Теперь, когда я сидела рядом с Кэти в больнице, все было так же и вместе с тем иначе. Точно мы перепрыгнули пространственно-временную пропасть. Только что мы были втроем, а потом бац! Холли и след простыл.
Как только Холли испарилась, напряжение и нервозность исчезли вместе с ней. В окне виднелась асфальтовая кровля и кусок синего неба. Небольшое помещение было выкрашено в унылый, казенный бежевый цвет. На стене висела большая белая доска, на которой синим маркером было написано: «Сегодня вторник. Ваша медсестра Черил».
Будучи реабилитологом, в клиниках я чувствовала себя как дома. Я привыкла поднимать больных с постели на реабилитацию, маневрировать в тесном пространстве, готовить к выписке. Ухаживая за Кэти, я взглянула на это место глазами пациента и почувствовала знакомый страх.
Я сменила позу и сказала:
Что ж, если надо ехать с Холли, значит, поеду.
Кэти нервно рассмеялась.
Тебя это напрягает?
Я потерла ее ноги под больничной простыней.
Нет, моя дорогая. Если подумать, все прошло не настолько плохо.
У Кэти поникли плечи.
Тогда ладно. Прости, что навязала ее тебе.
Слушай, даже если тебе понадобится папа римский, зови. Со мной советоваться не надо.
Папа римский это перебор, хотя идея занятная. Я подумаю.
Кэти, давай начистоту. Она тебе что-нибудь говорила?
Кэти отлично знала, о чем идет речь.
Она всегда говорит одно и то же. Что ненавидит прощаться, а выезжать надо было рано, потому что до Техаса путь неблизкий. Как-то она сказала, что не умеет писать письма и поддерживать отношения на расстоянии. Я ей поверила.
Но это не объясняет, почему с тобой она дружит, а на меня смотрит волком.
Вероятно, что-то произошло, чего ты не помнишь. Это единственное, что мне приходит в голову.
Я внимательно посмотрела на Кэти. Непохоже было, что она что-то недоговаривает. Мы уже тысячи раз проходили это. Я не помнила. Алкоголь и годы. Помню, я заботилась о ней. Все это было так несправедливо.
Думаешь, это потому, что ты не пригласила ее на свадьбу? спросила Кэти.
К тому времени мы уже несколько лет не общались. Мне вспомнился короткий список гостей, составленный по причинам экономии. Я думала пригласить ее, а вдруг бы она не приехала? Тогда, идя к алтарю, я бы ломала голову над тем, почему так. Для одного дня слишком много переживаний. Я бы уснула в свадебном торте во время застолья.
Затем я задала вопрос, который задавала уже тысячу раз.
Ты ведь сказала ей, что свадьба была скромной?
Ну конечно.
Мы тихо сидели, погрузившись в наши воспоминания и предположения, под аккомпанемент сигналов и писков, составляющих звуковой фон любой больницы.
Она не изменилась, сказала я. Стала худее.
И злее, сказала Кэти, и мы засмеялись.
Знаю, ты видишься с ней, но я ощущала себя очень странно.
Роузи тебе понравилась бы. Она хорошо влияет на Холли. Она хочет семью в полном смысле слова, пусть не кровно родственную. Сестра Роузи вместе с Холли посещает занятия для будущих родителей.
И как Холли на это реагирует?
В основном хорошо, но только потому, что это семья Роузи. Холли хочет возвести крепость для двоих за высокой стеной.
Она не всегда такая была. Возможно, это издержки адвокатской работы. Ощущаешь себя уязвимой перед неподконтрольными тебе стихиями.
Кэти зевнула и сказала:
Я ненадолго закрою глаза.
Я пойду! Я тебя утомила.
Пожалуйста, побудь еще, если можешь. Просто полежи со мной несколько минут. Не хочу оставаться одна.
Я знала, что надо сделать, и легла на узкую больничную кровать рядом с ней, но повыше. Потом со знанием дела нажала на кнопки механизм загудел, и мы разместились таким образом, что мне стало удобно на боку, а Кэти легла на спину. Она вздохнула.
