Когда он узнал, что у меня уже есть ребенок, он отказался брать меня с собой! Сказал, что нельзя разлучать мать и дочь! Понимаешь, какой благородный человек?!
И ты на это купилась?! не удержалась Вета.
Дрянь! рассвирепела мать. Это ты во всем виновата! Ты!
Она подскочила и с грохотом захлопнула дверь перед самым лицом Веты, едва не защемив ей пальцы.
***
На похороны следовало одеться во все черное, но Вета не нашла ничего подходящего. Поэтому поверх черной узкой футболки она накинула старый школьный пиджак и надела короткую черную юбку.
На улице стояла необычайная жара. От асфальта поднимался пар, и каблуки туфель проваливались, оставляя в нем аккуратные дырочки.
Вета видела, как мать крепится, сдерживая рыдания, и ей было ее жаль. Она выбросила из памяти недавний вечер и злобные крики о том, что старшая дочь всегда была обузой. Вета просто похоронила эти воспоминания на самом дне души, как обычно, прикрыв их жалостью и сочувствием. Она шла рядом с матерью, поддерживая ее за локоть, и это оказалось первое за много лет их близкое присутствие, общее дело.
Но возле входа в небольшую белую церковь Вета отпустила руку матери и остановилась в дверях. Она и сама не знала, почему ей так трудно переступить церковный порог. Возможно воспоминания о душном, пропитанном ладаном воздухе, а может быть мысли о черном маленьком гробе, в котором лежит бледная, как снег, младшая сестра, не пускали внутрь. Скорбно опустив голову, покрытую черным платком, мать скрылась под гулкими сводами храма. А Вета осталась на залитой солнцем улице.
Утренняя служба уже закончилась, и немногочисленные прихожане разошлись по домам. Старушки, охочие до чужого горя, остались на отпевание, а Вета все стояла у дверей, не в силах перешагнуть порог.
В этот послеполуденный час солнце заливало пустую улицу, нагревало темный платок на волосах Веты. Плотный запах свечного воска, ладана и цветов витал в воздухе. От жары голова гудела, а мысли плавились, как куски масла на раскаленной сковороде. Вета не успевала осознавать одну, как тут же появлялась другая и тоже исчезала, не оставляя после себя ничего. Просто набор картинок, блеклых фотографий, затертых воспоминаний.
Легкое марево, трепеща, поднималось от горячего асфальта. И вдруг, в этом струящемся, словно прозрачный шелк, воздухе появилась фигура. Невысокая, хрупкая девочка стояла на углу возле церковных ворот. Солнечные лучи слепили глаза, и Вета приставила ладонь козырьком ко лбу. Пристально вгляделась в незнакомку. Но невольно выступившие слезы размыли картинку.
Неужели это ? Не может быть! Невозможно! Вета протерла глаза и снова вгляделась в знойную пустоту улицы. Даша?!
Не веря своим глазам, Вета шагнула вперед. Девочка у ворот низко опустила голову и попятилась. Вета побежала навстречу, запнулась каблуком о трещину в размягшем асфальте и растянулась на земле. Острая боль пронзила колени и ладони.
Когда Вета поднялась, улица была пуста. Вета снова огляделась, вытащила из сумочки бумажные салфетки и наспех вытерла кровь.
Все, что она сейчас видела лишь игра воображения и расшатанной горем психики. Даши больше нет. Вета повернулась спиной к церковной ограде и шагнула в темный прохладный притвор, там и простояла всю службу. Подошла лишь, когда нужно было прощаться. Она поцеловала холодный мраморный лоб, обрамленный узкой бумажной лентой.
Прости меня, Дашка.
На поминки пришли всего двое: дальняя мамина родственница и троюродная тетка Веты. За последние несколько дней, пока готовились к похоронам, мать не сказала старшей, а теперь единственной, дочери ни слова. Когда под стол отправилась вторая порожняя бутылка вина, гости стали вспоминать покойную и говорить про нее так, как положено на поминках. Пьяно умиляясь, они лепетали, как любили ее, какая она была хорошая, милая и кроткая. Но мать вдруг взглянула в упор на Вету и тихо, но очень отчетливо произнесла:
Лучше бы ты умерла вместо нее, Елизавета!
