Нельзя сказать, что дела с биологией обстояли у меня хуже, чем с физикой. Кое-что я всё-таки понимал. Но мои познания не шли ни в какое сравнение с Максом. Он щёлкал генетические задачки, словно орешки.
Так на эмали тёмно-зелёного цвета я вырисовывал копье Марса и зеркало Венеры, записывая условие и очерчивая его мелом. Оксана Анатольевна мягко подсказывала, и общими усилиями мы справились с этой задачей.
Решать после меня вышел Мишка Ведин. Я усмехнулся, посмотрев на щуплого очкарика. Ему-то помощь не понадобится.
Заняв свое место, я с сожалением понял, что забыл пенал, а вместе с ним все канцелярские прибамбасы. Но, открыв рюкзак, увидел сияние пустых глазниц черепа. Того самого, что являлся наконечником ручки, найденной мной вчера.
Собственно, почему бы и нет? Достав ручку с черепом, я стал переписывать каракули нашего ботана.
Решив задачу быстрее Ведина, Макс посмотрел в мою сторону:
Зачётная ручка. В твоём стиле, одобрительно кивнул он, А тебя не смущают чёрные чернила?
Это должно смущать того, кто будет проверять мои конспекты.
Если сможет их разобрать, озорно улыбнулся парень.
Он был прав. Из-за почерка мне пророчили карьеру врача. Из-за него же меня проклинали почти все учителя.
Мои микробуквы, что каждый раз стремились уменьшиться до размера атома, вымораживали самых стойких из них. Даже сдержанная русичка, которой приходилось читать мои сочинения с лупой наверняка не раз меня материла.
До конца урока оставалось не больше 5 минут, когда мой друг прошептал:
Знаешь, что я недавно понял?
Ну давай, Макс, жги!
И приятель торжественно объявил:
Я счастливый носитель гена раздолбайства.
Чего? громче положенного произнёс я, и несколько дноклов обернулись.
До меня только сейчас дошло, рассуждал парень, мамка всё время твердила, что мой отец редкий раздолбай, а я весь в него. Стало быть, доминантный ген.
Доминантный ген?
Ну да, он и определил развитие признака. Преобладающего признака, понимаешь? Такого, как веснушки или карие глаза
Или близорукость? дополнил я.
Именно так.
В этом что-то есть, Макс.
После звонка он потащил меня на улицу:
Пойдем, покурим.
Ты же знаешь, я не попытался противиться я.
Разумеется, знаю, паинька. Тебя же никто не неволит, просто постоишь за компанию, друг просяще улыбнулся, не оставляя мне шансов.
Перед нами открывался вид на внутренний двор школы, в центре которого росла голубая ель. А справа, за забором, находились гаражи.
Я поежился от внезапного порыва ветра, кутаясь сильнее в пальто. Макс безуспешно щелкал зажигалкой, сумев закурить лишь с третьей попытки.
Какие планы, Каспер? выдыхая колечки дыма, прохрипел парень.
Как обычно, пойду к своим околевшим друзьям.
Приятель аж закашлялся от смеха:
Не сомневаюсь. Но я не об этом. Какие у тебя планы в целом? Когда мы выйдем отсюда? Не вечно же оставаться школотой.
Не знаю, сунув руки в карманы, я облокотился о серую стену, наверное, пойду патологоанатомом.
Это, определённо, твоя тема, усмехнулся Макс, а если серьёзно?
Если серьёзно, то я не думал. Это у тебя всё расписано: поступить в мед, спасать чужие жизни
Не уверен, что выйдет, почти беззвучно прошептал он.
Я бросил на одноклассника удивлённый взгляд:
Только послушайте его. Он сдал ГИА на сотку, и ещё думает сомневается в себе.
Баллы не главное, Каспер, с несвойственной ему горечью улыбнулся парень, Рассказать, как бывает? Три года ты учишься в меде. А потом замялся он, потом раскуриваешь кальяны в каком-нибудь баре.
О чём ты? его слова, мягко говоря, меня озадачили.
Так происходит, когда пытаешься исполнить не свою мечту, мой неизменно весёлый друг враз сделался каким-то задумчивым.
Но ты же мечтал стать хирургом, возразил я, чувствуя приближение чего-то неладного.
Вроде цунами, спастись от которого не удастся.
