Ты никогда не был на войне, тебе не знать каково это потерять друзей вот так.
Начнем с того, что ты поехал туда по своей воли, сказал отец.
Я был глупый, рявкнул я. А ты знаешь как у нас все устроено, но не отговорил меня. Теперь у меня нет друга. А у тебя нет сына.
Наговорил лишнего и немного пребывал в шоке от самого себя. Отец остался недовольным, но не стал ничего говорить. Я встал, приложил ладонь ко лбу, у меня закружилась голова.
Пойду пройдусь, сказал я.
Тебе поспать надо, отец пошел за мной в прихожую.
Я обувался, сам на нервах. Трудно сказать, что мной двигало. Скорее всего ненависть ко всему вокруг, несправедливость. Входная дверь закрылась, отец вздыхал, но не мешал мне выйти из дома. Я же пошел бродить без цели по улицам ночного Павловска.
Долго не мог прийти в чувство. Я никогда не позволял себе в подобном тоне разговаривать с родителями, тем более с отцом. Наверное, война и вправду изменила меня и мое отношение к миру. Идя по плохо освещенной улице, я еще думал о том, как мне сегодня спать. Вот уже несколько суток подряд мне не удается крепко заснуть. Как только закрою глаза, так сразу же вижу всех погибших товарищей и кругом кровь со взрывами. Когда ехал в Павловск поездами, то соседи по плацкарту мне говорили, что ночью я кричал. Нас таких было много в вагоне. В таком составе ехали якобы герои войны, ветераны, все с медалями. Кто-то остался без конечностей, кто-то ослеп, оглох, контузило, просто сошел с ума или как я до конца не понял свое внутреннее состояние. И вот мы теперь должны возвращаться в мирную жизнь, но сделать это очень тяжело, практически невозможно. За собой я заметил изменения в плохую сторону. Я стал более закрытый, нервный, менее общительный. Казалось, таким я был всегда, но нет. Отматывая время назад, маленький Сережа любил все познавать вокруг и постоянно донимал родителей вопросами. Помимо физической силы во мне были заложены основные человеческие принципы такие как сочувствие, сострадание, готовность прийти на помощь, чуткость. Сейчас же мне стало все равно на всех людей. Одни родители оставались для меня неким ориентиром в жизни, маяком, указывающим мне правильный путь.
***
По прошествию месяца, после моего возвращения, я все также продолжал кричать по ночам. Я жил в Павловске у родителей. Мама поначалу пугалась меня, но потом привыкла. Папа же ходил постоянно, вздыхал. После того разговора, когда я необдуманно обвинил его, мы еще поговорили и вроде бы все наладилось. Вместе с ним я съездил на похороны Вадима. Его тело доставили военным самолетом с другими парнями. Кого-то привезли в цинковом гробу. Вадиму в этом плане повезло. Родные могли увидеть его в последний раз. Удивительно, но на сей раз я не испытал никаких эмоций. Просто стоял себе спокойно, сводя руки перед собой. Даже никакого камня в горле. Наверное это потому, что я уже успел с ним попрощаться несколько раз в тот самый момент после налета душманов и мысленно у себя в голове уже после всего кошмара. Я обнял маму Вадима. На ней не было лица. Она сильно постарела. На похоронах я также увидел его друзей. Когда-то мы вместе веселились на турбазе, отмечая его день рождения. Я тогда первый раз поцеловался с девушкой. Всем было хорошо и беззаботно. И вот мы вновь встречаемся на мероприятии только теперь уже траурном и безрадостном. Девушка Вадима, Юля, ожидаемо не пришла на похороны. Мне стало интересно как у нее сложилась жизнь. Да просто хотелось посмотреть ей в глаза, узнать правдивость ее чувств. Хоть бы мои догадки не были правдой. Не знаю зачем мне лезть в чужие дела, но просто хотелось знать, что с той самой, которую Вадим выбрал. Опять взыграло чувство некоего долга, как тогда перед событиями в Афганистане.
