Липкими небрежными прикосновениями мрак просачивался под кожу и, лишь столкнувшись своими ледяными пальцами с баррикадой живого тепла, нервно вздрагивал. Затем, точно иглами пронзая каждую пядь отвердевшей неповоротливой плоти, он проникал глубже, насыщал собой вены и окрашивал кровь в совершенно иной цвет. Слух наполнился растущим хрустом. Я почувствовал, как мои ребра принялись лопаться одно за другим, а по груди разлился мучительный жар, больше не позволяя сделать ни единого вздоха. Оглядывая свои неестественно выгнутые конечности, я закричал, но голос так и не смог вырваться наружу, застыв в горле твердым комом. Словно ответом на цепенеющее отчаяние, мрак взорвался тысячами разноголосых воплей. Тьма расступилась. Изо всех сил пытаясь не сомкнуть вдруг отяжелевшие веки, я вперился в мутную завесу образовавшейся норы. Панорама дрогнула, и окружающее пространство переменилось, словно кто-то перелистнул страницу мрачной книги. Могучие лапищи холодного воздуха обняли изломанное туловище, многократно усилили хватку и рывком развернули меня в обратную сторону, открывая взору то, что пряталось за спиной.
Теперь я парил над поверхностью исполинского водоворота и явно ощущал, как бешено вращающаяся спираль, состоящая из потоков серой бурлящей грязи, стягивает в свое чрево весь окружающий сумрак. Однако этого было мало. Вспучиваясь огромными пузырями, штормовая воронка выбрасывала высоко вверх струи бурой жижи, будто стараясь добраться и до меня. А на расстоянии вытянутой руки, плавя воздух горячим смрадным дыханием, раскрывалась глубокая пасть гигантского морского монстра. Чудовище издало оглушительный резонирующий свист, и из его алого шевелящегося зева донеслись тысячи истошных воплей. Невнятные слова, пропитанные гневом и отчаянием, постепенно складывались в рифмы. Неразличимый гам становился все громче и отчетливее. Стоны заплетались в мелодию и наполнялись угадываемым смыслом, будто я сам и есть лишь отзвук сонма тех погибших голосов.
Пытаясь высвободиться и немедленно покинуть владения странного зловещего морока, я рванулся, что было мочи. Мускулы схватились короткой судорогой, и я пробудился.
В центре стоянки по-прежнему горел костер. Ярко сияющие алыми всполохами ветки размеренно потрескивали в такт танцующим языкам пламени. По другую сторону кострища, заинтересованно поправляя угли куском обгоревшего поленца, сидел капитан Тычок. Канри тихо бубнил себе под нос какую-то лихую веселую песенку, изредка переходя на свист, в качестве аккомпанемента, в местах, по всей видимости, предназначенных для припева. Я оперся на локоть и ощутил ломоту в отлежанных боках.
А где где Давинти? сбиваясь на сип, сонно процедил я.
Дрыхнет, сухо буркнул Тычок. Я его сменил. Бедняга так яро охранял лагерь, что аж задремал от усердия. Вот я его и сменил. Мне все одно не спится, Дики посмотрел на меня усталым взглядом и продолжил ковыряться в золе.
Я составлю тебе компанию? придвигаясь ближе к капитану, проговорил я.
Зачем спрашиваешь, раз уже сел? не отводя глаз от пламени, отмахнулся Тычок и добавил: Составь, если желание имеется. Я не против.
Мы на тебя ужин сберегли, я суетливо направился к торбе, лежащей в паре шагов от похрапывающего поэта. Немного, но, что есть. Да где же оно?
Тут, одернул меня капитан, тыча пальцем в мягкое шерстяное пузо. Нашел уже. Первым делом учуял. Спасибо за заботу.
Да не за что, смутился я и вернулся на место. Ты как? осторожно поинтересовался я, стараясь не смотреть на товарища.
Ты это скомкано начал Дики, ты извини меня. Я не хотел, он замялся и отбросил горелое поленце в костер. Я не должен был выливать на тебя столько злобы. Ты не виноват, капитан сделал долгую паузу и тяжело вздохнул. Никто не виноват в том, что произошло с ними И с нами тоже Мне больше хочется верить именно в такой выверт, чем в пресловутый злой рок. Иначе можно накликать на себя еще большие беды.
