От желания скорее ступить на родную землю у Тани кружилась голова и замирало дыхание. Странно, но прежде она не предполагала, что так трепетно любит Россию. Казалось бы, по обе стороны границы в окна вагона стучит серый июльский дождик, вдоль колеи построились одинаковые березки, тот же глянец мокрой травы с запутавшимися головками белых ромашек, но здесь чужая Польша, а там Родина, любимая до последнего камушка на дороге.
В последний раз на мамины именины Таня подарила ей ожерелье из иранской бирюзы, ярко отливающее небесной голубизной. Мама была в восторге, но потом загрустила и сказала, что самыми драгоценными камнями считает булыжники на мостовой перед петербургским домом.
Надо будет обязательно найти время и подобрать для мамы камень с Рождественской улицы. Таня представила, как удивится мама, когда узнает о поездке в Россию. Она не решилась признаться ей в своей авантюре, чтобы излишне не волновать.
Позвякивая стаканами чая на подносе, мимо прошел проводник в синей отутюженной форме. Он щеголял густыми усами, компенсирующими обширную лысину на голове.
Не простудитесь, товарищ девушка, а лучше попейте чайку с лимончиком.
Спасибо, не хочется.
Поезд скинул скорость на повороте, и стаканы звонко задрожали в подстаканниках.
Товарищи и господа, поезд приближается к пограничному пункту, просьба всем занять свои места, зычно выкрикнул проводник.
Как по команде двери купе захлопали, и из них стали выглядывать встревоженные пассажиры.
Это граница? спросил Таню молодой немец в клетчатом пиджаке. Он посмотрел на нее с долей жалости, как обычно смотрят на страшилку, которой суждено остаться старой девой без перспектив на замужество.
Да, Таня кивнула, нас попросили не покидать купе.
Указательным пальцем Таня поправила очки в роговой оправе (она купила их на блошином рынке) и пригладила туго зачесанные назад волосы, свернутые на затылке в плоский узел. Мешковатое платье, уродующее фигуру, удачно довершало облик серой мыши из породы мелких клерков, презираемых в респектабельном обществе.
Постучав, она вошла в купе к Тюранам.
Мадам Тюран спала, прикрыв лицо носовым платком. От ее дыхания платок трепетал и вздымался могучей рябью. Месье Тюран читал газету. Он был мелким мужчинкой с суетливыми движениями и липким взглядом записного гуляки. «Жук еще тот, охарактеризовала его Таня при первом знакомстве, неудивительно, что мадам Тюран следит за ним, как кошка за воробьем».
Мадам, месье, скоро граница. Готовьте документы.
Таня села на краешек полки подле месье Тюрана, ожидая, когда понадобятся ее услуги.
Мадам откинула платок и непонимающе моргнула глазами:
Мадемуазель Таня, что вы делаете рядом с моим мужем?
От ее вопроса месье Тюран лихорадочно свернул газету и отпрянул в угол, едва не сбив локтем лампу на столике.
Мадам, я пришла помочь вам при прохождении паспортного контроля. Сейчас будет пограничный пункт.
Неужели я так долго спала? одернув на груди блузку, мадам приняла вертикальное положение и достала сумочку. Ну что ж, посмотрим, каковы на вид русские военные.
Советские, мягко поправила Таня.
Ах, для меня, истинной француженки, эта территория всегда будет русской, как бы она ни называлась.
«Резонно», подумала Таня, глядя, как мадам Тюран вынула из несессера тюбик помады и одним движением накрасила губы карминовым цветом. Следом за помадой из сумочки на свет появились бусы, которые Таня назвала для себя «Бежин луг» зеленое стекло вперемежку с каплями прозрачного бисера.
Надо признать, что гардероб мадам был подобран с отменным вкусом. Перехватив Танин взгляд, мадам Тюран медленно провела пальцем по ожерелью:
Может быть, в будущем и вы позволите себе купить нечто подобное. Как знать
Дверь в купе приоткрылась:
Паспортный контроль.
Два пограничника вошли в купе, перегородив собой выход. Один рыжеволосый, с веселым веснушчатым лицом, другой гибкий и стройный, с огненно-черными глазами.
