Он безнадежно махнул рукой, потому что последние слова выскочили у него с искренним отчаянием.
Женщина глубоко вздохнула и в раздумьях пожевала губами. Юрий замер или она сейчас согласится передать Тане предостережение, или он пойдет на середину площади и станет орать на всю ивановскую, пока его на Таниных глазах не уведет милиция. Танечка умница, она поймет, что к чему.
Видимо, приняв решение, Григорьевна прищурилась:
Ты в Бога веруешь?
Верую!
Целуй крест, что ты не ворюга, а идешь к зазнобе. И еще поклянись, что и на дыбе про меня не проговоришься.
Рука Юры скользнула за ворот:
Богом клянусь!
Тогда слушай. Мне по этажам ни к чему бегать. Чай не девочка. Тебе надо ты и иди. Я сейчас вернусь обратно в кухню, а ты за мной мышкой шмыгай. И сразу направо. Там кладовка. Надень робу, возьми ящик с инструментом, вроде как рабочий. И иди куда надо. Спросят скажешь, что подмастерье Ваньки Лукьянова, идешь кран чинить.
Задохнувшись от нежданной удачи, Юрий не удержался чмокнуть Григорьевну в щеку, оказавшуюся тугой и гладкой, как яблоко.
Фу ты, бешеный, увернувшись, она по-деревенски закрылась рукавом и смущенно хихикнула, пошли, что ль, жених.
Когда раздался стук в дверь, Таня сидела у окна и держала в руках кружку с остывшим чаем, но не пила, понимая, что не сможет сделать ни глотка. Кружка была тонкого фарфора с надписью золотом «Англетер». Время от времени ставила ее на подоконник, но тотчас снова брала, не смея отвести взгляд от площади. Она была уверена, что стоит отвернуться, и Юра незамеченный пройдет мимо. А в том, что он обязательно будет ее ждать, Таня не сомневалась.
И зачем только она поехала в Россию? Чтобы найти Юру и так же сокрушительно его потерять?
Стук в дверь отозвался в голове противным металлическим звоном. С усилием оторвавшись от окна, Таня сделала несколько шагов до двери, чувствуя себя столетней старухой.
Месье Тюран? Мадам?
Ответа не было, и она просто распахнула дверь, собираясь высказать семейке Тюранов все, что о них думает.
Юра?!
Потрясение оказалось таким сильным, что пол под ногами дал крен в сторону.
Одной рукой Юра захлопнул дверь, а другой крепко обхватил Таню за талию, чтобы она не упала.
Танечка, милая, я должен тебя предупредить
Предупреди, она, не отрываясь, смотрела ему в лицо глазами, в которых плавились золотые искорки. Юра, почему ты меня не поцелуешь?
Танечка, я не смею.
Ты понимаешь, что, возможно, мы с тобой видимся последний раз в жизни?
Танино лицо стало бледным, с горящими на щеках пятнами лихорадочного румянца. Она первая прильнула губами к его губам, переступая черту пространства и времени. В их распоряжении была только одна ночь, а на следующий день месье Тюран подписал контракт с заводом и они спешно выехали из гостиницы, чтобы успеть на трехчасовой поезд.
Всю дорогу до Парижа Таня просидела у окна, перебирая в уме каждую секунду встречи с Юрой. Она чувствовала себя разрубленной напополам, больной и несчастной. От невозможности соединить их жизни хотелось открыть окно и побежать назад с надеждой, что телесная боль пересилит душевную. Глядя на свои руки, она думала, что совсем недавно их касались Юрины пальцы, а по губам скользили его губы.
Перед тем как расстаться, она встала перед ним на колени. Юра сидел в кресле и смотрел на нее полными любви и слез глазами.
Юра, умоляю, ты должен выехать из России. Мы что-нибудь придумаем, будем искать выход. А здесь ты погибнешь. Мы должны быть вместе.
Он опустился на пол рядом с ней и легонько привлек ее к себе:
Мы оба знаем, что это невозможно.
Но почему? Таня сплела его пальцы со своими пальцами. Мы же с мамой убежали. Знаешь, когда меня на судне прятали в железном ящике с углем, то я держала в руке твой ключ, чтобы избавиться от страха.
