В таких случаях главное не перегнуть. Не показать, как страшно тебе этого хочется. Что ты всю жизнь мечтал. Что спал и видел. Что
Па-ап! Ну пап! Ну это же кони! Кажется, я совершенно не умею держать себя в руках. Забегаю то с одной, то с другой стороны. Ловлю его взгляд. Пап, ну мы же давно хотели. Ты же ещё в поход думал, на конях. А тут рядом с домом, прикинь. Ну пап!
Кроль, такие дела так просто не решаются. Я не могу один. Надо узнать, что скажет мама.
Мама! Я фыркаю. Конечно, мама скажет «нет»! Я изображаю на лице ужас, как делает она, когда мы ей предлагаем что-нибудь самое невинное. Прокатиться на банане там. Или сплавиться по речке. Да хоть что. А потом она скажет: «Ни за что!» Делаю большие глаза и хватаюсь за грудь. Папа ухмыляется, но не более того. Он строг. Он суров. А потом: «Вы совсем решили меня с ума свести!» Сжимаю губы и театрально поворачиваюсь на месте. Песок шуршит под пятками.
Папа смеётся:
Похоже, Кроль. Но нам всё равно надо её спросить.
Да спросим вздыхаю. Куда же деваться.
Но про себя ликую: папа на моей стороне.
Мы договариваемся не вываливать всё с порога. Но как это можно не вываливать, если всё в тебе клокочет, аж дышать нечем? Только папа сказал: надо действовать осторожно. Как разведчики. То есть держаться и молчать.
Я зажимаю в кулак большой палец. Буду держаться.
Дома уже никто не спит. Пахнет сырниками, и я понимаю, что сейчас съем слона.
Что-то вы сегодня долго! кричит мама с кухни. Завтрак на столе.
Это мегасуперупоительно! кричу я тоже и, пока папа идёт в душ, ныряю на кухню.
Велька уже на месте. Болтает ногами и болтает с кем-то, кого нам не видно. На столе тираннозавр. Нормально. Велька бы ещё с ним по-человечески говорил, а не на своём птичьем языке, но и так сойдёт. Год назад он и этого не мог.
Что сегодня видели? спрашивает мама. Она стоит у плиты и доделывает сырники.
Пожар тушили, говорю как можно будничней.
Пожар? Мама оборачивается. Какой такой пожар? Где?
Да так, пожимаю плечами. И молчу. В смысле, держусь.
Мама хмыкает и отворачивается. Наверное, решила, что это мы опять с папой играем.
А он всё не идёт, и во мне клокочет, сил нет. Хватаю сырник и целиком засовываю в рот. Он горячий, начинаю шипеть и булькать, как рыба. Велька смеётся.
Ну что ты делаешь! хмурится мама.
Мам, говорю сквозь сырник, а хакфы ты отнехлах к хому, ехли я фрук
Велька заливается. Мама качает головой:
Хватит, прожуй сначала.
Я сглатываю. Горячий сырник шлёпается в желудок. Морщусь.
Как бы ты отнеслась к тому, если я вдруг ну, нашла бы себе увлечение? Ты же говорила, что человеку без увлечения нельзя, а у меня его нет, и вот если бы я
Хорошо бы отнеслась, конечно. А какое?
Ну, так
И хватаю ещё один сырник. Хорошо всё-таки, что я не разведчик. Если бы я им была, была бы страшно толстой: попробуй всё время есть, чтобы молчать!
На счастье, приходит папа. Довольный, свежий, пахнет гелем для душа. Садится за стол.
А чай?
Заваривается.
Мама открывает крышку, из чайника валит пар. Папа пьёт очень крепкий чёрный. Мама зелёный, а по утрам кофе. Нам с Велькой какао. Вот так и живём.
Мама ставит турку на газ.
Стас, Славка говорит, вы какой-то пожар тушили? спрашивает как бы невзначай.
Папа стреляет в меня глазами, я делаю вид, что ничего не слышу. Как Велька. Разведчиком мне всё равно не быть, это уж ясен пень.
Было дело, кивает папа. И тоже кладёт в рот целый сырник. Не я одна такой способ выдумала, ага.
Ну, то есть это на самом деле? спрашивает мама. Или не считается?
Считается! не выдерживаю я. Ещё как считается! Папа герой! Он на такую верхотуру залез! Он прямо!..
Кроль! одёргивает папа. Ну правда. Что за герой ещё?
Нормальный. Обыкновенный.
Папа делает мне выразительные глаза, но мама уже забыла о кофе, обернулась и смотрит на нас. И даже Велька на нас смотрит. Он, когда что-то по-настоящему интересное начинается, всегда из своего воображаемого мира выныривает, я уже замечала.