Когда мы протирали брюхо в горах в ожидании душманов, Вадим всегда рассказывал про Юлю. Он строил планы на будущее, даже не обижался, что она не пришла его провожать на вокзал. Уж не знаю в курсе ли она о смерти Вадима. Я решил узнать про нее и спросил прям там на похоронах друзей Вадима. Она вроде бы из Новосибирска, но неизвестно живет ли она там до сих пор или нет. Кажется, Вадим говорил, что Юля родом из Заринска. Мне смог помочь его друг, которого я мельком может быть видел там на турбазе.
Она, кажется в Заринске живет. Не знаю точно, но у нее вроде бы хахаль появился.
После Вадима или еще при нем? спросил я и просверлил товарища взглядом.
Он неловко отвечал:
Вообще-то когда Вадим с ней встречался, она частенько гуляла с этим парнем. Я точно не знаю, могу ошибаться. Может быть слухи. Но на счет Юли я не удивлен, что о ней постоянно все говорят плохо.
Шлюха? не удержался я.
Он ничего не сказал, а только поджал губы. Надо было ее найти.
После похорон мы с отцом поехали домой. Оттуда я позвонил давнему знакомому, живущему в Заринске. Никита обрадовался моему звонку, поздравил с возвращением и быстро согласился на назначенную мной с ним встречу.
На следующий день я отправился поездом в Заринск. Город находился в тридцати километрах от Павловска, был меньше по размерам и менее ухоженный. Именно такие места называют Мухосранском или жопой мира. Он представлял собой городскую депрессию, от него веяло безнадегой. Однотипные дома, понатыканные хаотично «хрущевки». Я бы назвал Заринск селом, но он носит гордое название город. Я прибыл на вокзал, потом сел в такси. Никита жил в одной из пятиэтажек на Шолохова. При въезде во двор стояла огромная лужа. Она показалась мне такой знакомой. Я не первый раз в Заринске, уже доводилось здесь бывать раньше. Но каждый раз я задавался вопросом: зачем тут еще остаются жить люди?
Я вышел из такси, нашел нужный подъезд. Никита проживал с женой на четвертом этаже. Он открыл мне дверь, пожал руку и впустил в дом. Он мало чем изменился со школьной поры. Все такой же взъерошенный, полноватый, с вечно удивленным взглядом. Я увидел женщину на кухне, накрывающую на стол. Ее звали Галина. Пухлая блондинка с выдающимися грудями и мясистыми губами улыбалась мне.
Сергей, представился я. Мы с Никитой вместе учились.
Знаю. Он говорил. Галя, она протянула мне руку для пожатия.
Ну что? Сразу на кухню давай, к столу. Ты с дороги, голодный поди, сказал Никита, показывая в направление кухни.
Мы уселись на маленькую, но уютную кухоньку. Галя подала пюре из картошки с варенными сосисками.
Вот еще, мама сама делала, Галя поставила на стол настойку. На бруснике.
Ну рассказывай, как ты? спросил Никита.
Мне говорить то особо было нечего.
Все нормально. Спать не могу только. А так пойдет, махнул я рукой и отправил в рот пюрешку.
Давай тогда за возвращение. Ты герой. Слава Богу жив, здоров.
Мы подняли рюмки с настойкой, выпили.
Друга вчера похоронил, сказал я.
Мне не с кем больше делится своими переживаниями, только с родителями. После возвращения я стал ощущать свою ненужность никому. В Никите я увидел человека способного выслушать меня. Пусть он мне никто, но хотелось просто поговорить.
Ойойой, ухнул Никита.
Вадим зовут. В Афгане убили.
Я выпил не дожидаясь остальных. Галя смотрела на меня мокрыми глазами.
Давай не будем об этом. Тебе не надо об этом вспоминать. Вчера похоронил, ну и земля ему пухом. Пускай спит спокойно. Давай, он всем налил.
Не чокаясь, продолжил я.
У Никиты дома стало как-то хорошо. Будто я его знаю уже очень много лет, а по сути мы не общались с ним с того момента, как мы окончили школу в Сибирском.
Как папка твой? Он же какой-то там высокий чин занимает?
Да все нормально. Он теперь полковник.
Ого. А ты как? Планируешь, так сказать, по его стопам пойти?
Пока даже не знаю. А чего делать то? Я ничего больше не умею как строем ходить, приказы выполнять и метко из оружия стрелять.