Я осмотрелась, зацепила взглядом названия некоторых книг, не нашла ничего из совсем новых изданий и окончательно успокоилась. Мне стало комфортно, и я уже начала пребывать в потоке. Я уже совсем не думала о структуре сессии. Мне расхотелось дальше изучать детали, чтобы не найти там ничего лишнего, что могло бы привести к сомнениям или навязчивым мыслям. Мне не хотелось увидеть православные иконы. Исчез и страх, что все занятие я буду отвлекаться на зудящее желание закурить. Я села за парту, как школьница в ожидании учителя, улыбнулась, поправила волосы и одежду и выпрямила спину. Я встала, снова поправила юбку и пересела на диван. В комнату вошла София, и мне стало хорошо от всего, что она мне принесла от ее полной фигуры, грамотно скрытой под черной туникой, от множества ее украшений и амулетов. Хорошо от ее прически, очков, запаха духов, улыбки. Когда я увидела наяву своего проводника, все на какое-то мгновение стало легче. Я проводила ее взглядом до стола и увидела то, чего мне больше всего видеть в тот момент не хотелось: позади ее стола, на этажерке, я все же заметила изображения христианских святых. С учетом, что они растворялись среди индуистских и буддистских символов, не трудно было догадаться, что ее путь от Credo in unum Deum к универсальному во всех учениях «Бог есть Любовь» будет основной линией терапии.
Мне сразу стало хуже, и у меня произошел откат к моей рефлексии несколькими месяцами ранее. Ох, сколько я повидала психотерапевтов с теологическим уклоном! У моего ведущего психиатра в клинике на Шаболовке на столе лежал Новый Завет, и на каждое мое высказывание у него сначала была цитата из Писания, только потом рецепт очередного ноотропа. Врач был злым, порицающим и тяжелым, он играл перед своими пациентами в проповедника. В Британии католическое христианство показалось мне куда более выпуклым в светских институтах. Католическая эстетика меня всегда больше устраивала на уровне искусства, архитектуры, гардероба и окружающей меня обстановки. К Библии в кабинетах преподавателей, ректоров, предпринимателей и психотерапевтов я привыкла, привыкла к иконам, но мне не попадались британские доктора, допускающие что-либо вне доказательной медицины. Такие методы должны были быть оговорены заранее в психотерапевтическом контракте или в уставе клиники.
Во время моего полугодичного восстановительного отдыха в Индонезии я побывала на многих буддистских практиках. Ну как буддистских, скорее намешанных из всех околовосточных культур медитациях с примесью галлюциногенных наркотиков. Прости, Роман, индийские медитации на расслабоне мне нравились даже больше твоих! На прохождение аяуаски я так и не решилась, испугавшись блюющих людей и того, что моему бедному сознанию придется еще раз переживать все, что мне бы не хотелось, да еще и в бесконтрольной гиперболизированной форме. А простые дыхательные эксперименты в кругу раскрепощенных женщин, переехавших в Юго-Восточную Азию на дауншифтинг и самопознание, прошли очень легко, временами даже приятно, но абсолютно бесполезно. Восточные религии совсем не трогали меня, не вызывали ни позитивных, ни негативных чувств, скорее, мне было симпатично, как они подавались западным людям: не более обременительно, чем абонемент на спа-процедуры. Я знакомилась с лайф-коучами, гуру, гомеопатами, нетрадиционными психологами и шарлатанами и занималась до тех пор, пока они не подводили к общей концепции: «Бог есть любовь, полюби себя, и все пройдет, а любые психические недуги результат непрощенных обид и нелюбви ко Вселенной». Примерно к подобным интерпретациям подводили все, кто не прописывал по двадцать сильнодействующих препаратов в день.
Последний раз я любила вселенную в день, когда я первый раз в жизни потеряла папу и в тот же день его нашла. Тогда мне было шесть лет. До того как я пошла в школу, мы ездили на дачу к бабушке недалеко от заброшенного пионерлагеря. По субботам папа ходил со мной на прогулку, пока мама оставалась у бабушки готовить вкусный обед выходного дня овощной салат, заправленный нерафинированным подсолнечным маслом, фирменный мамин суп и котлеты с макаронами, которые в разы вкуснее, чем любые блюда, называемые пастой. От корпусов лагеря остались разрушенные, но все еще красивые фасады и небольшой пятачок, который раньше был садом, а затем просто зарос разнотравьем. Посередине стояла елка, которую зимой мы наряжали на новогодние праздники. Я ринулась к ней. В лицо так кайфово слепило солнце, и я просто бежала по аллее. Маленькая я, благословенная абсолютно синим небом. Я навсегда запомнила эту ослепительно летнюю картину вокруг себя. Это был самый радужный и цветной момент дня в моей жизни. Я просто бежала к елке, как к миражу, и летала наяву, наперегонки с самолетом. Через пятнадцать лет я много раз захочу повторить краски того отрывка детства. Но в каких бы городах закатов и рассветов я ни буду, я так и не увижу без наркотиков, антидепрессантов и трансцендентных практик столько ярких цветов моего детского лета.