Ничего, дружище, отозвался я и постарался улыбнуться, хотя радости в случившимся действительно не было, я понимаю, мне хотелось продолжить, поддержать товарища, сказать нечто воодушевляющее, но
Ну, вот и славно, Тычок резко перебил меня, как бы давая понять, что на этом разговор окончен. А теперь иди спать. Я посторожу. Через пару часов толкну Тамиора, проговорил он, и на его лице мелькнуло подобие ухмылки. Может, позже все-таки удастся прикорнуть до рассвета. Как бы то ни было, море утром всегда приветливее.
Меня заинтересовало изречение капитана. Слова показались до боли родными и знакомыми, хотя я впервые слышал эту занятную поговорку. А потому еле сдержал при себе быстро пришедшую на ум похожую пословицу. Я уже было открыл рот, дабы сказать, что в моем мире в таких случаях принято говорить «утро вечера мудренее», но осекся и замолк.
Хотя, рассудить по правде, полагаю, вряд ли бы что-то изменилось, узнай Дики мою настоящую историю. Скорее всего, капитан просто счел бы меня слегка безумным или вовсе не обратил внимания на бредовый треп. И все же со временем я привык избегать подобных простодушных откровений. К тому же я все чаще ловил себя на мысли, что вспоминаю прежнюю жизнь, как бессмысленный однообразный сон, которого, возможно, не было и вовсе.
Уверен? вместо надуманных рассуждений уточнил я.
Уверен, утвердил капитан. Иначе бы не говорил.
Ну как знаешь, я похлопал Тычка по плечу и стал устраиваться поудобнее. Кстати, не слишком ли часто старый морской барсук, что не видит нужды в оправдании своих поступков, стал извиняться? с легким смешком произнес я. На моей памяти этот раз уже второй.
Следи-ка ты за своей кружкой, сынок, огрызнулся Дики. Вот заноза. Все-то ты припомнил. Не слишком. Спи давай, умник рогоголовый, канри басовито хихикнул, выудил очередную головешку и вновь принялся поправлять пылающие поленья.
Глава 2
Хидне в гнилую пасть! раздосадовано топтался на месте Тамиор.
Раскрасневшееся от невыносимой жары, сухости и начинающей подступать жажды лицо белобородого воина одновременно выражало суровое недовольство матерого мужчины и удивленное, почти невинное раздражение обиженного ребятенка.
Дави, рявкнул здоровяк, доставай-ка снова эти проклятые записи. Проверим еще раз, может, мы чего-то упустили.
Как будет угодно, с ленивым безразличием отозвался эльф, уселся на горячий песок и погрузил руку в горловину покоящейся рядом торбы. Вот, держи, устало бросил Давинти, протягивая кипу старых пергаментов рыцарю. Только что там смотреть? Не стремлюсь прослыть исключительным занудой, но мы уже с добрый десяток раз вдоль и поперек изучили каждую строчку, каждую черточку каждого изображения на каждом листе. Не замечаю, чтобы что-нибудь изменилось, тил возмущенно всплеснул руками. Я с трудом сдерживаюсь от красноречиво гневных эпитетов в адрес этого хлама, поистине недостойного называться историческим артефактом. Да о чем бишь я? Эти клочки бумаги даже картой назвать сложно! Ума не приложу, что могло так заинтересовать мой живой, полный идей, вдохновения и свободы от предрассудков разум в столь сером бесполезном мусоре, фыркнул эльф.
Груз бесплодных поисков каленым клеймом отпечатался на уверенности всего нашего отряда. Особенно это было заметно по разительным переменам в ставшем давно привычным поведении, казалось, никогда неунывающего поэта. Всегда жизнерадостного и полного оптимизмом энергичного болтуна словно подменили. Взгляд Давинти стал на редкость тяжелым, в нем то и дело улавливались тусклые искорки безысходности. Обыденный водопад восторженных рассуждений постепенно превратился в редкий ручей, становящийся все тоньше, по мере того как жаркий день плавно приближался к своей середине, а желание пить продолжало медленно душить всякого из нас, с каждым новым часом лишь усиливая хватку.