Я без приглашения уселся в одно из кресел. И молча проследил за тем, как Мама грациозно проплыла к своему столу.
Мать для огромного количества проституток. Тех, что жили в её доме. Строгая, властная, но заботливая и справедливая. Как и подобает настоящей матери.
В борделе Мамы царило что-то вроде гармонии. Местные шлюхи любили Маму, боялись и уважали. А потому отрабатывали каждый заказ по высшему разряду. Чтобы клиент остался доволен. Чтобы он пришел еще. И принес им с Мамочкой денег. А Мамочка похвалила бы их.
Влияние и авторитет Мамы распространялись далеко за пределы её борделя. Конфликтовать с ней было опасно для жизни она имела серьезных покровителей, а также массу друзей и чокнутых поклонников.
Да, она умела сводить мужчин с ума. Мама виртуозно крутила задом, за которым ухлестывали все новые и новые обреченные Ромео. Но ни одному из них не удалось добиться ничего, кроме обольстительной улыбки.
Её надменно-снисходительный взгляд один на все случаи жизни. Она смотрела так на всех. И этот щит невозможно было пробить.
В тот момент, в том кабинете, её будоражащий и одновременно леденящий кровь взгляд был прикован ко мне. Я всегда восхищался этой женщиной. Не думаю, что по отношению ко мне она испытывала схожие чувства. Она ненавидела меня.
И боялась. Как и все остальные.
Я сказал Маме, что ищу одну девушку. Проститутку. Я извлек из кармана фотографию этой проститутки. Мама взяла снимок кончиками наманикюренных пальцев. Пару секунд молча изучала. Её лицо не выражало ни одной эмоции.
«У меня она не работает. Более того, я никогда не видела эту девушку», проникновенно произнесла Мама.
«Её зовут Вика». Я не собирался сдаваться просто так.
«Это имя ни о чем мне не говорит».
Выражение лица хозяйки борделя оставалось предельно сосредоточенным и непроницаемым. Она никак не выдавала себя. Я пристально следил за ней. За каждым движением. За тем, как расширяются и сужаются её зрачки. Но не мог прочесть её. Никогда не мог Мама прятала свои истинные эмоции и мысли глубоко-глубоко внутри. Под тысячами разглаженных мимических морщин и километрами наращенных волос.
В свою очередь Мама изучала меня. Горделиво приподняв подбородок. Она смотрела так на всех. Она считала себя выше остальных.
Я отвел глаза в сторону и огляделся. Как будто был здесь впервые. Как будто мы не испытывали на прочность этот стол и кресла.
«Ну что ж Очень жаль. Я рассчитывал на твою помощь».
Ответом стало молчание.
«Как бизнес? Как девочки?» Я продолжал брать нахрапом крепостную стену её высокомерного упрямства.
«Все в порядке. Спасибо». Она, наконец, встала из-за стола и направилась к минибару. «Выпьешь?»
Вновь за счет заведения. Этой ночью мне везло с бесплатной выпивкой.
«Не откажусь. После тех помоев, которыми напоил меня Бармен, хочется глотнуть нормального виски». Это был намек. Да, я уже побывал у Бармена. Это был мой выпад, достигший цели. И пусть Мама, по-прежнему, не выдавала себя ни одной лишней эмоцией, я знал: мой укол пробил её защиту.
Она бросила по горсти льда в два бокала олд-фэшн и откупорила бутылку односолодового скотча. Да, эта выпивка не шла ни в какое сравнение с мочой, которую наливали в «Райских кущах».
«Ну а как твой бизнес? Убийство ни в чем не повинных людей до сих пор пользуется спросом?» Она попыталась сменить тему и перейти в наступление. Это походило на отчаянный прыжок матери-волчицы в попытке защитить своих мелких сучек. Меня не интересовали её сучки. Только одна. За которую заплатили.
«В мире нет безгрешных людей. Ты и сама должна это понимать». Они все постоянно пытались указать мне на ошибку в выборе жизненного пути. Все. И всегда.
А я никак не мог понять одного: какого хрена всем им сдался именно я?!