Мама об этом мечтала. Не я, он докурил сигарету до фильтра, обжигая пальцы, и даже не обратил на это внимания.
Между нами повисло густое молчание. То молчание, что заглушало свист ветра и раздражающую трель школьного звонка.
Я первым разорвал тишину:
На уроке ты сказал, Макс, что являешься счастливым обладателем доминантного гена.
Гена раздолбайства? оживился друг.
Да-да, его, усмехнулся я, классная теория, и всё такое. Но знаешь, даже у кареглазых иногда появляются отпрыски с голубыми глазами, я ширкнул носком кеда, выводя незамысловатые узоры, и у львиного зева бывают белые цветы.
Приятель улыбнулся по-прежнему беззаботно:
Я тебя понял, Кас.
***
Когда я вернулся, мама всё ещё отсыпалась после ночной. Сделав себе бутеры, я отправился в комнату.
Тетрадь, что лежала на дне сумки, так и взывала ко мне. Вытряхнув её, я снова погрузился в мир зазеркалья.
После того, как отцовский бизнес рухнул, маме пришлось искать работу. А так как единственная галерея в городе закрылась лет 20 назад, она занялась другим ремеслом.
Каждый вечер к ней приходили клиенты. И порой, ошибаясь дверью, оказывались в моей комнате. Я её не оправдываю, но в целом могу понять.
Вначале до одури страшно, а потом привыкаешь. Привыкаешь просыпаться от чужих рук на своем теле, привыкаешь держать под подушкой нож и слышать за стенкой пыхтение и стоны. Точно так же привыкаешь видеть потухшие, не всегда трезвые глаза мамы.
Но столь жестокие уроки бывают полезны. Они учат осмотрительности и аккуратности. Учат проверять, хорошо ли закрыта дверь, и в какое место эффективней всего ударить. Они учат игнорировать страх и рвотный рефлекс.
Поэтому в последний момент, когда тебя зажимают в углу, ты вспоминаешь все усвоенные уроки и умудряешься выскользнуть. Таким образом, они спасают твою шкуру.
Даже вспоминать о подобном мерзко Но я должна. Ведь таково предназначение дневника: забрать мою боль и иссушить до дна.
Всё-таки зря я решил читать за обедом. Ощутив подступившую к горлу тошноту, я оделся и вышел из дома.
"Все началось не со зла, все началось как игра, но
Лестницу в небо сожгла плата за стыд твой, и страх".
Слушая "Улицу Роз", я незаметно прибыл в пункт назначения. Кладбище встретило меня с предсказуемым дружелюбием. Расположившись у того самого дуба, я снова открыл дневник:
Спустя год мама перестала принимать клиентов на дому. Теперь и вовсе не являлась на ночь, возвращаясь обычно под утро с молочной плиткой для меня. Правда, мне было тошно от этого шоколада.
Она неустанно целовала меня в щеку, оставляя на ней размазанный алый след. А я вдыхала её сладкий запах перегара, смешанный с духами. Но не Bulgari или Prada, которыми так славилась Италия, а самыми простыми копеечными духами.
Хотя этом аромат стал роднее всего на свете, поскольку принадлежал ей. С той поры я всё чаще оставалась с отцом, что было куда хуже. Следы его безмерной любви до сих пор сохранились в виде шрамов на теле.
Со следующей страницы на меня глядел карандашный кролик с бесконечно растерянным видом. Очевидно, ставший свидетелем того, что происходило с его хозяйкой.
Твоя мать в натуре спидозная? колкая насмешка прилетела в спину, когда я возвращалась домой.
Обернувшись, увидела дворовых ребят, среди которых выловила взглядом тех, с кем играла в детстве в «Казаки-разбойники».
Что за бред? откликнулась я, моя мама абсолютно здорова.
Тогда где она сейчас?
В Италии, без колебаний ответила я, и скоро заберёт меня.
Они дружно заржали.
А после один из них, видимо, самый смелый, отделился от толпы, подходя ближе:
Купить тебе билет до Италии? В один конец? тошнотворно усмехнулся он, или, правильней сказать, на чей-нибудь конец?
Я видела его ядовитый оскал и насмешливую ухмылку, но, в тот момент не ощущала злости. Может, я слишком привыкла к оскорблениям, чтобы срываться на каждого чмошника.