Так. Ну-ка рассказывайте, говорит мама, и по её голосу я понимаю, что лучше и правда всё рассказать, иначе она сейчас сама себе всё сочинит. Мама она такая, у неё с воображением хорошо и даже слишком. Ей слово скажи, она из него соорудит историю. Да чего там историю роман-опупею! Это где было?
Да тут, в парке. Манеж горел, говорит папа самым будничным тоном. Как будто он каждый день манежи тушит.
И опять сырник в рот.
Манеж? спрашивает мама, и я прямо вижу, как перед её глазами взвиваются столбы пламени. И ты потушил? Один?
Ну, во-первых, не один, говорит папа с набитым ртом. А во-вторых, не особо-то горело. Плёнка тлела. Кто-то окурок, наверное, кинул.
Что-о-о? выдыхает мама, и по голосу понятно: перед её глазами уже бушует огненное море, и сирены, и пожарные машины, но никто не может прорваться, и папа один сражается со стихией, без защиты, в шортах и футболке. В искрах и дыму. Короче, блокбастер «Пекло» с папой в главной роли. У мамы даже взгляд останавливается и лицо такое делается, как будто и правда фильм смотрит.
Зато мы узнали, что тут конюшня есть, говорит папа как бы невзначай.
Конюшня повторяет мама, как заколдованная.
В её внутренней киношке папа выносит на руках из огня женщину и ребёнка. Сначала ребёнка это меня, а потом женщину это её, конечно. То, что где-то на заднем плане носятся и ржут кони, мама не замечает.
И мы вот подумали ну, мы же как-то говорили, помнишь? а не отдать ли нам Славку в конноспортивную школу? Она давно мечтает.
Ага, Славку Что? Какую Славку? Куда? В воображаемом кинотеатре у мамы врубили свет на самом интересном месте.
Мама, коняшки! Я делаю щенячье лицо. Я это умею.
Или умела, когда мелкая была. Сейчас, кажется, уже не работает.
Куда отдать? Мама переводит взгляд с меня на папу. И ясно, что он сейчас пожалеет, что тушил этот манеж. Она устроит ему «Пекло-2».
Ну, в секцию. Конноспортивную. Папа вспоминает, что у мамы на слово «школа» аллергия. Тут прямо под боком. Везение же. Ну и я бы заодно походил.
И тут я кусаю себя за язык. Просто забыла, что он у меня во рту есть и хвать!
Больно ужас! Папа, ты бы хоть предупредил!
Замерла, не дышу. А мама тоже уставилась на папу.
Отличная идея! говорит потом, только таким голосом, что ясно: ничего она не отличная. Чем она одна там угробится, лучше сразу обоим руки-ноги переломать.
Почему вдруг сразу? хмыкает папа, но понимает, что ляпнул не то. В смысле, никто не собирается
Да потому что это кони, Стас! Ты что, не знаешь, что это опасно!
Жить вообще опасно, Светик, от этого умирают, говорит папа.
Мама ничего не отвечает, отворачивается к своей турке. Стоит надувшись. Во мне всё аж сжимается. Терпеть не могу, когда они ссорятся. Особенно из-за меня.
Смотрю Велька стекает под стол. В одной руке сырник, в другой тираннозавр. И замирает там с ним в обнимку.
Может, ты в качалку лучше абонемент возьмёшь? спрашивает мама не оборачиваясь, и у меня отлегло от сердца: не поссорятся. Во всяком случае, не сейчас.
Качалка это железо. А тут кони, живые лю Папа соображает, что оговорился, и обрывает себя: Всё равно на стенку пока не хожу, так хоть что-то будет.
Зимой папа всегда занимался скалолазанием. Чтобы держать себя в форме, как сам говорит. Но как мы переехали, не занимался: ездить стало далеко.
Адреналина тебе не хватает, говорит мама как-то грустно. Не то спрашивает, не то нет не понять.
Папа пожимает плечами. А я боюсь даже пикнуть. Потому что если мы с папой будем учиться ездить на конях это же мечта, это сказка, это я просто не знаю что!
Но сейчас всё зависит от мамы. Если она скажет «нет», папа ничего делать не станет. Он в таких случаях закрывает тему раз и навсегда. Я знаю, проходили уже.
Но мама задумчиво смотрит куда-то в пространство. И думает о чём-то другом.
Ай, ладно, машет потом рукой. Что я вас, держать, что ли, буду? Делайте как нравится.
И-и-и! кричу и кидаюсь к ней обниматься. Спасибо, спасибо, спасибо, мамочка! Папа, покупай двойной абонемент!