Паспорта, пожалуйста.
Они говорили на плохом, но вполне понятном английском.
Вы можете говорить по-русски, сказала Таня, я переведу.
Принимая паспорт из рук месье Тюрана, рыжий бросил на нее косой взгляд.
Мы не нуждаемся в переводчике, отрезал черноглазый, ждите своей очереди.
Сделав отметку в паспорте мадам, он повернулся к Тане:
Ваши документы.
Вот, пожалуйста.
Держа раскрытый паспорт на ладони, пограничник пальцем перелистал несколько страниц:
Татьяна Горностаева, французская подданная, его лицо стало враждебным. Он закрыл паспорт и сунул его себе в нагрудный карман. Предъявите ваши вещи.
Таня встала:
Я еду в другом купе. Пройдемте. Вы не найдете у меня ничего интересного.
Зря она стала вступать в пререкания с пограничником, потому что вещи в чемодане он перерывал с особым рвением. Наверное, если бы мог, то с удовольствием потоптал бы их сапогами. Судя по брезгливому виду, маленький флакончик духов в форме сердца вызвал у него отвращение своей буржуазностью. Досмотр остановился, дойдя до стопки трусиков и шелкового бюстгальтера с кружевной полосой. Под ними, перевязанные бечевкой, лежали письма для Юры. Их было ровно семь, потому что раз в год Таня писала Юре поздравление на день Ангела.
Что в конвертах?
Письма, сказала Таня и злорадно добавила: Любовные.
Пограничник оскорбленно задышал и протянул паспорт:
Можете следовать дальше, гражданка Франции.
Хлестко и жестко в коридоре прозвучали его слова, сказанные напарнику:
Ненавижу белогвардейских недобитков. Руки чешутся отправить их на стройки социализма.
Да ладно тебе, Черемисин, раздался в ответ голос с примирительной интонацией. Что ты всех в беляки записываешь?
Знаю, у них ненависть к коммунистам на лице написана.
Дурак несчастный! громко сказала вслед Таня, хотя ее уже не могли слышать.
Ленинград, 1930 год
По России ехали больше суток, и все это время Таня не отрывалась от окна. С жадностью разлученного влюбленного она всматривалась в деревенские избы с покосившимися заборами, в стада коров на полях, в повозки, пережидающие поезд у железнодорожных путей. Вослед поезду с косогора махали руками ребятишки, и машинист всегда подавал им короткий гудок.
После французских предместий с аккуратными домиками Россия показалась ей сумрачной и таинственной. И только когда стали переезжать какую-то реку, выглянуло солнце, словно на землю высыпалось ведро золотого песка. Из глади воды вдруг выплыли купы деревьев, стелящиеся долу, зеленый луг, который переходил в синее небо, и церковь, как белая лебедушка, готовая вот-вот взлететь над землей. Впуская в себя дух Родины, Таня задохнулась от красоты и больше уже не чувствовала себя иностранкой, случайно оказавшейся в восточном экспрессе.
В Ленинграде поезд прибыл на Варшавский вокзал. Был поздний вечер. Серые сумерки мягко затушевывали очертания домов и улиц, перечерченных мостами и каналами. Мягко покачиваясь, машина везла их в гостиницу «Англетер» на Исаакиевской площади. Месье Тюран утомленно дремал на переднем сиденье, мадам Тюран, рассеянно глядя по сторонам, перебирала бусы на шее.
Таня узнавала и не узнавала город, в котором родилась и росла. По сумрачному Петрограду ее детства ходили патрули в матросских шинелях и вились очереди за хлебом, а в городе, который теперь называется Ленинградом, горели фонари и смеялись женщины. По сравнению с Парижем, в глаза бросилась бедная одежда прохожих и убогие витрины магазинов, выдержанные в неброских тонах, словно оформители боялись яркой краской нарушить скорбный покой большого кладбища. На дорогах было много телег. У здания с надписью «Культурфильм» толпилась молодежь. Посередине улицы вереницей катили краснобокие трамваи.