Вокруг центрального «зала» были пристроены остальные четыре комнатушки. За одной из них находился маленький коридор с дверью. Туалета в доме не было, как и ванной комнаты, соответственно. Две из пяти комнат были пустые и даже без дверей.
В большой комнате, на противоположной от печи стене висела ретушированная чёрно-белая фотография, которую он видел в фотоальбоме своих родителей. На ней позировали двое взрослых людей, мужчина и женщина. Маргела сразу в них признал прабабку с прадедом. Прабабка была в белом платке и чёрном платье, застёгнутом под самый подбородок. Прадед же был одет в форму Красной Армии Алексей наблюдал такую на исторических реконструкциях. На левой стороне груди прадеда красовались два ордена Красного Знамени и одна звезда в обрамлении лаврового венка. Отец Маргелы показывал ему эти награды, бережно храня их в специальной фетровой коробочке в серванте.
Алексей знал, что прадед был красным командиром и героически сражался в боях за светлое будущее советского народа. И он, Маргелюк Алексей, считал себя сродни прадеду, защитником украинского народа. Отец ему рассказывал, что Алексеем его назвали в честь прадеда. Что прадед был тяжело ранен петлюровцами в голову и что последние годы жизни был разбит параличом и прикован к постели.
Когда Маргела вспомнил эту деталь из его биографии, его словно током шарахнуло с головы до ног. А что, если он сын прадеда, то есть, дед его самого в будущем??? Но это невозможно, тогда бы его звали не Алексеем. Он помнил, как батя ему рассказывал, что семья прадеда жила на окраине Мариуполя недалеко от завода Ильича.
Пазл памяти начинал складываться в более-менее ясную картину. Он вдруг осознал, что каким-то образом, не понятно пока каким, оказался в доме своего прадеда.
«Но кто тогда эта женщина? задался он мысленным вопросом. На бабку не похожа, на прабабку тем более, а с мамой-то в сравнение никакое не идёт. Кто же она??»
Маргела подошел к комоду, стоящему справа от печи, открыл верхний ящик и нашёл в нем несколько хаотично лежащих фотокарточек. Дрожащими руками он стал нервно перебирать их, сканируя глазами каждую по отдельности.
На обороте каждой из них рукой были написаны даты: 1923, 1930, 1935, 1938, 1940, 1941 год. И все они были с этой женщиной. На фото из 1923 года она держала на руках свёрток, похожий на тот, что вручают при выписке из роддома; на обороте значилась надпись:
Зина с Алексеем,1923 год.
На фото из 1930 года стоял мальчишка лет семи, в школьной форме, подпоясанной ремнём, с портфелем в руках. Рядом стояла та же женщина. Надпись на обороте гласила:
Первый раз в первый класс, 1930
Алексей пошёл в школу.
Остальные фото также рассказывали о жизни Алексея и его «мамы» Зины.
Только снимок из 1941 года был совершенно другим. На ней был изображён Алексей в одеянии сталевара у мартеновской печи.
Подпись на обороте была предельно лаконичной:
Начало трудовой жизни, апрель 1941 года.
Он присел за стол и обхватил голову руками. Найденные фотографии не помогли ему прояснить происхождение «мамы» Зины и его самого. Единственное, что стало понятным, он в доме прадеда, у него есть «мама», он находится в прошлом, в 1941 году, и работает сталеваром в мартеновском цехе. А, самое главное, теперь ему нужно как-то с этим жить! От всего этого у Алексея закружилась голова. В ту же минуту в дом вошла «мама» Зина.
Сынок, ты чего встал? Тебе что, плохо? Она заметила фото в руках Маргелы. А фотокарточки тебе зачем?
Слышь, ма! Что-то мне совсем херово. Видимо, надо к доктору сходить. Может, у меня сотрясение.
«Херово»? переспросила Зина. Раньше я такого не слыхала. К доктору нужно обязательно. Я тебе с утра об этом говорила. И вот что ещё. Я сходила в цех, мастера не было на месте, вчера в ночную авария случилась, на больничном он. Поэтому ты иди оформляй больничный, чтобы прогул не записали. Строго с прогулами нынче!