Мне так захотелось подбежать к елке, что я и не заметила, как свернула с аллеи в сторону густых кустарников, залезла в какую-то щель в краснокирпичной стене и растворилась в окружении деревьев. Я подобралась к елке и захотела сказать папе, что я елочная принцесса и если я повешу елочную игрушку на ее ветку, то сейчас лето сменится зимой, пойдет снег и наступит Новый год. Я обернулась, а папы не было. Я повернула голову в другую сторону, но там тоже его не было. Я закричала «папа!», но никто не ответил. И я испугалась, что не увижу его больше никогда. Странно, каждый раз вспоминая тот случай, я поняла, что испугалась не за себя, а за папу. Я никуда не пропадала и знала дорогу домой, мне показалось, что пропал мой отец, ведь он всегда должен был быть рядом. Я обнимала елку, смотрела вверх сквозь разлапистые ветви, и синее небо закончилось, оно стало серым, облака закрыли пролетающий в небе самолет, и мне на голову полил небольшой дождь. Я зажмурилась и попросила у бога: «Сделай так, чтобы папа нашелся, а небо снова стало синим!»
Испуганный папа нашел меня и взял за руку. Но погода так и не улучшилась, дождь лил все сильнее, и мы побежали домой.
Я не помню больше таких ярких сладких вкусных моментов. В моей памяти их больше никогда не было, поэтому для меня Вселенная странный партнер для сделок, хотя именно после того как меня изнасиловали, эта дама выплатила мне очень большую компенсацию: вскоре я вышла замуж за долларового мультимиллионера и мой отец стал крупным влиятельным функционером в мире науке. Но полюбить, ни Вселенную, ни кого бы то из людей, ни себя саму, ни детей, мне больше не удалось. Наверное, поэтому я переходила из болезни в болезнь, приобрела толерантность ко всей психиатрической аллопатии, и даже психиатры стали заговаривать со мной о силе любви. Вместо того чтобы поверить в Бога во взрослом возрасте, я сделала аборт.
Я сформулировала это в первую же минуту пребывания рядом с Софией и резко перебила ее вступительную речь. У нее был бархатный, обволакивающий и в то же время очень строгий голос. Я понимала, что если не начну первой, то буду загипнотизирована ей, поэтому сразу сформулировала свой сокровенный запрос на психотерапию: «Мне тридцать два года, и я никого не люблю. У меня биполярное расстройство и паранойя, комплекс Электры и чувство вины за то, что у меня нет чувства вины после того, как я сделала аборт. Мой муж любит меня, но я его нет, я с ним ради денег и безопасности, но самое главное я с ним потому, что он обыграл моего отца однажды в карты. Хоть кто-то обыграл моего отца. Когда я забеременела, я пыталась выбрать из двух зол наименьшее, что для меня чуть менее ужасно мальчик или девочка? Я бы сказала мальчик, но он бы носил гены деспотичного дедушки, ужасного похотливого предателя моего отца. Еще он бы напоминал мне о насильниках. Но девочка девочка даже хуже. Она была бы похожа на мою мать, инертную невротичку, терпилу, замученную хозяйку, вечно несчастную, некрасивую, а также на свекровь и на меня. Я испытала удовольствие, когда избавилась от плода. Я надеялась, что Роман меня изничтожит и я пройду очищение, а он меня не простил, но и не наказал, оставил шанс на повторную беременность. Мои ночные кошмары ухудшаются, а их персонажи начали завоевывать территорию реальности. Препараты мне не помогают, а от нетрадиционки я закрываюсь. Есть также то, помимо изнасилования, что я никогда вам не расскажу, и это самое главное, но все равно я надеюсь на чудесную таблетку, потому что я не хочу страдать и умирать. Я не склонна к самоубийству и хочу жить и наслаждаться, но это не значит, что не страдаю депрессией. Возможно, я хочу подольше жить, чтобы потом было обиднее и страшнее умирать, и в этом мой особый мазохизм. Еще у меня навязчивое желание начать сексуальные связи с незнакомыми мужчинами, будучи замужней женщиной, но я никогда этого не сделаю, и оттого желания кажутся мне безобидными. Я хочу выздороветь и стать счастливой. Вы возьметесь за меня? Пожалуйста! У меня есть деньги, и я готова работать. Не могу больше менять докторов. Вы первая, кому я рассказала правду. Спасите меня».