2
Казалось бы, чем старше я становлюсь, тем сильнее должно быть ощущение расхождения желаемого с действительным. Но нет: жизнь моя течет ровно и плавно. Ни малейшего, даже смутного подозрения, что я проживаю жизнь заново. Разве что только события, более-менее запавшие в прежнюю память, воспринимаются мной как уже виденное разной степени удивления от радостного до тревожного. К этому подсознательное, с налетом навязчивости стремление переживать происходящее во всей его уникальной, чувственной, непреходящей полноте. Я не по-детски наслаждаюсь жизнью, как будто это делает кто-то другой, гораздо старше. Я жадно вглядываюсь в окружающий меня мир, и внутри меня восстает что-то давно и прочно забытое. В отличие от тех, чье время подтекает с монотонностью неисправного кухонного крана, мое время наполнено призывными звуками, яркими красками, пряными вкусами и манящими запахами, которые я с запоздалым, ностальгическим, по сути, удовольствием тороплюсь впитать. Кого-то школьные будни тяготят, меня наоборот, воодушевляют, и в школу я иду, как на праздник. Поглощение знаний идет полным ходом и не в угоду какому-то там интуитивному позыву из будущего, а благодаря природным способностям и любознательности. Сегодня я в полной мере понимаю скрытое значение присвоенного моему опыту символа песочных часов, а именно: вопреки моим тайным ожиданиям ни количество, ни качество моего песка (так и хочется сказать: моего будущего праха) не прибавились, ибо прибавление означало бы нарушение положенного в основу мироздания закона сохранения энергии. Отнять же у кого-то часть энергии и передать мне согласитесь, было бы не по-божески. А потому рассчитывать я изначально мог только на свои неявленные резервы.
Я по-прежнему обитаю в тех же трех средах, только теперь вместо детсада школа. Их можно представить в виде умозрительных замкнутых сфер влияния. В каждой свой язык и правила, у каждой свое тяготение и атмосфера, каждая по-своему уникальна и незаменима. Их значение для меня растет по мере моего взросления и их удельные веса пока распределены между собой приблизительно поровну. И хотя отец с матерью остаются главными для меня людьми, крепнет влияние школы и улицы. То, что я узнаю в школе, я несу на улицу, уличные же познания в школу. В восемь лет я уже вовсю употребляю слово из трех букв, а уж написать его на заборе считается среди нас особым шиком даром что ли нас в школе учат читать и писать! Приблизительно к этому же времени относится мое первое знакомство с табаком. Спасибо соседу дяде Васе, который заметив меня курящим в компании таких же опьяненных уличной свободой пацанов, сообщил об этом родителям. Мать-педагог основательно выпорола меня, чем отбила желание курить на всю жизнь. И это был тот самый случай, когда ошибки исправляет сама жизнь.
И вот, наконец, в девять лет мне впервые довелось повлиять на событие, прописанное в черновике моей прежней жизни. Месяца за три до этого мне для упрочения, как я теперь понимаю, гуманного начала подарили щенка беспородного и бестолкового, как и его бродячие сородичи, что круглый год слонялись по улицам нашего города. Днем он с трогательной щенячьей преданностью бегал за мной, а на ночь я запирал его в сарай, и если мне случалось опоздать с его утренним освобождением, он наполнял округу жалобным, обиженным воем.