Глава 10
Олеся вернулась в отделение к вечеру. С собой она привезла книги по медицине, «тормозок» с едой, зубную пасту, лак, смывку для ногтей и коробку шоколадных конфет «Стрела». Санитарки, зная её пристрастие к шоколадкам, прозвали Олесю «Конфетесой» и при каждой встрече по-доброму подначивали ее. Она не обижалась, ей даже нравилось её конфетное имя, было в нём что-то такое величественное.
Олеся была яркой девушкой 21 года, напоминавшей известную киноактрису британку Одри Хёпберн. Иссиня-чёрные волосы, карие глаза с огромными завитыми ресницами, точёные носик и скулы, пухлые девичьи губы, белоснежная улыбка и, наконец, длинная аристократичная шея не оставляли равнодушным ни одного молодого человека в городе. За ней ухлёстывали самые завидные женихи. Но брат строго охранял её девичество, и некоторые потенциальные претенденты, зная служебное положение Виктора, даже побаивались приближаться к красотке. Так она росла, как красивый домашний цветочек в горшочке.
В апреле Олеся закончила медучилище и готовилась к поступлению в институт. Мечтала о карьере нейрохирурга. Нет, Олеся не собиралась копаться в мозговых извилинах скальпелем. Она хотела стать учёным, который может разгадывать тайны головного мозга исключительно научным методом. Конечно, эксперимент она не отвергала. Чтобы стать большим учёным, нужно иссечь не один мозг. И как раз нейрохирургия в этом вопросе лучше других специальностей отвечала её амбициям. Поэтому она согласилась присматривать за парнем, у которого пуля прострелила голову и которому Никита Витальевич, её кумир в нейрохирургии, успешно провёл столь сложную операцию.
Она прекрасно понимала, насколько ювелирной должна быть работа нейрохирурга при столь серьёзных травмах. Мало было присоединить отколовшуюся часть черепной коробки. До этого нужно было сшить те поврежденные участки, через которые прошла пуля. А это метры нервных окончаний! Олеся всегда обращала внимание на то, что доктор Мазай упоминал имя Бога: и до, и во время, и после операций. Ей, молодой современной девчонке, упоминание Бога казалось эдаким атавизмом. Её атеистические взгляды на материальный мир отвергали откровения больных о чудесном исцелении от того или иного недуга после крещения или мольбы об выздоровлении. Она считала, что если и произошло исцеление без помощи врачей, то это скорее неизученные резервы человеческого организма, нежели божественный промысел. Но, Олеся не оставляла надежды, по возможности, поговорить об этом с Никитой Витальевичем. Ей было не понять, как нейрохирург, научное светило, человек прооперировавший тысячи людей, уповает на какого-то Бога.
Олеся вошла в больницу через центральный вход. В регистратуре она узнала, что её брат Виктор находится в тяжёлом состоянии в той же палате интенсивной терапии, где лежит и больной с простреленной головой.
Оставив всё, что привезла с собой в регистратуре, девушка опрометью, в полуобморочном состоянии, бросилась по лестнице на второй этаж, где находилась палата.
Брат лежал на медицинской кровати с подключёнными всевозможными датчиками. Тут же стояли мониторы, которые контролировали и показывали текущее состояние организма. Лица Виктора из-за бинтов и лейкопластыря, наложенных на раны, видно не было. Из носа его торчали катетеры, в рот была вставлена эндотрахеальная трубка для интубации, а к рукам подключены капельницы. Поодаль, у окна, лежал парень с простреленной головой, также весь перебинтованный, с подключённым датчиками, катетерами и капельницами.
Олеся присела у кровати брата и еле слышно заплакала. Она не заметила, как сзади к ней подошел доктор Мазай и положил ей руку на плечо. Доктор погладил её рукой по голове, пытаясь успокоить. Олеся, повернувшись к нему и уткнувшись в профессорский халат, зарыдала в голос. Мониторы от датчиков молодого пациента заморгали и начали выдавать импульсы мозговой активности. Никита Витальевич указал ей, что необходимо уйти из палаты, так как, по его мнению, данные на мониторах регистрируют возбуждение, что в состоянии полного покоя недопустимо. Олеся послушно согласилась, утёрла рукой слёзы и вместе с доктором вышла наружу.