловать попытался а я ему все хозяйство отрезала. Ножик, правда, не этот был, другой, но и этот тоже ничего, острый. Хочешь попробовать?
Что-то в тоне маленькой девочки было такое, что заставило «белоглазого» отступить. К его счастью, кто-то из его банды крикнул:
Бодя, да оставь ты ее! Я что-то такое слыхал! Она и вправду того няньки говорили