«Больно было?»
«Нет, пробормотала она. Наркоз»
До конца мая я, пользуясь тем, что ей нельзя было носить тяжести, провожал ее до дома и нес ее портфель. Иногда она пыталась забрать его у меня, но я строго говорил: «Нет, тебе нельзя». В ответ она негромко возмущалась, спрашивала: «Ты что, все жизнь будешь вместо меня носить?». «Если надо будет, буду!» отвечал я.
Что же касается второй ее жизни, то она была покрыта для меня непроглядным мраком. Как ни пытался я заглянуть в наш завтрашний день, память моя невозмутимо помалкивала. Вместо откровений темнота и ровные потрескивания, словно слушаешь винил, на котором записана тишина. И это было хорошо: лучше полное неведение, чем плохие новости.
Лето накануне девятого класса превратилось для нас в сплошную разлуку. Сначала родители Соньки на весь июнь увезли ее на юг, а в начале июля меня с дедом должны были отправить в деревню ту самую, где жили наши родственники и где меня, маленького, едва не забодала корова. В промежуток между Сонькиным приездом и моим отъездом уместились четыре драгоценных дня, и мы сполна воспользовались ими. Она рассказывала о море, о превратностях санаторного житья, о южных людях и пузатых мужиках, которые пялились на нее на переполненных пляжах, о том, как полезно проехать через полстраны и узнать, какая она разная и огромная. Впечатления переполняли ее, она по очереди их перебирала и вдруг хватала меня за руку, восклицала: «А самое интересное знаешь что?» и возвращалась назад, к недосказанному. Я слушал, не перебивая, и мне хотелось, чтобы это никогда не кончалось.
Мы успели побывать на пляже. Она предстала передо мной аллегорией нарождающейся женственности, и от нее было глаз не оторвать. Это о таких, как она старшие пацаны, провожая взглядом, вещали: «Она не идет, а пишет, а я читаю плохо, плохо!..» Мы искупались, нашли укромное место среди кустов, улеглись на песок, и она, указывая на свой плоский, смуглый живот, пожаловалась: «Гляди, какой ужасный шрамик» Следуя приглашению, я приблизил к нему лицо, которое неожиданно налилось жаром. Мне вдруг стало душно, и я, плохо соображая, коснулся шрама губами, но тут же отдернул и посмотрел на Соньку. Она глядела на меня, и в ее глазах читалось одобрение. И тогда я стал целовать такой неуместный на ее гладком теле рубчик, а потом живот. Я скользил горячими губами по нежной коже, и Сонька молча ворошила мои волосы. Вдруг неподалеку раздались взрослые голоса, я отпрянул, и мы быстро сели. Некоторое время сидели, отводя глаза, потом встали и пошли в воду. Зайдя по грудь, я подхватил ее на руки. Она закрыла глаза, губы ее приоткрылись, и я осторожно припал к ним. Они ожили и ответили. Так мы и стояли, ласкаемые мелкой волной и горячим солнцем и не замечая не то что отдаленный пляжный гомон, но само время. Оторвавшись, я тихо произнес:
«Сонечка»
«Мишенька с нежной улыбкой отозвалась она.
Возвращаясь на автобусе домой, мы переглядывались и улыбались. Вечером пошли в кино, и я весь сеанс не выпускал ее руку. Дойдя до ее дома, вошли в тихий подъезд и, не сговариваясь, потянулись друг к другу губами.
«Сонечка» шепнул я, оторвавшись через пару минут.
«Что» шепотом отозвалась она.
«Я не умею целоваться»
«Я тоже» с тихим смешком призналась она.
«Но мне и так хорошо»
«Мне тоже»
Я шел домой и чувствовал себя внезапно и ужасно повзрослевшим. Но как же быть с аномалией в моем ставшем уже привычным ясновидении? И почему она касается только нас с Сонькой? Промолчать про наш первый поцелуй это что, вызов или начало слепоты? И каково это жить, не видя дальше собственного носа?
9
Забираясь в укромные места и целуясь до сладкой одури, мы провели вместе три дня. Запах ее волос и вкус ее губ дурманили мой рассудок, и на его место из глубины вздымалось нечто грозное, пугающее и безрассудное. Стараясь не доводить дело до греха, я отстранялся, отводя багровое лицо и шальные глаза. На четвертый день мы спрятались у нее дома. Целуясь, я оглаживал ее гибкое, податливое тело и не заметил, как впал в бесовской раж. Плохо соображая, я задрал ей сзади подол и принялся тискать то, что находилось пониже спины. Сонька оторвалась, ухватила меня за руки и скучным взрослым голосом сказала:
«Так дело не пойдет»
«Почему?» спросил я, все еще плохо соображая.