Однажды во двор нашего двухэтажного дома к одному из соседей приехал на повозке родственник. Он распряг лошадь, привязал к повозке, сунул ей сено и ушел. Появление во дворе, давно и прочно привыкшем к автомобилям, транспортного средства мощностью в одну лошадиную силу вызвало в наших малолетних рядах шумное любопытство. Лошадь мерно жевала сено, подергивала кожей, переминалась, обмахивалась хвостом словом, была живая. Кто-то молча и заворожено наблюдал за ней, кто-то хвастался, что у его деда в деревне такая же, только еще лучше, кто-то пытался подбросить ей с другого конца повозки сено. Я же стоял в сторонке и смотрел на нее с необъяснимым, нарастающим беспокойством, ставшим, наконец, предчувствием: что-то должно случиться. Вдруг я увидел, как мой бесшабашный щенок направляется к лошади и останавливается буквально в полуметре от ее копыт. Тут время на секунду замерло, и в моей голове с ослепительной, молниеносной, неправдоподобно реальной ясностью пронеслось видение: глупый щенок тычется носом в лошадиную ногу, лошадь лягает его в голову, и щенок замертво валится набок. Мгновенный ужас прогоняет видение, я кидаюсь к лошади и ору что-то нечленораздельное. Щенок в испуге шарахается, я подхватываю его, тащу в сарай, и он жалобно воет там, пока злосчастная лошадь с ее архаичным седоком не покидают пределы двора. Ночью мне снится, как я на виду у потрясенного двора бьюсь в истерике над мертвым щенком, как выбежавшая мать уводит меня домой, а щенка куда-то уносят. Снится, как мать пытается меня успокоить, и ей это не удается. Снится, как я всю ночь рыдаю во сне, зная наперед, что больше ни за что и никогда не заведу собаку
Утром я выпустил скулящего щенка на волю, и вскоре летние радости заслонили от меня вчерашний случай. В этом возрасте события не имеют разумного, а уж тем более эзотерического значения. Их либо забывают, либо они становятся очередной засечкой жизненного маршрута. В продолжение истории скажу лишь, что через два месяца щенок от меня сбежал. Я, конечно, погоревал, но не так исступленно, как если бы он стал жертвой лошади. Будь я лет на десять старше и в ладах с мистикой, я бы решил, что судьба, желавшая смертью щенка преподать мне жестокий урок сострадания, ворчливо устранила его из моей жизни другим, щадящим способом, чем избавила от весьма болезненной детской травмы.
3
Что за чуднáя штука, эта память! Вот уж, воистину, феномен феноменов! Питаясь настоящим, она творит наше бытие, подшивает прошлое и вглядывается в будущее. Созданная Космосом, она является неотъемлемой частью вселенского разума и его летописцем. Причудливая и капризная, она полна загадок и парадоксов. К примеру, память помнит даже то, чего не было в реальности. Кто только не пытался проникнуть в ее тайны! Один Пруст чего стоит! Вот и я не перестаю удивляться ее странностям: пустые, необязательные, преходящие мгновения она порой хранит с наскальной нерушимостью, и наоборот: важные, назидательные, нетленной, казалось бы, породы события растворяются в ней без малейшего осадка.
Итак, процесс моего взросления шел в полном соответствии с законами педагогики. Мое воспитание и образование, как я уже говорил, происходило в трех средах, а потому предполагало официальную (пресса, теле, радио) и неофициальную (анекдоты, прибаутки, матерные стихи) точку зрения на мир. Я усваивал начальные архетипы и приобщался к основам коллективного бессознательного того мира, в схватку с которым мне предстояло вступить. Намеренно не касаюсь состояния и качества звездной пыли и уровня радиации той поры, что пронизывали планету и определяли условия и формы существования ее населения. Кто помнит конец шестидесятых прошлого века, тот их представит, кто не помнит пусть оглянется вокруг и сделает поправку на деградацию человеческого общества. Для меня же в ту пору история цивилизации ограничивалась рамками избранных мест семейной хроники. Я уже знал, что дед и бабушка, родители матери, родом из одной деревни. Дед сам выучился играть на гармони, и как говорила бабушка, был первым парнем на деревне. С автоматом и гармонью он прошел всю войну, а после войны переехал с бабушкой и тремя детьми в небольшой сибирский городок, где живу теперь с родителями и я. Отец мой из детдома, и мне пока трудно понять, хорошо это или плохо. Одно знаю точно он, как и мать очень сильно любит меня, а мать так просто трясется надо мной. А все потому что до меня у них была дочь моя сестра, которая умерла в три года. Моя мать педагог, отец железнодорожник, и при мне они никогда не ссорятся. У матери, ее брата и сестры красивые, сильные, глубокие голоса: у дяди бас, от которого во время застолий мелко дрожат хрустальные подвески люстры, у тетки что-то оперное. Не удивительно, что такой концентрированный семейный дар не обошел и меня. Я тоже пою, пою все подряд и с удовольствием. Кроме того, по настоянию деда учусь играть на баяне. Дед считает, что людям никак нельзя без музыки, а потому музыка верный кусок хлеба. В музыкальной школе нас учат слушать природу. Говорят, что природа своими голосами указала человеку путь к музыке и в пример приводят «Полет шмеля» и «Сказки Венского леса». Так или иначе, музыка входила в меня с арией мистера Х и со сладкозвучным индийским гостем, и с маршем тореадора, и с танцем с саблями, и с вальсом к «Маскараду», и много еще с чем.