Моя рука оказалась между нами потом она затечет, но я знала, как ее высвободить и встряхнуть, не побеспокоив Кэти. Когда она уснула, дыхание изменилось, и рот открылся пошла другая фаза сна. Из коридора доносился шум голосов.
Я знала, как надо сделать, потому что до того как цельная, добрая, предсказуемая Кэти заболела, мы трое жили в колледже, и там я узнала, что такое преданность и дружба. И как устроиться рядом так, чтобы не помешать и не получить в ответ как было в доме моих родителей и у нас с Джеффом, если на то пошло.
Я с интересом разглядывала звукоизоляционные потолочные панели, систему пожаротушения и точечные светильники. Дыхание мое выровнялось. Я часто слушала подкаст, посвященный психотерапевтическим штукам. Думаю, тем самым я соглашалась, что помощь мне не помешает, но признавать это в открытую не хотела. Один из гостей пространно рассуждал о том, чего следует ожидать от отношений первого порядка супруга, партнера, друга:
«По меньшей мере должно присутствовать подобие уважения и предсказуемости. Вы должны быть уверены в том, что к вам будут относиться хорошо, что каждый день рядом с вами будет человек, чью личность и настроения по большей части вы знаете, и вы никогда не должны соглашаться на то, чтобы ходить на цыпочках». Такой была для меня Холли, а потом Кэти.
С отцом и Джеффом все обстояло иначе. Я посмотрела на инфузионную систему зеленый огонек ровно мигал и сжала кулак, чтобы кровь прилила к пальцам. Однажды социальный работник, которая специализировалась на помощи людям, переживающим семейную утрату, сказала, что я выбрала Джеффа, потому что он был непредсказуемым, как мой отец. Разумеется, это было сказано после того, как я призналась, что хожу на терапию, потому что недостаточно переживаю из-за смерти Джеффа. Что все мои мысли занимает беременность, а еще я испытываю ужасное облегчение, причину которого понять не могу.
И у отца, и у Джеффа были перепады настроений, которые проявлялись абсолютно бессистемно. Один день Джефф смеялся, убирал волосы у меня с лица и брал рукой за подбородок, а на другой день рявкал: «Господи, ты можешь хоть пять минут помолчать!» Отец, ругаясь при мне, поминал «Священника Иуду», не подозревая, что Judas Priest это рок-группа, но мои детские уши тем самым щадил.
До того как мы поженились, я считала перепады настроений у Джеффа проявлением тонкости натуры. Тогда он еще не просек, что может на мне срываться. А может, знал, но выжидал. После свадьбы его раздражение стало искать выход потекло струйкой, затем ручейком, наконец, хлынуло потоком, потому что его никто не сдерживал. На смену шиканью пришло командное «Тихо!», которое превратилось в «Заткнись!», когда я смеялась с Кэти по телефону в другой комнате.
Кэти пошевелилась во сне, точно говоря: Я помню. Продолжай.
Я превратилась в ивовый прут, улавливающий настроение, дрожащий при малейшем изменении, дергающийся от всего нестабильного. Любая эмоция, даже радость, сигнализировала о том, что может последовать разлад. Позже я поняла, что, в отличие от отца, у Джеффа настроение зависело от выигрышей и проигрышей за карточным столом, о чем я не догадывалась. Он оставил нас почти нищими, и на похоронах я думала только об одном: У меня все наладится. У нас все наладится. Я думала только о финансовых утратах, а не об утрате Джеффа.
И когда месяцы спустя после его смерти на почте или заправке мне говорили: Соболезную твоей утрате, я думала: Да, плакали денежки. А потом спохватывалась: Нет, она же про Джеффа. Джефф умер. Я испытывала очень сложный букет переживаний. Джефф был харизматичным, чувствительным, подлым и знал, что я никуда не денусь, потому что без своеволия, развитого с детства, из оков брака с ребенком не вырваться.
Я снова чуть поменяла позу и посмотрела на спящую Кэти. Ее веки подрагивали, и я вспомнила, как она спросила меня, услышав в телефоне окрик Джеффа, когда я была беременной:
Он всегда такой, а ты мне не говорила?