Александр Кормашов
20 см
I
Заседание Попечительского совета затягивалось до ночи. Глава совета уже собрался развлечь высокое собрание и начал рассказывать анекдот, и тут раздался долгожданный звонок. Схватив трубку, председатель свободной рукой замахал всем присутствующим, объявляя перерыв, мол, сходите куда-нибудь, прогуляйтесь. Все стали выходить.
Через пустую приёмную, в которой по случаю позднего часа уже не было секретарши, Фарн вышел в холл, оттуда прогулялся по тёмному коридору, затем зашёл в студенческий туалет. Он уже мыл над раковиной руки, когда рядом пристроился ещё один муравей. Тот был из новых попечителей, избранных лишь недавно, но уже заимевших в совете немалую силу. Их сила была в их простоте.
Кажется, в прошлый раз мы толком не познакомились. Меня зовут Гаврон, сказал муравей и протянул ещё мокрую руку.
Фарн тщательно вытер бумажным полотенцем свою правую, оставив комочек на всякий случай в левой, и тоже протянул руку.
Фарн.
Рукопожатие вышло влажным, но сильным.
А кто вы по образованию?
Познавший жизнь, усмехнуся Фарн. Хотя по первому учитель географии и биологии.
Ну понятно. А я, как вы можете подумать, шахтёр.
Да я и подумал, снова усмехнулся Фарн, но уже про себя. «Шахтёрами» в народе называли сотрудников ТСС, то бишь Тайной следственной (или, может, сыскной или, снова до кучи, секретной) службы так по-разному муравьи раскрывали аббревиатуру, соглашаясь лишь в том, что её агенты в последнее время усиленно рыли во всех направлениях.
А чем сейчас занимаетесь? последовал новый вопрос «шахтёра».
Производством дверей и лестниц, ответил Фарн.
Лестниц! выделил голосом Гаврон и чуть поднял указательный палец своей жёсткой красной руки с твёрдыми колючими волосками. И, конечно, лицензию на производство лифтов вам всё никак не дают?
Конечно, ответил Фарн и внимательно посмотрел на этого муравья, нарочито исказившего слово «лицензия». Было произнесено как «лишенсия».
Судя по двусложности имени, Гаврон относился ко второму ген-поколению муравьёв, к более высокой касте, чем Фарн, да и с виду он меньше походил на простую рабочую особь. И всё-таки. Голова у него ещё очень походила на красную недозревшую сливу, косо посаженную на тонкую шею, да и плечи, на которых держался костюм средней ценовой категории, были слишком узки. Однако фасеточные глаза, расположенные по бокам головы, смотрелись уже не таким большими, как у представителей низшей касты, а по форме стремились к тому эталону красоты, который в народе назывался «как у испуганной лошади» пусть они по-прежнему не имели ни осмысленной глубины, ни более-менее различимых зрачков. Рот у Гаврона тоже был поскромнее, посимпатичнее, с претензией на приобретённое благородство, хотя жвалы пока лишь только стремились к рудиментарности, а вот усики-бровки уже были короткие, что называется, косметически ущемлённые.
Всё это Фарн отметил по себя чисто машинально. Сам он вышел из той среды, где никто не мог произвольно менять облик и функции своего организма, но зато мог гордиться, что нынешнего своего положения в жизни он добился исключительно сам, своей головой, уж с какой ни появился на свет.
Туалет они покинули вместе, на ходу перекинулись ещё парой фраз, а потом уже Фарн не сумел отказать Гаврону в его желании вместе покурить. В коридоре они открыли окно, то, чья рама наиболее легко поддалась, и уселись на подоконнике.
Гаврон тотчас вспомнил какую-то историю из студенчества и пустился в долгое описательство, Фарн вежливо отреагировал. Вдруг сверху раздались стуки, они приближались, то гулкие по железу, то глухие, шмяк-шмяк по бетону. Стуки становились всё громче, и вскоре мимо пролетело тело какого-то муравья. Бедняга размахивал всеми конечностями, как будто был ещё жив. Может, и.
Курящие на миг отвлеклись, и Гаврон на пару секунд замолчал. Но оба не посмотрели ни вверх, откуда прилетел муравей (да это было и невозможно, потому что сверху окно прикрывалось специальным козырьком вот именно из-за таких случаев, чтобы тело случайно не повредило окно). Не посмотрели они и вниз, куда летел муравей, продолжая стучать по навесам и козырькам, хотя вниз смотреть было проще взгляд скользил, как с горы, а вернее, по склону гигантской расцвеченной вечерними огнями воронки, на дне которой клубился красный туман и куда несчастный муравей всё падал и падал, подскакивая и крутясь.
Похороны наконец закончились.