«Если ты ни в чем не виновен, никто не станет платить мне деньги за то, чтобы я прикончил тебя. Это иррационально. Но когда мне звонят и просят убрать человека, который кому-то мешает, разве нет в этом его собственной вины? Разве сам он не повинен в том, что мешает жить другим людям?»
«А те, другие люди, твои заказчики, они никому не мешают жить?»
Мама пригубила скотч, извлекла из пачки две сигареты, прикурила и передала одну мне. Вкус её помады, оставшейся на фильтре, был слишком знаком, чтобы быть правдой. Отвлекающий маневр. Она выпустила дым изо рта и сквозь эту дымную пелену взглянула на меня.
Я хорошо помнил, какой она была раньше
«Пока за их смерть не заплатили эти люди никому не мешают», ответил я.
«Слишком простая арифметика мерить человеческие жизни суммой денег, уплаченной за их смерть». Она слегка усилила интонации своего голоса.
В ней начинали играть чувства. К тем, кого я убил. К тем, кого убью. Ко мне.
Женщины Их так легко выбить из колеи.
«Раньше я думал об этом. Теперь нет. Раньше я вообще много о чем думал. Пока не понял одну простую истину: нужно оценивать лишь себя. Свои действия. И делать это нужно сквозь призму своих же собственных потребностей.
А именно через необходимость выживать».
К сожалению, главная вселенская несправедливость заключалась в том, что мужчин из колеи выбить еще проще. Я никогда не понимал, играет она со мной или действительно жаждет. Жаждет моего присутствия. Моего прикосновения.
«Вернее сказать, через призму собственной жестокости». Мама всегда говорила мало. Слишком мало. Но внутри каждого сказанного ею слова неистовствовала бесконечность. «Ты же знаешь этих сволочей, на которых работаешь. Ты знаешь они монстры. Человеческая жизнь для них всего лишь пыль. Они не способны чувствовать. Сострадать. Прощать». Она резко отвернулась к окну, усиливая эффект своего монолога.
Затем сделала еще глоток виски и продолжила, не оборачиваясь:
«Ты не должен брать их кровавые деньги. Не должен убивать для них. Ведь ты превращаешься в такое же чудовище»
Правда или ложь Я не знал. Я никогда не понимал, насколько искренни её слова. И насколько сильно ей плевать на меня. Всего лишь слова, в которых нет ни капли человека. Слова, неспособные материализовать наши чувства.
«Наверное, я даже хуже, чем они» Я больше не пытался играть с ней. Я говорил то, что думал.
Она повернулась и пронзительно посмотрела на меня. Я затянулся сигаретой.
«Ты прекрасно знаешь, из какого дерьма мне пришлось выбираться. Ты знаешь, как долго я барахтался в нем. И город сожрал бы меня с потрохами, если бы я не оскалил зубы. Если бы не показал силу.
В моей жизни всегда было только два пути: бороться, не жалея средств, или сдаться и опустить руки. И, кто бы, что мне ни говорил, я не собираюсь гнить в трущобах Старого города, шататься по притонам, как моя мать, не отдавая себе отчёта в том, жив я или нет».
«Это только два пути из огромного множества». Она села напротив меня, устроилась на соседнем кресле в позе скромной школьницы. Она никогда не была скромной, уж я-то знал. «Ты просто не желаешь смотреть по сторонам. Не видишь альтернатив. Но ведь ты способен жить иначе, проповедуя иные ценности. Ты способен жить для людей. Как минимум для одного человека.
В тебе слишком много страхов. И слишком мало любви. Но я знаю, что ты умеешь любить. Несмотря ни на что
Город Ангелов не тюрьма. А люди, живущие здесь, не делятся на одних лишь хищников и их добычу. Если бы ты хоть ненадолго убрал глаза от прицела своего пистолета и огляделся вокруг»
В её глазах столько боли, что нам было бы впору рыдать, заливая слезами этот кабинет и коридоры публичного дома. В её глазах столько боли а в голосе столько любви.
Я заговорил:
«Есть вещи, ради которых стоит жить»
В этой комнате нас было только двое. Так было всегда. Где бы мы ни оказались. Даже в многотысячной толпе снующих, копошащихся в своих ничтожных заботах горожан, нас всегда было только двое. Когда мы были вместе, все вокруг теряло смысл и отступало на второй план.