Старик взглянул на меня устало, но с легкой улыбкой; он понимал, что так не говорят с тем, в чью вину беспрекословно верят. Я должен был плевать в него и осыпать проклятиями, желая самых страшных мук до смерти и после нее, но мне незачем играть, если никто не смотрит. Казалось, он со своей участью смирился; осталось смириться и нам.
Утром капитан Фалхолт силой вытащил меня из постели, ничего не объяснив; впрочем, в этом не было нужды. Я прекрасно понимал, что за событие привело на городскую площадь толпу заспанных горожан, поднявшихся с первыми лучами солнца.
Сохраняя верность короне, я объявляю смертный приговор человеку, посмевшему считать себя главнее богов и вершить судьбы, то и дело переходя на хрип, вещал капитан. Ложь вставала ему поперек горла. От имени королевства мы наказываем его тело, чтобы душу его могли наказать боги.
Капитан сделал два шага назад; толпа, привычная к казням, поступила так же. Старика вывели на помост и заставили опуститься на колени. Его голова лежала на плахе, но он не пытался вырваться. Ему не дали права сказать последние слова хотя я уверен, что он и не нашел бы подходящих, и исполинский топор стальным поцелуем скользнул по его хрупкой шее. Капля крови долетела и до меня, обосновавшись в сантиметре над бровью.
Толпа ликовала: «Грея вновь заживет спокойно и счастливо, думали люди, ведь преступник найден, а это значит, что чести и жизни короны больше ничего не грозит». Толпа верила, что павшая на Грею тень уйдет, и поднимающееся из-за горизонта солнце прямое тому доказательство. Однако каждая тень обязана своим рождением свету, и пока мир освещает хоть один солнечный луч жива и его темная, всепоглощающая сестрица.
Поручения Минервы перестали донимать Кидо в ту же секунду, когда древо помоста окрасилось кровью. Оставшись без работы, что занимала весь его разум в последние дни, капитан бесцельно слонялся по замку, пока не встретил такого же задушенного сомнениями меня. Единогласным решением было утопить мысли в жидком золоте медового эля.
Я никогда не хотел быть принцем, произнес он подавленно, вспоминая разговор, произошедший во время нашего прошлого визита в таверну. И теперь мне кажется, что у меня нет права скорбеть по отцу.
Право на скорбь есть у каждого. Взгляни, я кивнул на полупустые столы за его спиной. Таверны пустуют, бочки с элем пылятся. Народ скорбит. Почему нельзя тебе?
Потому что я обрек того старика на смерть, но отец так и не отомщен.
Ты не мог спасти его.
Я четко произносил каждую букву, будто заставляя поверить в сказанное и себя. Что мы имели против воли Минервы? И все же гадкий, гнилой привкус вины на языке отравлял мои слова.
Однако, оставшись на своем посту, можешь попытаться спасти остальных.
Звучит, конечно, здорово, хмыкнул он. Но один я не справлюсь.
Я поднял пинту и вытянул руку вперед. Мы стукнулись кружками, обмениваясь каплями эля, как делали воины в знак дружбы и верности чтобы доказать отсутствие яда в напитке, и сделали несколько шумных глотков. Пинты шли одна за другой, согревая тело изнутри и расслабляя мышцы. Чем больше ночь укрывала Грею, тем быстрее заполнялся зал; горожане заходили угрюмые, измученные, но спустя несколько глотков на их лицах возникали улыбки, а смех наполнял воздух над их столами. Жизнь возвращалась в привычное русло, как и должно, но мы знали: мир двигался к хаосу.
Разум, как и тело, расслабился: взгляд стал менее внимательным, движения замедлились, слух притупился. Голос стал громче, шутки глупее. К нашему скромному застолью постепенно присоединялись знакомые лица: подопечные капитана Аштон, Брук и даже юный Марли старательно разряжали обстановку, смеша начальника свежими байками. Оглядывая гуляющих стражников и торговцев, я не заметил, как руки Скайлы упали на мои плечи и принялись усердно их разминать.
Господин, вы так изменились с нашей прошлой встречи!
