Лежать мне надоело. Я вышел в больничный коридор и первым делом наткнулся на долговязого орка наверно, он шел к кому-то из больных. Однако незнакомец осклабился, ткнул меня в плечо и произнес:
Виктор?
Ну? ответил я вопросом на вопрос. Там, где я был раньше, таких вот любопытных брали за задницу и упаковывали в конвертик в три движения.
Баранку гну, ухмылка орка стала еще шире. Ты вчера пьянчуг нанял, чтобы они спектакль с ограблением устроили?
А вот тут мне стало несколько не по себе. История с наемниками должна была остаться тайной до конца их дней и вот теперь какой-то орк об этом знал и притащился ко мне зачем?
Понятия не имею, о чем ты говоришь, с нескрываемым презрением процедил я, глядя ему в переносицу. Отличный способ смотреть свысока, даже если ты ниже ростом.
Да все ты понимаешь, дорогуша. Даром я, что ли, весь день по больницам носился, искал тебя? У моего братюни из-за тебя рука сломана. Так что расплатиться бы надо!
Я, разумеется, не представлялся своим наемникам они узнали мое имя, когда Глория окликнула меня. Где имя, там и адрес: если этот орк пришел меня шантажировать, то просто так не отстанет.
Понятия не имею, о чем ты говоришь, повторил я. Орк клацнул клычьями и спросил:
А если твоя цыпа узнает, что ты ребят нанял, чтобы перед ней покрасоваться? А я знаю, где она работает и как домой идет. Кабы какой беды не случилось, а?
Вот ведь дрянь какая, ну ты только посмотри Я кивнул, вернулся в палату и вышел с чистым листком бумаги и карандашом. Пристроившись на подоконнике, я стенографически написал несколько строк и, передав записку орку, спросил:
Садовую улицу знаешь? орк кивнул, радуясь, что разговор наконец-то перешел в практическую плоскость, и я продолжал: Садовая, пять. Спроси Эрика и дай ему записку. Он расплатится. Вопросы есть?
Вопросов, разумеется, не было. Орк отсалютовал мне и пошел в сторону лестницы; я присел на подоконник и подумал, что хорошо, когда среди друзей есть маги и артефакторы.
Эрик вычистит память незадачливому шантажисту и по ментальной цепочке проделает то же самое с выпивохами, которые с чего-то решили, что смогут потребовать с меня больше, чем я уже заплатил.
Глория ничего не узнает.
Никогда.
***
Глория
Я пришла домой в одиннадцать и, заварив кофе, села за стол, на котором расположилось мое личное изобретение. Никто и никогда не догадался бы, что это артефакт: просто серебряное блюдо, на котором лежит румяное яблоко но стоит до него дотронуться, как яблоко начинает бегать по блюду и входит в контакт с таким яблоком на другом блюде. И тогда я вижу гостиную родительского дома, отца и маму, младших братьев а они видят меня, и мы можем разговаривать.
Конечно, это был прорыв в артефакторике. Я хотела запатентовать этот артефакт получила бы такие деньги, что могла бы всю жизнь не работать. Но потом меня завалили на экзамене, и о патенте оставалось только забыть: их выдают только академикам и сотрудникам кафедр, а не самозанятым артефакторам. Так что серебряных блюд было всего два у меня и у родителей.
Отпив кофе, я запустила яблоко по блюду. Вскоре серебро окутало туманом, а потом он развеялся, и я увидела гостиную и отца, сидевшего на диване с газетой.
Привет, пап! окликнула я. Отец заулыбался, отложил газету и подошел к стене, на которую было повешено блюдо. Я вдруг подумала, что страшно соскучилась по семье. По маме и отцу, по прадедушке Конраду, по Конраду-младшему и по близнецам Магде и Маркусу. Что бы ни случилось, у меня была моя семья и это придавало мне сил.
Глория! Привет! он дотронулся до зеркала, словно хотел погладить меня по голове. Как хорошо, что ты вышла на связь! Как дела?
Хорошо, ответила я. Все хорошо. Пап, слушай я хотела с тобой поговорить.
Конечно, дочка, отец улыбнулся, но, кажется, он встревожился. Что случилось?
Я замялась, не зная, как начать иногда у меня просто пропадали все слова, когда доходило до дела.
Пап, ты помнишь, как полюбил маму?
Отец рассмеялся с облегчением видимо, он успел за меня испугаться, и теперь был счастлив, что ничего плохого не случилось.
Конечно. Вы с ней тогда пришли к моей гостинице твоя мама решила устроиться поварихой. И я смотрел на нее и не мог оторвать глаз, ответил он, и в его голосе появилась мягкая мечтательность. Потом она приготовила мне яичницу на пробу, я ее съел и пропал. Вот так все и началось. А помнишь, ты подошла ко мне и попросила цветную бумагу и карандаши? Хотела сделать для мамы открытку в честь ее первого рабочего дня в «Вилке и единороге». Я тогда подумал: ну чудо же, что за девчушка, вот бы она была моей дочерью.
У меня защипало в носу. Фьярви Эрикссон был моим отчимом но сделал для меня столько добра и окружил таким сердечным теплом, что давным-давно стал для меня отцом.
Пап, спросила я, а я как понять, что ты влюбился? Что происходит?
Отец улыбнулся. Снова дотронулся до отражения.
У тебя делается тепло в душе, ответил он и дотронулся до груди. Вот тут. У меня тут горит огонек с тех пор, как я встретил твою маму. Она уже спит, но если хочешь, я ее разбужу.
Нет-нет, пусть отдыхает, торопливо сказала я и добавила: Только тепло?
Много-много тепла, кивнул отец. И ты думаешь об этом человеке только хорошее. Хочешь быть с ним рядом, говорить, прикоснуться.
Я не знала, хочу ли прикоснуться к Виктору но да, я о нем думала. В нем было что-то очень искреннее, очень важное для меня. Он был как хорошая загадка, которую мне хотелось разгадать.
А еще у тебя будут огоньки в глазах, улыбнулся отец. Вот как сейчас. Он хороший?
Я рассмеялась и уткнулась лицом в ладони. Мне вдруг сделалось невероятно легко и спокойно.
Хороший. Он спас меня от грабителей, сказала я, и отец испуганно ахнул:
Каких грабителей? Что случилось?
У гномов всегда так: если что-то происходит с их родными, то они кинутся бежать, спасать и рубить головы боевыми топорами, чтобы защитить близких.
Все в порядке, пап, ответила я. Отец выразительно завел глаза к потолку: дескать, знаю я ваше «все в порядке», держите лицо, а сами плачете в подушку. Мы шли на остановку омнибуса, и подошли какие-то рожи, потребовали мою сумочку. Виктор закрыл меня от ножа, я раскидала этих дураков заклинанием
Виктор, как там дальше? уточнил отец.
Шмидт. Спортивный журналист, ответила я, и отец воскликнул:
Надо же! Я читаю его колонку в «Ежедневном зеркале», он пишет про борьбу, в основном. Ты не пострадала? С тобой точно все в порядке? Можешь сказать правду, мать не слышит.
Я не пострадала, улыбнулась я. Как же мне не хватало этой заботы и, кажется, именно ее я и почувствовала в Викторе. Виктора ранили, он сейчас в больнице. Но отправил мне цветы с курьером. Он хороший.
Я рад, сказал отец. Дочка, ты знаешь: мы примем любой твой выбор, лишь бы ты была счастлива с этим мужчиной. И поможем всегда и во всем, где тебе понадобится наша помощь. Помнишь?
Я рассмеялась. Конечно, я помнила! Однажды отец уже сказал мне об этом: в пятом классе, когда я с Наром и Очиром сунула бомбу-вонючку в директорский туалет. Да, отец тогда помог: заплатил за ремонт, заплатил лично директору, но о бомбе и том, как она взорвалась и превратила директора в подобие Смрадодемона, не узнала ни единая живая душа. А я окончательно поняла: что бы ни случилось, мне помогут. Меня закроют собой как и я закрою, если потребуется.
Это и была моя семья. Это и было то, что помогало мне выжить.
Помню, пап, ответила я. Спасибо тебе.
***
Виктор
Глория не пришла на мою выписку, и я решил отправиться в «Кошек» если Эрик не сработал, и шантажисты все-таки добрались до нее с неприятной правдой, мне надо было хотя бы попробовать оправдаться. Живот по-прежнему ныл, но уже не болел. Действительно, обычная царапина.
Думал ли я, что получу нож в пузо в попытке раздобыть заветный рецепт?