Прервав поток воспоминаний, Гаврон неожиданно спросил:
А как вы объясняете это детям?
Что?
У вас есть дети?
Свои?
Да.
И как вы им объясняете, почему Земля круглая?
Вы про анекдот? Фарн не сразу понял, что его спрашивают про тот анекдот, который глава Попечительского совета уже начал рассказывать, но его прервал телефонный звонок.
Да. Старикан вроде начал-то интересно
Фарн заставил себя улыбнуться. Когда-то он был хорошим учителем и ещё в молодости установил для себя, что все, даже самые сложные вопросы обязаны сводиться к самым простым, детским, типа: что? как? почему? очень лёгким и скачущим, словно мячики, и надо лишь незаметно к этим трём подкинуть ещё один, свой, четвёртый зачем? Да, зачем. Зачем Земля круглая?
Гаврон этого вопроса не задал, в Фарн не счёл нужным отвечать сразу. Он взял свой окурок в щепотку и аккуратно, короткими тонкими плевками профессионала заплевал огонёк. И лишь потом выбросил свой окурок в окно. Гаврон же выбросил свой горящим. Красная искорка подскочила на какой-то неровности под окном и попала в расщелину стены, где ещё долго гасла. Оба зачем-то посмотрели туда, немного высунувшись наружу, потом посмотрели друг на друга, потом подняли головы вверх. Козырёк над окном отсекал половину небосклона, и ночное небо над верхним краем воронки имело чёткую форму полкруга. Там не было звезд, там не было ничего, только гладкая тёмно-синяя крышка ночи, теперь всё заметнее контрастировавшая с красным сполохами на дне воронки.
Вы хотите спросить, как я объясняю детям, почему земля круглая? повторил Фарн.
Именно, подтвердил «шахтёр», глядя собеседнику прямо в глаза.
Фарн любил детей-почемучек. Не любил только тех, которые специально придумывают вопрос, но потом вовсе не слушают ответ, а поспешно придумывают своё следующее «почему». Однако сейчас его спрашивали с явной целью услышать.
Хорошо, сказал он. Я им говорю так. Сначала Земля была плоской. То есть сначала все считали, что она плоская, как блин. Но потом стали говорить, что Земля круглая, как шар. А затем учёные всех переубедили, что на самом-то деле она имеет форму тора, бублика, пончика, и с этим тоже никто не спорил. А вот теперь мы всё якобы чётко видим, что она имеет форму воронки, перевёрнутого конуса. Кто тут прав? Фарн выдержал подобающую паузу. А прав тот, кто считает, что все эти утверждения чисто временные. В смысле, какое время такие и утверждения. Впрочем, взгляните сами, и он учительским жестом очертил пространство за окном. Разве Земля вам кажется квадратной или треугольной?
Гаврон засмеялся. Смех его был сдержанным, глуховатым, но при этом в его плоских фасеточных глазах вдруг вспыхнула пара озорных искорок, словно передразнивая огни города.
Треугольной она мне немного кажется, сказал он, и тогда засмеялись оба.
В кабинет ректора они вернулись почти друзьями.
Попечительский совет решал вопрос денег. Глава совета, престарелый Диметрион, бывший министр производства продовольствия, относился к четвёртому ген-поколению муравьёв, к их высшей касте, отчего и походил на людей в высшей степени. Он был наглядный пример того, что человекопоклонничество не пустой звук. Эта религия будет вечной. Потому что именно люди и создали красных муравьёв. Создали их по своему образу и подобию. Во всяком случае, они старались. Возможно, не у всех эти акты творения удались. Возможно, не все имели к этому призвание или просто не все оказались достаточно образованными людьми. Из-за этого муравьи впоследствии разделились на касты. Хотя, в принципе, это мало что меняло. Потому что людей-творцов было слишком много, и свой вклад вносил почти каждый. Зато вместе они сотворили не только самих муравьёв, но и каждый предмет их муравьиного мира. Буквально каждый, какой бы ни взять ложку, вилку, стул, авторучку, дверь, лифт, дорогу, машину, бензин, электричество, интернет, сам воздух, воду, еду, все овощи и все фрукты и, вообще, всё. Всё это, взятое по отдельности, было кем-то специально придумано, продумано, а затем скрупулёзно воплощено. Так что, в принципе, каждая вещь имела своего творца, демиурга, которого, чисто по-людски, следовало почитать и благодарить, и молитвенно просить о продлении дарованных им благ. Молиться всем предлагалось в огромном и светлом Храме всех людей, где, куда, согласно неписаному закону, каждый из живущих муравьёв был обязан хотя бы раз в жизни заглянуть и поблагоговеть. И многие туда действительно ходили. Остальным же хватало общения с людьми через использование их предметов в быту, в жизни.