Но у наших самых выдающихся мыслителей очевидно, речь идет в основном о Канте все еще «заняты руки» метафизикой, естественным правом и политикой, и поэтому мало времени для философии искусства, «рыцарем» которой решил стать Шиллер. Его профессия в философии была «еще очень неопределенной», но у него было преимущество в том, что он уже «довольно долго практиковался в искусстве», и он, в частности, «больше, чем кто-либо другой из его братьев-художников в Германии, научился на ошибках». (с. 78 f.) Если он, как «новичок, который только вчера заглянул в святилище философии», осмеливается предпринять самостоятельную попытку решить эстетическую проблему после Канта, то сама философия Канта дает ему и смелость, и средства для этого. «Эта плодотворная философия, которую так часто обвиняли в том, что она всегда разрушает и ничего не строит, дает, по моему нынешнему убеждению, прочные фундаментные камни для возведения системы эстетики». (p. 79 f.) Во втором письме (13 июля 1793 года) Шиллер объясняет, что ему «очень часто» придется следовать критической философии, но подчеркивает разницу между своим способом чтения лекций и «догматическим» способом Канта. «Строгая чистота и схоластическая форма, в которой представлены предложения Канта, придает некоторым из них твердость и особенность, чуждую их содержанию, и, лишенные этой оболочки, они предстают как отложенные во времени утверждения общего разума». 61«Философские истины должны быть найдены в другой форме, применены и распространены в другой форме. Красота здания становится видимой только после того, как убирают приспособления каменщика и плотника и рушат леса, за которыми оно возвышалось. Но большинство учеников Канта позволяют вырвать у себя дух, а не механизм его системы, и таким образом показывают, что они больше похожи на рабочих, чем на строителей. (p. 81 f.) 62Когда в дальнейшем в этом письме Шиллер ссылается на Французскую революцию, в фактическом развитии которой он не увидел осуществления своих надежд на монархию разума, которая уважает и рассматривает человека как самоцель, мы хотели бы провести параллель с этим одновременным устным заявлением, которое, насколько нам известно, до сих пор малоизвестно и которое сохранил для нас его друг детства фон Ховен. 63В разговоре во время пребывания в Швабии, в котором он пророчески предсказал, среди прочего, наполеонизм, он сказал: Действительные принципы, которые должны лечь в основу действительно счастливой буржуазной конституции, это указывая на Критику разума Канта, которая только что лежала на столе, нигде еще не было. В третьем письме (без даты) он хочет оправдать двойное утверждение, что прекрасное помогает воспитанию просто чувственного человека в рационального, но что возвышенное улучшает недостатки прекрасного воспитания. (стр. 96) (Это двойное утверждение уже содержит основные идеи двух меньших трактатов: UeberdienotwendhwendigenGrenzenbeimGebrauchschönerFormen и JJeberdenmoralischenNutzen ästhetischerSitten», которые появились в «Horen» в 1795 и 1796 годах соответственно, и которые можно считать уже решенными, по крайней мере, для исторической части этой работы).
На с. 99 все действия из чувств объявляются в подлинно кантовски строгой манере «плохо и повсеместно физическими» 64и более того (с. 99 и далее) моральная «свобода» или «определение разумом» в целом резко противопоставляется «чувственной зависимости» или «рабству природы.
Четвертое письмо (11 ноября) содержит! Каноническое наставление: Sapereaude! для века, просвещенного «более зрелой философией» и «лучшими нравами», но находящегося в заторможенном состоянии. Признается, что «просветительская работа должна начинаться с нации, с улучшения ее физического состояния». Социалистическая мысль! Пятое письмо (25 ноября) сначала дает исторические объяснения того, что до сих пор было теоретически доказано, а затем остроумно излагает стили, говоря о Канте: «Так, «Критика разума» Канта, очевидно, была бы менее совершенным произведением, если бы она была написана с большим вкусом». (стр. 117) Шиллер использовал шестое письмо (3 декабря 1793 года) почти дословно для более позднего эссе «О моральной пользе эстетических нравов», за исключением введения и заключения. В первом есть явное и полное признание Канта, которое отсутствует в более поздней адаптации и звучит так: «Признаюсь сразу, на время, что в главном пункте учения о морали я мыслю совершенно по-кантовски. Ибо я верю и убежден, что только те наши поступки называются нравственными, на которые нас побуждает лишь уважение к закону разума, а не импульсы, как бы изысканны они ни были 65и как бы внушительны ни были их названия. Я полагаю, как и самые строгие моралисты, что добродетель должна абсолютно покоиться на самой себе и не может быть связана ни с какой отличной от нее целью. Хорошим (согласно античным принципам, которые я полностью игнорирую в этой работе) является то, что происходит только потому, что это хорошо». (p. 118 f.) В заключении письма, которое также отсутствует в трактате, следует важное для нашей темы предложение о том, что «известные пределы человечества» заставляют даже «самого строгого этика» несколько ослабить применение своей системы и «прикрепить благосостояние мира к двум сильным якорям религии и вкусу». stilltobefastenedforsafetytothetwostronganchors, religionandtaste» в связи с этим заключительным предложением трактата, интеллектуальные и очень откровенные замечания о религии, которые очень характерны для позиции поэта в отношении последней, поскольку показывают его, как он сам пишет, «полностью таким, какой он есть» (с. 129) Короткое седьмое письмо (без даты), посвященное эстетической общительности, не имеет значения для нашей цели.
Теперь мы переходим к году, столь важному для истории немецкой поэзии и, по своим последствиям, не без влияния на позицию Шиллера в отношении философии, в котором была установлена великая связь между Шиллером и Гете:
1794
Во время своего пребывания в Швабии зимой 1793/94 года Шиллер уже задумал объединить самых замечательных писателей Германии в журнале, который превзошел бы все, что когда-либо существовало в этом жанре. 13 июня 1794 года были разосланы приглашения принять участие в «Horen».66 В письме, в котором он сообщает об этом Кёрнеру (12 июня 1794 года), он называет Гёте и Канта 67первыми среди «избранных лучших писателей-гуманистов», которых он имел в виду. А сопроводительные письма, которые он написал к печатному проспекту нового журнала, среди которых письма, адресованные Гете и Канту, имеют одну и ту же дату 13 июня, являются началом переписки Шиллера именно с этими двумя людьми, которые мы вполне можем сказать были для него самыми решающими в его самый зрелый период.
Переписка с кенигсбергским философом, конечно, ограничивалась этим письмом-приглашением Шиллера и ответом Канта, который пришел только через девять месяцев (см. ниже), вероятно, по вине философа, который вообще очень плохо писал письма; 68в то время как письмо Гете было только введением к совместной деятельности обоих мужчин, которая теперь выражалась почти ежедневно в течение многих лет, иногда устно, иногда письменно. Однако еще более значительной является внутренняя связь между Кантом, Шиллером и Гете, возникшая примерно в то же время. Не в последнюю очередь философия Канта до сих пор разделяла этих двух антиподов духа (см. выше под 1790 и 1793 гг. с. 230 и с. 244 и сл.); теперь Канту предстояло навсегда свести их вместе. Разговор об опыте и идее, связанный с идеей Гете о метаморфозе растения, в котором Шиллер показал себя «образованным кантианцем», стал, как позже рассказывал сам Гете в своих «Tages- undJahresheften», «первым шагом» к их постоянному сближению.69