Она сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Ответить фашисту хотя бы полусловом оказалось выше ее сил, и Таня с вызовом посмотрела немцу прямо в глаза с жесткой щеточкой рыжеватых ресниц.
Так что же, мадам? казалось, ситуация его забавляла.
Кляня себя за неосторожность, за то, что не может смириться, и за то, что рискует оставить сиротой Варю, Таня с ненавистью выпалила:
Я не желаю с вами разговаривать!
Когда она, ускоряя шаг, прошла вперед, сумочка на сгибе локтя повисла чугунной гирей, а руки и ноги непослушно задеревенели. Сейчас ее больше всего заботило сохранить достоинство, не дрогнуть, не упасть, не споткнуться. Идти вперед, только вперед.
Проводив ее взглядом, офицер прищелкнул языком:
Какая красавица! В ней чувствуется дух истинного Парижа. Я буквально вижу ее привязанной к столбу на Гревской площади, где в старину сжигали ведьм.
Его спутник вскинул бровь:
Неужели наш неприступный ас люфтваффе влюбился в первую встречную? Это так не похоже на тебя, Курт.
Я встречаю эту женщину на улице Мучеников уже третий раз. Кажется, она живет в доме на углу. А в условиях войны трех встреч вполне достаточно для близкого знакомства.
Таня смогла расслабить спину, только свернув за поворот. Осколком прошлого, мирного Парижа впереди маячил сквер Сен-Дени со спасительными скамейками в густой тени деревьев. Она буквально рухнула на ближайшую скамейку, тупо уставившись на старушку с вязанием. «По-моему, бабуля сидит тут уже второе десятилетие и так же вечна, как памятник святому Дионисию с отрубленной головой в руках».
* * *
Таня! Рада тебе видеть!
Люда возникла рядом внезапно, словно караулила в кустах.
Они были знакомы почти десять лет, с того самого дня, когда Люда подсказала Тане устроиться переводчицей к месье Тюрану. Время от времени они выкраивали минутку попить кофе где-нибудь на Монмартре и раз в год, на Пасху, ходили вместе в русскую церковь к отцу Лазарю.
Хотя Люде перевалило за сорок, на ней было надеты легкомысленное сиреневое платье с оборкой и бежевый жакет в крупных горохах. Она по-прежнему работала танцовщицей в кабаре, хотя и постоянно твердила, что пора перестать трясти ногами и придумать себе более достойное занятие.
Я тоже рада, мне сейчас необходимо поговорить с кем-нибудь, Таня подобрала слово, родным, кому можно поплакаться в жилетку и знать, что тебя поймут правильно.
Выразительно подняв брови, подрисованные ровными дугами, Люда понимающе спросила:
На фашистов нарвалась?
Да. Идут, гады, такие гладкие, откормленные, наглые, как у себя дома, в Тане все еще клокотала ненависть, и она перевела дух. Понимаешь, они про нас говорили про Москву и Ленинград.
Про нас Людино лицо искривилось болезненной гримасой, отразившей глубокую муку. Я когда из России вырвалась, то думала, что никогда, она подняла вверх палец, никогда не буду причислять себя к СССР. Хотелось забыть прошлое, переболеть революцией, как черной оспой, и начать жизнь сначала. Я десять лет кровавые струпья с души отковыривала. Десять лет! А сейчас бегом бы побежала, взяла винтовку и встала на границе с Польшей, чтобы не пропустить в Россию эту фашистскую погань, она закусила губу, оставив на зубах след помады.
Люда, надо что-то делать, сказала Таня, мы не должны сидеть сложа руки и любоваться, как фашисты устанавливают свои порядки. Меня тошнит от вида свастики. На фронт хочу, чтобы лицом к лицу, как наши предки. Ведь мы же русские. Русские!
Она взяла Люду за руку с худыми, нервными пальцами и посмотрела ей в глаза. Люда отвела взгляд:
Представь, подружка, а я перед ними еще и танцую. Вчера вдоволь налюбовалась, как они, налившись вином, орут мне «браво». Рожи красные, воротнички у рубах расстегнуты. У меня отец был охотником, так мне фашисты диких кабанов напомнили. Таких, знаешь, огромных, грязных, с желтыми клыками в пасти. Танцевала и думала, что больше всего хочу швырнуть в зал гранату, чтоб клочья их шкур до потолка полетели.