Разве?
Да, наклонилась официантка к моему уху. Ваши плечи набрали силу, а руки будто выкованы из стали
Скайла, протянул капитан. Вот ты как, значит? А как же я?
Меня хватит на двоих.
На сегодня ты свободна, сказал Кидо, бросая ей монету. Мы не в настроении для утех.
Я снял с себя мозолистые женские руки. Служанка ничуть не расстроилась; как и всегда, когда дело касалось щедрого капитана, она получала деньги, превышающие стоимость ее работы. Кидо уставился на меня пустыми глазами; сегодня он был не в силах врать своим друзьям это давалось ему тяжелее всего.
Я не хочу возвращаться, прошептал он, наклоняясь ко мне. Но если выпью еще хоть глоток, то мой внутренний мир станет достоянием общественности.
Капитан пошатнулся, и я тут же подхватил его, поднимая на ноги; гвардейцы понимающе кивнули, пожелав быстрой дороги и легкого пробуждения. К счастью, Кидо мог идти самостоятельно; я служил лишь опорой на случай, если ветер подует слишком сильно или камень внезапно и подло попадет под сапог. Фалхолт пытался говорить со мной, но все его речи были абстрактными рассуждениями о природе любви, о звездном небе, о воле богов, и совсем не требовали моего ответа. Он говорил обо всем, обходя темы смерти отца и разлада с Лэндоном; точнее, обходил, пока не придумал, как можно говорить о последнем так, чтобы проходящие мимо горожане не связали его слова с советником.
Хюн Ки такой закрытый, потому что боится, вдруг выпалил он. Не потому что злой или бессердечный.
Разумеется. Иначе он не стал бы тебе другом.
Конечно, он хочет таким казаться. Идеальная защита! Получше всякой брони. Но, хоть он и не говорит об этом с каждым встречным, он очень ценит свое наследие, а местные могут этого не принять. Ты, например, знал, что на Востоке сын должен лично точить меч отца до самой его смерти? Так он благодарит его за заботу в детстве. А когда отец умирает, он обязан забрать меч себе, но ни в коем случае не брать его в битву его вешают на стену, чтобы поклоняться памяти предка.
Они почитают только отцов?
Матери у них воительницами не бывают. Их берегут, словно цветы, и все женские имена у них так или иначе связаны с цветами, представляешь? эль сделал мимику Кидо еще более яркой, и его брови почти дотянулись до линии волос так его впечатлял сей факт. Поэтому рядом с мечом всегда красуется засушенный цветок. Или его изображение. В покоях Хюн Ки вот висит картина с глицинией
Никогда не видел такого цветка.
Я тоже. Но картина красивая.
Капитан тяжело вздохнул и расслабился, отчего моя ноша стала чуть тяжелее. Я толкнул его плечом, и глаза его раскрылись до смешного широко так, что от встречного ветерка в них мгновенно появились слезы.
Не спать! подбодрил я. Может, я не такой загадочный, как Хюн Ки, и об интересных традициях рассказать не могу, но утром, уж пожалуйста, вспомни, кто дотащил тебя до кровати.
Капитан слабо ткнул меня в плечо, и мы разразились громким смехом. Я намеренно вел его медленно, самыми извилистыми тропами, умоляя прохладный ночной воздух отрезвить меня; к середине ночи мы добрались до замка, а Кидо частично вернул себе контроль над телом. Мой разум был чист, но полон желаний и стремлений, противиться которым не хотел и не мог.
Проводив капитана до двери, я умышленно ошибся этажом и намерился свернуть направо, надеясь увидеть знакомых стражников спящими, но вместо этого тут же припал спиной к стене. Стражи были заняты совсем иным: уговариванием другого нетрезвого гостя принцессы не мешать ее чуткому сну. Они были непоколебимы; статус принца никак не влиял на верность стражников лисице, и они стойко терпели все выпады нерадивого жениха.
Я имею право видеть ее в любое время дня и ночи! упорствовал Хант, безуспешно пытаясь раздвинуть перекрещенные перед ним пики.