22
Указ. соч. с. 44 2-го тома. Выражение «желательный», однако, следует понимать с осторожностью, как имеющее смысл воли-бытия-воли.
23
В §7 «Критики практического разума» «основной закон чистого практического разума» сформулирован так: «Поступай так, чтобы максиму твоей воли можно было всегда рассматривать как принцип общего законодательства».
24
Серьезное недоразумение Шопенгауэр допускает в своей «Прейссшрифт über die Grundlage der Moral», в которой он пытается дать «критику оснований, данных этике Кантом». Здесь он полемизирует с категорическим императивом и оспаривает его безусловную законность. «Кто говорит вам, что существуют законы, которым должны подчиняться наши действия? полемически спрашивает он (с. 500 по Грисбаху). Но мы можем дать ему свой ответ, который он формулирует следующим образом в своей «Прейссшрифте о свободе воли «4 (с. 472 после Грисбаха): «Совершенно ясное и определенное чувство ответственности за свои поступки, ответственности за свои действия, основанное на непоколебимой уверенности в том, что мы сами являемся виновниками своих действий». Однако с этим чувством и этой уверенностью в ответственности мы апеллируем к закону, которому мы должны подчинить свои действия, к всеобщей необходимости, которую Шопенгауэр не хочет признавать. И вот возникает вопрос, как будто Шопенгауэр совершенно неверно оценил смысл категорического императива, как будто он понял его так, что Кант хотел выразить мысль о том, что мы психологически наделены готовыми, детерминированными содержанием законами. Однако это было бы глубокой ошибкой. О том, насколько Шопенгауэру неясен смысл категорического императива, свидетельствует возражение против него, которое он выдвигает против Канта (Grundlage der Moral p. 144), поскольку тот считает моральный закон «фактумом чистого разума», тогда как «фактум везде противоположен тому, что может быть познано чистым разумом». Отсутствие абстракции не позволяет Шопенгауэру осознать разницу между «фактумом чистого разума» и «фактическим в смысле эмпирически-реальным». Факт чистого разума не обладает бытием, реальностью, как последний, и это грубая ошибка Шопенгауэра, если ему кажется, что он «хочет стать более существенным» (с. 525 Grundlage der Moral); скорее, его реализация остается задачей; фактичность же состоит в его обоснованности. Это чистая обязанность, к которой апеллирует признаваемый самим Шопенгауэром факт ответственности и которая предполагает ее, несмотря на желание Шопенгауэра ее отрицать.
25
В этом месте телеологическая этика успеха оказывается виновной в сильной непоследовательности: первая в том, что она делает мораль принципом своей морали успеха, ибо тогда первое противоречие в ее принципе. Ведь этика, делающая мораль своим принципом, не должна, следовательно, выходить за пределы морали, поскольку в противном случае мораль не была бы моральным принципом, а оказалась бы в зависимости от авторитета, стоящего над ней, чему как раз и сопротивляются этики успеха. Поскольку для них не должно быть авторитета выше морали, мораль должна быть жесткой нормой, которую не может отменить высшая инстанция. Следовательно, идея морального развития, на которую так претендуют этики успеха, не должна найти места в материально обусловленной «системе этики». Еще одно несоответствие: телеологические этики успеха упрекают критическую этику в том, что, требуя фундаментального действия, вытекающего из сознания морального закона, она сама его схематизирует. Но что делает ее более стереотипной этика, признающая необходимое разнообразие содержания каждого действия, или та, которая хочет определить все действия, какой бы невозможной ни была попытка, одним и тем же содержанием, определенным для всех индивидов?
26
Если Зиммель утверждает невозможность директивы для наших действий в этом материально обусловленном смысле, то он совершенно прав. Но возможность формальной директивы тем самым не устанавливается
27
О принципе морали (Прелюдии, с. 311).
28
Кстати, чтобы не быть неправильно понятым, я хотел бы подчеркнуть, что Виндельбанд этого не утверждал. Я подчеркиваю это только для того, чтобы показать, что даже такая истинная система этики в отличие от бессистемных совокупностей «технических правил», претендующих на роль систем, не может дать никаких материальных этических положений, и подчеркиваю это, в частности, потому, что сам Виндельбанд этого не подчеркивал.