Люда резко выпрямилась, и ее глаза сузились.
Бедная, Таня с сочувствием погладила Людину руку, воображаю, как отвратительно танцевать перед толпой пьяных немцев, она содрогнулась, я, к счастью, избавлена от их внимания. Могу выходить из дома только по необходимости, она кисло сощурилась, но чувствую, скоро и эта необходимость отпадет. Кому нужны бусы во время войны?
Скользнув по скамейке, Люда придвинулась поближе, шепча почти в самое ухо:
Как раз об этом мне и поручено с тобой поговорить.
Поручено? Кем?
Людино лицо ожесточилось, сразу сделавшись старым и угловатым:
Теми, кто не собирается сдаваться немцам.
От Людиных слов Таня едва не подпрыгнула. Расширившимися зрачками она впилась Люде в глаза:
Повтори, что ты сказала!
Что слышала, Таня никогда не видела Люду такой серьезной. Есть верные друзья, которые хотят бороться с немцами. И им надо иметь место для связи. Почтовый ящик, понимаешь?
Понимаю, одними губами сказала Таня. Ее щеки горели, а руки стали холодны как лед. Она приложила к щеке тыльную сторону ладони, удивившись, что та не зашипела.
Вдалеке улицу пересекал взвод немецких солдат в грязно-зеленой армейской форме. Они шли в вольном строю, чуть враскачку, как будто под их ногами была не земля, а корабельная палуба. Один солдат лихо свистнул вслед молодой француженке, и из середины колонны раздалась трель губной гармоники.
Люда проводила их взглядом и развернулась к Тане:
Ты говорила, что хозяйка бутика предложила тебе купить магазинчик? Это должна сделать я.
Но почему ты? поразилась Таня. Зачем тебе бутик?
Потому, что в бутике будет место для связи, глупенькая, Люда объясняла ей, как маленькой, а деньги для покупки мне соберут. Пустят шапку по кругу.
Люда, но ты же не знаешь клиентов, не имеешь связей с модными домами и с поставщиками. Твоя торговля начнет прогорать, и ты вызовешь подозрение.
Ну и что? Люда тряхнула огненными кудрями. Зато я одна и плакать по мне будет некому. Она крепко взяла Таню на руку: Так поможешь?
Таня ответила прямым взглядом и твердо сказала:
Помогу, но бутик должна купить я. Это ни у кого не вызовет удивления.
Нет! У тебя ребенок и мама!
Но Таня была непреклонна:
Только я. Тебя поймают на первой же сделке. Ты даже не отличишь клиента от провокатора.
Таня, Люда достала из кармана носовой платок и стала скатывать его в трубочку. Таня, дорогая, я не знаю, что сказать.
Скажи «да». Все равно у тебя нет другого выбора.
Вместо ответа Люда порывисто притянула Таню к себе, нечаянно царапнув ногтями по запястью.
Таня улыбнулась:
Если ты меня покалечишь, то наш маленький отряд понесет потери.
Перешучиваясь, Таня отодвигала от себя тревогу за сложный выбор. Конечно, можно было сослаться на семью, помочь Люде купить бутик и после всю жизнь считать себя борцом и героем, но как тогда быть с совестью?
В ее голове уже складывался план действий, которые необходимо предпринять в ближайшее время. Надо узнать, сколько потребуется денег, какие документы надлежит оформить, в какой немецкий комиссариат обратиться за разрешением. Наверное, придется попросить Нинон обождать с продажей пару дней.
Люда встала:
Завтра, на этом же месте, я познакомлю тебя с нужными людьми. Да, кстати, голос Люды звучал небрежно, но Таня поняла, что она хочет сказать нечто важное. Помнишь, в нашу первую встречу я сказала, что ненавижу Францию и французов?
Таня кивнула.
Так вот, теперь я готова отдать за них жизнь, хотя ненавижу по-прежнему.
* * *
В ноябре Париж продувался сырыми ветрами, белыми птицами, кружащими над базиликой Сакре-Кер. Отталкиваясь от куполов Святого Сердца, потоки холодного воздуха стекали на Монмартр, чтобы заблудиться в его узких улочках. Уныло, серо и холодно.