В ожидании начала прослушивания я сделал еще одно важное открытие: некоторые соискатели на место в команде выглядели на редкость уверенными в своих шансах на победу. Ребята, которые учились в школе Баркер-колледжа с третьего класса, с присущей двенадцатилетним «деликатностью» всем видом показывали, что они были успешными участниками дебатов на предыдущем возрастном уровне и намерены продолжить свой славный путь. «Мы добились успеха на юниорской трассе и рассчитываем на продолжение забега», так и заявил один из них, прежде чем окинуть комнату уверенным взглядом в поисках понимания на лицах окружающих.
И тут я услышал, как мисс Тиллман называет мое имя. Уж не хочет ли она дать мне какие-то дополнительные инструкции или, может, лишний раз подбодрить? Но учительница вручила мне белый конверт, в котором лежал листок бумаги с несколькими написанными от руки словами: «Призыв на военную службу должен быть обязательным. Утверждающая сторона».
Стоило мне прочесть последнее слово и пошло-поехало. Я и до получения конверта был словно заряжен какой-то потенциальной энергией разум кипел в ожидании темы; дикое напряжение, требующее выхода, а теперь комнатушка без окон, в которую меня отправили готовиться, казалось, потрескивала от заряда грядущих событий. Я нашел опыт подготовки к дебатам на удивление раскрепощающим. Назначенная тема словно перенесла меня в новую среду и присвоила мне новую личность. Из двенадцатилетнего подростка, неуверенного в себе и в том, чего от него ожидают окружающие, я превратился в кого-то вроде адвоката в совещательной комнате.
Тот факт, что у меня не было четкого мнения по теме, за которую предстояло ратовать, парадоксальным образом только усиливал это ощущение свободы. Было легко играть с идеями, не будучи обремененным ожиданиями относительно последовательности доводов или глубокой убежденности в их правоте (я ведь сторону не выбирал), и исследовать каждый темный уголок спорных аспектов (тему тоже не выбирал). Обдумывание темы всегда движение, и именно это я остро чувствовал в те полчаса подготовки.
Потом мисс Тиллман постучала в дверь моей комнатушки и вернула меня с небес на землю. В комнате для прослушивания за длинным столом сидела комиссия из трех преподавателей. Один из них, пухленький учитель биологии, с которым я познакомился на этапе ориентации, еще как-то старался выглядеть приветливым и сочувствующим, но остальные сидели с серыми от усталости лицами; мы их уже порядком достали.
Я остановился в центре комнаты и сфокусировал взгляд между лицами двух членов комиссии этакая суррогатная форма зрительного контакта, которая, как я надеялся, сойдет за этот самый контакт. И начал свою речь: «Каждый гражданин обязан обеспечивать безопасность своей страны. Это наш долг. Если граждане выполняют этот долг, идя на военную службу, мы получаем более сплоченное общество и более боеспособную армию, жизнь наша становится более счастливой». Из-за нервозности и желания быть замеченным я с каждым словом повышал тон и громкость. Скоро я уже чуть ли не орал во всю глотку и, поняв это, в следующую минуту пытался сбавить тон.
В подготовленной мной речи было два главных пункта: что служба в армии долг каждого гражданина и что это способствует повышению уровня безопасности нации. По правде говоря, это больше напоминало бессвязную и страстную мольбу, чем речь на дебатах (что бы это ни значило). В один из самых душераздирающих моментов я буквально взмолился: «Загляните же в свои сердца и спросите, каков ваш долг перед согражданами!» И все же я чувствовал, что некоторые из моих тезисов о важности обязательной военной службы для национальной безопасности произвели на судей нужное впечатление. Когда я говорил о том, что политические лидеры должны нести большую ответственность за успех военных операций, одна из судей, измученных предыдущими спикерами, кажется, даже ненадолго вышла из ступора. Если другие выступающие в моем временном слоте и были хороши, то явно не настолько. Я чувствовал, что у меня появился шанс на победу.
На следующий день вскоре после начала большой перемены на школьной доске объявлений возле столовой появилось объявление: «Команда по дебатам год седьмой». Последним в списке стояло мое имя; группе предлагалось в среду в четыре часа явиться на первую тренировку с инструктором. Это объявление показалось мне билетом туда, где я никогда прежде не бывал.
* * *
То, что наш тренер, долговязый студент по имени Саймон, был одним из самых успешных участников дебатов Баркер-колледжа в группе своего года, казалось невероятным. Он стоял перед нами с лицом цвета гранатовых зерен таким же пунцовым и пятнистым. И голос его потрескивал от неуверенности в себе.
Ровно в четыре в среду, почти через неделю после прослушивания, с десяток ребят собрались в той же комнате-«холодильнике». Четверо новичков, только отобранных в команду, Стюарт, Макс, Натан и я сидели группкой, но почти не общались друг с другом, разве что обменялись приветствиями. Из этих ребят я больше всех симпатизировал Натану, чувствительному пареньку, на мой взгляд похожему на ученого-натуралиста. Никто из нас не осознавал того пугающего факта, что до старта чемпионата лиги осталось лишь две недели.
Затем началась тренировка, и я стал свидетелем удивительной трансформации. Все еще стоявший у доски Саймон, рассказывая о дебатах, казалось, превратился в другого человека. Какая-то внутренняя сила теперь наполняла его позу и уверенно завершала его слова. Лицо по-прежнему было красным, но краснота приобрела более живой оттенок. Сняв колпачок с маркера, Саймон повернулся к доске и написал на ней одно-единственное слово тема.
«Вспомните свой последний спор, с кем угодно, сказал он. Вспомните его в максимальных подробностях: как все выглядело вокруг в это время суток, какие высказывались доводы, аргументы или, возможно, оскорбления. Теперь запишите вопрос: о чем вы тогда спорили?»
Я тут же подумал о веренице споров со старым другом из начальной школы, который теперь учился в средней школе на другом конце города. Я неплохо помнил, о чем мы с ним говорили, но вдруг обнаружил, что мне трудно ответить на вопрос Саймона. Иногда я вообще не мог вспомнить, из-за чего разгорелся сыр-бор. Это как с ночными кошмарами: суть испарилась, осталось лишь противное послевкусие. Но были и другие раздоры, которые я помнил слишком хорошо. Обычно все начиналось с какого-то банального противоречия, после чего появлялись новые поводы для спора очередные расхождения в мнениях, подозрения в пренебрежении друг к другу, прошлые обиды, и любой из них можно было представить как его причину.
«Это большая проблема. Если не знаешь предмета спора, как решить, что говорить или чего не говорить, на чем настаивать, а что пропустить и хочешь ли ты вообще об этом спорить?»
Далее тренер Саймон сослался на исследования социологов и лингвистов, в которых утверждалось, что людям проще «говорить как будто на конкретную тему», на самом деле уходя от нее. Иначе говоря, мы создаем впечатление соответствия своих слов нужной теме обычно с помощью вербальных сигналов вроде «что касается этого вопроса», хотя на деле незаметно меняем ее. А поскольку большинство из нас предпочитают живую, свободную беседу, мы редко стараемся целенаправленно и осознанно обдумывать, о чем идет речь. «В итоге мы дрейфуем в разные стороны, охватывая множество разных тем и направлений и все дальше уходя от решения вопроса», сказал Саймон.