29
Was aber ein für alle Mal gerichtet ist, das ist die Gesinnung,
1
2
30
Даже Паульсен, который в своей «Системе этики» весьма далек от этой точки зрения, определяет доброго человека как того, «кто соединяет в себе все те качества, на которых основывается решение всех жизненных задач, насколько они зависят от его воли» (Указ. соч. С. 173, т. II). Разумеется, «в той мере, в какой это зависит от его воли «4, у Паульсена сразу же полностью отступает на второй план. Субъективная тенденция исчезает перед материальным конечным результатом. Этика успеха разделяет эту ошибочную точку зрения с эвдаймонизмом. В принципе, в ней, следовательно, содержится требование просчитывать все последствия наших действий до бесконечности. Мы еще вернемся к этому типу этической теории при обсуждении доктрины счастья.
31
Свобода христианина.
32
Microcosm vol. 1 intro.
33
Таким образом, это возражение можно сделать и против всей материальной этики в целом, как мы уже отмечали (с. 34, прим. 2).
34
Указ. соч. С. 39.
35
a. a. 0. ibid.
36
Таким образом, со стороны эвдаймонизма весьма заметной уступкой, хотя бы из соображений последовательности, является то, что Бент харн делает в словах: «Говорить о долге вообще бесполезно». Таким образом, Бентам не вынужден делать ни вывод о том, что всякое действие является добрым, ни вывод о том, что каждый человек имеет право и обязан утверждать себя, поскольку для него действие фактически не является ни добрым, ни злым. Для него понятие долга делает неактуальным любое моральное суждение о добре и зле. По его мнению, все стремятся к счастью, одни с большим успехом, другие с меньшим, потому что с большей или меньшей проницательностью. И неудача в этом стремлении для Бентама не моральное зло, а всего лишь умственная неспособность, состоящая в «просчете». Как у Декарта ошибка становится грехом, так и у Бентама грех становится ошибкой. Таким образом, эвдаймонизм вовсе не является моральным принципом в смысле универсального морального закона и предписания долга, и поэтому он встречает отпор только в том, что абсурдно отрицать долг и ответственность, и в том, что метод расчета, на который ориентируется Бентам, не может быть осуществлен, поскольку он должен был бы идти в бесконечность, а это невозможно, что, как мы показали, должно привести к провалу всей успешной этики.
37
в 2 §.
38
ср. также §2.
39
В следующем параграфе мы увидим, в какой степени Кант уже говорит об этом.
40
Против этого утверждения не может быть возражений: Если бы склонность не была в нем активной, то ее можно было бы опустить. Ибо в этом случае оно выпадало бы из данной категории суждений, и его пропуск был бы либо законным, т.е. если бы чувство долга не побуждало нас к его совершению, либо безнравственным, если бы чувство долга навязывало нам его без нашего исполнения, поскольку тогда его пропуск должен был бы определяться контрмотивом, противоречащим долгу. Об этом случае мы еще должны упомянуть.
41
Это тот поступок, который, по народному выражению, можно назвать заслуженным. Этим исчерпывается дизъюнкция данных отношений, поскольку не может быть и речи о случайном противопоставлении действия моральному закону и случайном соответствии склонности и наоборот, так как действие всегда должно быть мотивировано тем или иным. Таким образом, было наглядно показано, что формальная этика отнюдь не так строга, как это часто представляется. Из всех возможных отношений, в которых склонность может вступать с моральным законом, только один случай рассматривается ею как аморальный сам по себе, и именно тот, который каждый здравомыслящий человек, даже просто «здравомыслящий», считает аморальным: долг подчинен склонности, моральный закон счастью; во всех остальных случаях она допускает преобладание склонности, только чтобы она не претендовала на то, чтобы быть долгом сама по себе. Таким образом, он не исключает удовольствия; в одном отношении он только ограничивает его, а в другом непосредственно включает. В истории философии именно Кант своим могучим поступком впервые обнажил всю несостоятельность и слабость эвдаймонизма и изгнал его как принцип из этики, не объявив, однако, всякую склонность предосудительной саму по себе. Таким образом, мы в основном согласны с Кантом. Покажем это наглядно.