Пусть ключ будет у тебя, чтобы ты смогла вернуться, повторил он фразу, сказанную семь лет назад при расставании. Она прозвучала как ответ на просьбу о бегстве, и Таня заплакала горько и безнадежно.
Когда Юра уходил, она стояла, прижав руки к горлу, словно пытаясь задавить рвущийся наружу крик простой русской бабы, провожающий на смерть своего ладушку.
Париж, 1931 год
Первые цветы появлялись в Париже в начале марта, едва земля начинала прогреваться после зимней мозглости. Первыми пробивали себе дорогу нежные крокусы с лепестками, похожими на костяной фарфор, за ними на клумбах зацветали примулы, нарциссы и фрезии, а к середине апреля город уже тонул в цветочном половодье. Казалось, что парижанки пережили зиму исключительно ради того, чтобы весной купить себе скромный букетик фиалок или высадить в цветочный горшок композицию из анютиных глазок.
Мадам, купите цветы, приставали к прохожим девочки-разносчицы.
Продавцы постарше пытались взять лестью:
Мадам, без этого тюльпана ваше платье не будет совершенно.
Стряхивая с себя зимнее оцепенение, Париж бурлил и благоухал.
Пятнадцатого апреля, когда на площади Пигаль зацвели каштаны, Таня родила здоровую девочку весом в три килограмма.
Было раннее утро, и лучи солнца просачивались сквозь ставни на желтое больничное покрывало, медленно подползая к ребенку, которого только что принесла акушерка.
Чудесный ребенок, мадам! Ваш муж будет очень счастлив!
У Вареньки были Юрины серые глаза и темный пушок на головенке, который густотой обещал превратиться в Танины кудри.
Услышав детский крик и возглас: «Девочка!», Фелицата Андреевна, всю ночь просидевшая около палаты, встала и перекрестилась:
Господи Милосердный, слава Тебе!
Из кармана выпала книжица, в которую она вчера записала по памяти слова старца Варсонофия Оптинского: «Вся жизнь есть дивная тайна, известная только одному Богу. Нет в жизни случайных сцеплений обстоятельств все промыслительно. Мы не понимаем значения того или другого обстоятельства. Перед нами множество шкатулок, а ключей нет Замечайте события вашей жизни. Во всем есть глубокий смысл. Сейчас вам непонятны они, а впоследствии многое откроется»
Один ключ уже пригодился, чтобы Танюша смогла открыть квартиру Никольских. То, что у них с отцом Игнатием общая внучка, и то, что Варенька родилась в день памяти отца Игнатия, наполняло Фелицату Андреевну священным трепетом высшей воли. Девочка, внучка отца Игнатия, должна обязательно вырасти замечательным человеком, иначе и быть не может!
Мадам, вы можете пройти, разрешила акушерка с плоским лицом, выражавшим крайнюю степень собственной значимости.
Мерси!
У Фелицаты Андреевны отяжелели ноги, словно она собиралась прикоснуться к величайшему из чудес мира.
Усталая Танюша полусидела в кровати, прижимая к себе белоснежный сверток. На безымянном пальце блестело тонкое обручальное кольцо. Таня купила его сразу по приезде из России и больше не снимала.
Мама, Варя похожа на Юру.
Впервые за девять месяцев Фелицата Андреевна заметила, что Танины глаза ожили. Она так отчаянно тосковала о Юре, что одно время Фелицата Андреевна опасалась за ее здоровье. И если бы Танюша не почувствовала в себе зарождение новой жизни Бог знает, чем бы закончилась ее разлука с любимым.
Фелицата Андреевна умирала от желания взять внучку на руки и прижать к груди, ощутив непередаваемо теплый запах ребенка, от которого хочется сладко плакать.
Варя, Варенька, солнышко наше!
С именем определились давно Варварой звали Юрину маму. Мальчика назвали бы Игнатом. Заглянув в красное личико новорожденной с круглыми щечками, Фелицата Андреевна погладила Таню по голове, влажной от пота, и присела на краешек кровати.
Вот я и стала бабушкой.
Таня улыбнулась сухими губами, искусанными до крови: