Была ночь. Здесь я научился спать чутко. Любой шорох поднимал мне веки. Начался штурм нашей временной базы. Все происходило быстро, что-то разобрать было невозможно. По нам ударили ракетами, затем послышались выкрики духов. Все поняли мы в осаде. Командир начал кричать, чтобы мы заняли позиции, но в такой суматохе ничего не получалось. Передо мной все бегали хаотично в разные стороны. Я с автоматом в руках прорывался к выходу. Вадима найти не мог, но думал, что он тоже бежит где-то позади меня. Прилетел еще один снаряд недалеко от места, где я собрался выбегать наружу. Меня отбросило ударной волной, в голове все зашумело. Я увидел трупы товарищей, с которыми не раз ходил на задания. Удивительно, но я знал наверняка, что сегодня не умру. Это было как твердая внутренняя установка. Я просто не мог умереть вот так. На какой-то момент все немного затихло, я пришел в себя, встал на ноги, прошел осторожно вперед. Увидел корчащегося от боли духа, навел на него автомат и пристрелил. За долгие месяцы, убийство человека для меня сделалось обычным делом, что никак не пугало. Противник начал отходить, нанеся нам большой урон. Уцелевшие оказывали помощь раненым. Я начал искать Вадима. У меня все внутри перехватило, когда я увидел его труп с простреленной головой. Я не мог смотреть на это безобразие, у меня из глаз потекли слезы. Я упал на колени перед его телом и положил на него руку. Он еще теплый. И тут у меня в голове стали всплывать воспоминания из моего прошлого. Как мы с ним вместе били Гриню в лагере, как соревновались с ним, как гуляли. Я потерял друга. Самое страшное, о чем боялся, произошло. Слезы кончились, наступила дикая усталость. Мои часы по-прежнему шли, а трещина так и будет мне напоминать об этих страшных мгновениях. Смерть хищная, жадная, ненасытная тварь. Она хитра и всегда голодна. В ней нет никакого высокодуховного смысла. Она очень быстро входит во вкус. Одной жертвы ей мало. Чем больше трупов, тем ей сытней. Поэтому тварь любит войну. Любит пушечное мясо, обреченное мясо, слабое мясо с гнильцой. Она сделает для себя исключение, подпустит к себе слишком близко, если сам накормишь ее с руки, сам кого-то убьешь. Смерть голодная тварь, принимающая различные формы. И она всегда незаметна до тех пор, пока не придет срок. Для Вадима срок пришел. Больше даже не хочу вспоминать об этой сраной войне.
***
Самое свинство происходило у нас дома. Советская пресса не давала гражданам четкой картины происходящего. Простые люди думали, что мы тут просто охраняем границы, чтобы не допустить распространения конфликта на наши территории. Только когда пошли первые «двухсотые», население начало осознавать, что происходит. Все скрывали, потому что для мировой общественности мы в Афгане не воевали. Помню еще в Кушке, перед отправкой на передовую, призывников в приказном порядке водили в фотоателье. Такие фотографии отсылали родителям на случай, если сын вернется «двухсотым». Меня это потрясло. Даже не знаю, что я чувствовал тогда. Наверное, безысходность и необратимость.
Я продолжил нести службу без Вадима. У меня насчитывалось примерно три снайперских дуэлей, где я выходил победителем. Проблема наших войск заключалась в том, что духи знали округу, ландшафт как свои пять пальцев. Мы же даже не могли привыкнуть к жаре, не говоря об ориентировании. Их вооружали американцы с западными партнерами. В купе с их природной жаждой борьбы, они становились сложной целью. Они легко прятались в горах, устраивая позже засады. Духи бывало выкашивали целые отряды под ноль. Злость из-за несправедливости начинала расти во мне.
В восемьдесят шестом я уволился. Меня ожидало возвращение домой. Надо сказать, что родные от меня долго ничего не слышали. Единственную весточку я передал своим в восемьдесят третьем, когда был жив Вадим.
Я ехал в поезде погруженные в свои мысли. На мне была парадная военная форма. На груди висели медали за различные заслуги. Война поменяла меня, изменила мое мышление. Это как жить слепым и потом внезапно прозреть. Вокруг одна мишура и пустые слова. Солдат, да и вообще любой человек, не представляет никакой ценности. Он всегда расходный материал.
Павловск встретил меня солнечной погодой. Дышалось хорошо и свободно после всего, что довелось пережить. Родной Павловск чуть не выбил у меня слезу. Настолько я соскучился по родным местам. По чистой случайности я встретил тетю Марину около продуктового магазина. Скорее всего она приехала навестить отца. Она выходила с двумя пакетами, смотря себе под ноги. Тетя Марина показалась мне в тот момент такой родной, у меня аж подкосились ноги. Спустя годы ада наконец увидеть знакомое лицо, а не то, что доводилось лицезреть в Афганистане, сравнимо с глотком свежего воздуха после пребывания где-нибудь под землей с чувством легкого удушья. Эти перекошенные от ужаса лица, уставшие, грязные, безнадежные. Не хочу даже о них вспоминать. Она шла в легком платье с тяжелыми пакетами, сдувала со лба локоны. Я остановился, чтобы перевести дух, невольно начал улыбаться. Тетя Марина меня не видела. Но сделав пару шагов, подняла голову и не сразу приметила меня, потом посмотрела еще раз. Пакеты упали на землю. Из одного выкатились апельсины и отправились кубарем дальше по дороге. Тетя Марина очень быстро (насколько это возможно в ее возрасте и при массе тела), какими-то приседающими движениями побежала в мою сторону. Когда она была уже близко заплакала, вытирая ладонями щеки от слез. Я скинул спортивную сумку с плеча и поймал Тетю Марину на лету. Без моей поддержки она бы точно упала. Она причитала и не могла поверить, что перед ней действительно я, ее племянник, прошедший мясорубку. Я не сопротивлялся ее поцелуям. Когда был моложе, то всегда уворачивался от тетиной любви. Меня еще в детстве раздражал ее парфюм. Сейчас же ничего кроме счастья я не испытывал. Морально уже готовился к встрече с родителями.
Господи, Сережа, ты вернулся, сказала тетя Марина, когда ее первые пары любви от неожиданности утихли. Ох как родители обрадуются, а ты как? На поезде приехал что-ли? она опять заплакала и уткнулась мне в грудь.
На поезде, подтвердил я, а у самого ком встал в горле.
Я помог тете донести пакеты. Вместе с ней мы пришли к родителям. Родной дом окончательно отрезвил меня. Все, я дома. А когда на прохожей я увидел маму, то не смог сдержать эмоций. Редко плакал. Только в детстве, а в сознательном возрасте себе слабину не давал. Мы долго стояли в объятиях, мама гладила мою спину, целовала в лоб и плечи. Тетя Марина стояла позади, всхлипывала. Не знаю сколько мы все провели времени в таком состоянии, по ощущениям целую вечность. Потом сели за стол на кухне пить чай. Мама сказала, что папа придет домой вечером. Меня не расспрашивали как оно было. Все понимали, что ничего хорошего и светлого я не пережил. Про Вадима пока решил умолчать, не было необходимости в такой момент говорить о моей боли. Только я подумал о нем, как будто огнем мне обожгло запястье. «Командирские» часы с трещиной на стекле смотрели на меня. Такие же потрепанные, с засаленным ремешком, память о самом страшном периоде в моей жизни. Выкинуть часы никогда не думал. Лучше они мне будут напоминать о лучшем друге, которого потерял навсегда. Хоть что-то будет мне о нем напоминать, кроме памяти в голове.
Тетя Марина ушла от нас вечером. Она столкнулась с папой на лестничной площадке и достаточно громко, чтобы нам с мамой в зале услышать, сказала:
У вас дома самый дорогой гость.
Папа, наверное, понял не сразу. Мама начала плакать заранее, а когда отец вошел в зал, совсем разревелась. Он, в военной форме, крепко обнял меня, даже поцеловал, чего он не делал с детских времен. Папа все понимал и было видно как трудно ему находить правильные слова, чтобы не дай бог затронуть мной увиденное там. Мы очень хорошо посидели в тот вечер. Мама пошла тогда спать раньше нас с папой и тут я уже не мог молчать и решил рассказать про Вадима, а у самого в этот момент стояла картина перед глазами, где он лежит с простреленной головой. Отец вздыхал, старался меня как-то успокоить. Неожиданно для себя я вспылил.