Тетки замолкли на полуслове, а Вета, выдержав холодный, полный ненависти взгляд, поднялась и, молча, направилась к дверям.
А ну вернись, дрянь неблагодарная! закричала мать.
Но Вета даже не оглянулась, и тогда мать вскочила. Она порывисто толкнула стол, упал, звякнув, хрустальный бокал, темно-красное вино растеклось по белой скатерти кровавой лужей.
Мать выбежала в коридор следом за Ветой. Схватила с тумбочки дисковый телефонный аппарат, и со всей силы рванула из него шнур.
Вета испуганно оглянулась и едва успела закрыть руками голову, как шнур, разрывая нежную кожу, остро и долго протянулся по кисти, шее, плечу. И тут же выступили мелкие, как бисер, капли.
Но раны в душе девушки кровоточили сильнее ран на теле. Не позволяя вырваться рыданиям, Вета до хруста сжала зубы и зажмурилась. Намного больнее принимать жестокость от того, кого любишь всем сердцем! А удары один за другим частым градом обрушивались на Вету.
Подоспевшие тетки пытались удержать обезумевшую женщину, но она отбивалась от них и, крича проклятия, продолжала хлестать скорчившуюся в углу дочь.
Наконец, теткам удалось утихомирить и увести мать обратно в комнату. Они плотно прикрыли дверь, оставив избитую в одиночестве. По квартире пополз терпкий запах валериановой настойки.
Вета с трудом, медленно, опираясь о стену, поднялась и поплелась к себе. Она отодвинула диван и вытащила из небольшого зазора спортивную сумку на длинном ремне. Потом сняла старый черный школьный пиджак и со злостью швырнула его в угол. Оставшись в короткой черной футболке, сменила черную юбку на привычные джинсы и двинулась на выход.
Прощаться не стала. Тихо постояла на пороге, прислушиваясь, как причитает за дверью мать, как утешают ее родственницы.
На полу, возле тумбочки, с которой мать сорвала телефон, валялась кукла. Маленькая, пластиковая, с приклеенными кудрявыми волосами. Вета наклонилась, сунула куклу в боковой карман черной сумки, рядом с бутылкой воды, и, не оглядываясь, покинула родной дом.
Глава 5. Пожар
Мысленно навсегда простившись с матерью и прежней жизнью, Вета вышла из подъезда родного дома. Уже давно перевалило за полдень, но солнце палило беспощадно. Узкий ремень сумки впивался в плечо. Крупный гравий, залетавший под подошвы кроссовок, легко, словно орехи в масло, вдавливался в размякший асфальт. Идти было тяжело. Пот тонким ручейком струился меж лопаток, бисером выступал на лбу. Но Вета упрямо шла. Мимо любопытных старух на лавках возле домов, жадно пожирающих глазами любого, кто проходил по улице, мимо своей старой школы, мимо парочки алкашей, притулившихся в тени огромной липы. Шла, шла, глядя прямо перед собой и не видя ничего, кроме искаженного злобой лица матери.
Наконец она остановилась возле бетонного забора. Перекинула на другую сторону сумку, а потом и сама пролезла в узкий лаз между плитами.
Еще несколько дней назад Вета приходила сюда, чтобы ненадолго забыться, спрятаться от обыденности. Но сейчас ей казалось, что пролетели годы, даже десятки лет. С тех пор она потеряла всех, кто у нее был, но от кого она так стремилась убежать. Исчезла зыбкая стабильность мира, больше не осталось в ее жизни матери, которая ее ненавидела, и сестры, о которой Вета преданно заботилась.
За серым бетонным забором она словно попала в другое измерение. Тут царило умиротворение и безлюдная тишина. Оголтело стрекотали кузнечики, неподвижно склонились сиреневые метелки кипрея, терпко пахло прелой травой, и ни одной живой души поблизости.
Жеку она нашла быстро. Он лежал под старенькой «Мицубиси Лансер» возле ремонтного гаража. Вета бросила сумку на песок и присела на корточки.