«А ты не понимаешь?»
«Нет»
«Тем хуже для тебя»
Она встала, одернула платье, и от нее вдруг повеяло холодом. Я вскочил и на всякий случай взмолился:
«Сонечка, прости, я больше так не буду!»
Не глядя на меня, она произнесла:
«Я сама виновата. Слишком много тебе позволила. Думала, ты рыцарь, а ты такой же как все»
«Соня, Сонечка, не надо, не говори так!» заголосил я.
Она взглянула на мое перепуганное лицо и сказала:
«Раньше рыцари ради своих дам сердца совершали подвиги, а нынешним лишь бы залезть им под подол»
«Сонечка, прости, я не хотел!» вспотел я.
«Ты думаешь, если я целуюсь с тобой, то тебе все можно?» гнула она своё.
«Нет, Сонечка, не думаю!» изнемогал я от страха.
«Я что, должна разочароваться в тебе?»
«Нет, Сонечка, нет, не надо!» задыхался я.
«Ты хоть понимаешь, что натворил?»
«Понимаю, понимаю!» закивал я головой.
«Нет, не понимаешь, строго смотрела она на меня. Ты хотел сделать меня в пятнадцать лет женщиной. Хотел, чтобы все показывали на меня пальцем»
«Ничего я не хотел! Честное слово, не хотел! Я даже не знаю, как это делается!» заверещал я.
«Тут и знать нечего, прищурилась Сонька. Для этого есть инстинкты»
«Какие инстинкты, какие инстинкты?! возопил я. Да мне даже думать об этом стыдно!»
«Ага, значит, все-таки думаешь» спокойно смотрела на меня Сонька.
«Нет, не думаю, потому что это просто невозможно!»
«Почему же, щурилась Сонька. Если бы я промолчала, ты бы точно это сделал»
«Ни за что и никогда!» с праведным жаром выкрикнул я.
«Ладно, пойдем пить чай» неожиданно ослабила хватку Сонька.
Я поплелся за ней на кухню, где без сил опустился на стул. Сонька приготовила чай, наполнила чашки и уселась напротив. Я сидел в изнеможении, как избежавший смертельной опасности человек, и смотрел на нее глазами приблудного пса.
«Что смотришь?» спросила она.
«Ты красивая и умная, а я боксер и дурак» промямлил я.
«Ты еще хуже. Ты грубый, бесчувственный чурбан»
Тут до меня, наконец, дошла вся чудовищная низость моих поползновений. Если Сонька добивалась именно этого, то она преуспела. Я вдруг ощутил неведомое мне ранее опустошение и в полном отчаянии пробормотал:
«Сонечка, пожалуйста, не мучь меня, а то я уйду и где-нибудь повешусь»
«Нет, вешаться не надо, и уходить не надо, встала Сонька. Иди ко мне»
Я с трудом поднялся, подошел и обратил на нее измученное страхом лицо.
«Просто есть вещи, которыми нам еще рано заниматься, понимаешь? обняв меня, заговорила она ласковым голосом. Сейчас же не средние века, и мы с тобой не какие-нибудь Ромео с Джульеттой»
«А кто же мы?» хотел спросить я, но она продолжила:
«Ты хочешь, чтобы я была только твоя? Я и так только твоя. А то, что ты хотел сделать запнувшись, зарделась она. Об этом я когда-нибудь сама попрошу»
Я молчал, боясь сказать лишнее, и она спросила:
«Ну что, договорились?»
Я проглотил ком, кивнул и с жалкой улыбкой признался:
«Я так испугался, что ты меня прогонишь Даже ноги стали ватные»
«Поцелуй меня» обхватила она ладонями мое лицо.
И я поцеловал так нежно, как только возможно. Не скрою: я был впечатлен ее разумностью и легкостью, с которой она говорила о таких щекотливых вещах. Только честное слово боксера, у меня ничего такого и в мыслях не было я просто следовал инстинкту, не имея понятия, куда он меня заведет!
При расставании она, положив одну руку мне на грудь, а другой теребя пуговицу моей рубашки, сказала:
«Я буду думать о тебе, а ты думай обо мне. Так время быстрее пролетит. Я на юге так делала. И не дерись там. И не вздумай завести какую-нибудь барышню-крестьянку. И вообще, будь осторожен: прежде чем что-то сделать, подумай о нас. Договорились?»