Но парни в форме, похоже, изрядно его побаивались.
Ничего, ваше благородие, проворчал здоровяк, потирая ушибленную мною челюсть. Столкнулись нечаянно.
Я вам устрою нечаянно! Усатый погрозил костлявым кулаком. А еще гимназисты называются При Александре Николаевиче вас бы уже сто раз выперли за такие выкрутасы, остолопов.
Иван Павлович, мы не
Молчать! Молчать, когда я говорю. Тот, кого назвали Иваном Павловичем, шагнул вперед и ухватил здоровяка за пуговицу на кителе. Слушай сюда, Кудеяров, внимательно слушай: еще раз начнешь кулаками махать вылетишь с волчьим билетом. Понял?!
Да как же не понять, ваше благородие.
Здоровяк едва заметно улыбнулся но тут же снова подобрался, старательно изображая испуг. Видимо, он уже не раз попадался на подобных потасовках и теперь всерьез рисковал огрести по полной. А его товарищи и вовсе успели то ли удрать по коридору, то ли спрятаться и избежать праведного гнева
Воспитателя? Или как его тут называют?
Пошел вон отсюда. Иван Павлович отпустил насупившегося Кудеярова и развернулся ко мне. А ты, Волков, марш в уборную! Не хватало еще с таким рылом на улице показаться.
Волков?..
В виновники потасовки меня вроде бы не записали, но на этом благосклонность Ивана Павловича закончилась. Он схватил меня под локоть, с неожиданной для своей комплекции силой проволок по коридору и буквально швырнул за дверь к видавшему виды умывальнику с латунным краном.
Прямо над ними висело зеркало небольшое, с отколотым куском в углу, мутное и явно давно не мытое. И из него на меня удивленно таращился худой темноволосый пацан лет семнадцати-восемнадцати, облаченный точно в такой же китель со стоячим воротником, как и те, кто только что пытались отметелить
Его? Меня?.. Нас?
Я поднял руку и парень за стеклом повторил движение. Осторожно коснулся пальцами разбитого носа, покачал головой и снова уставился прямо на меня.
Может, я и правда выглядел примерно так целую вечность назад. Так давно, что при всем желании не вспомнил бы. Впрочем, едва ли ритуал мог иметь такой побочный эффект. События принимали весьма занятный оборот, и все больше напоминали какую-то фантасмагорию, однако вывод напрашивался сам собой: меня переместило не только во времени и пространстве но еще и зашвырнуло в чье-то тело. И если
Долго тут рассусоливать будешь? сердито буркнул за моей спиной Иван Павлович. Как на девку пялишься Мойся давай и иди уже!
Я не стал спорить: открутил кран, сполоснул лицо, осторожно пощупал нос кажется, не сломан и даже кое-как привел в порядок одежду. Эти нехитрые операции не только окончательно привели меня в чувство, но и позволили хоть немного выдохнуть и подумать
Нет подумать как раз таки не получилось, хоть я и отчаянно пытался. Вопросы с жужжанием роились в голове, и с каждым мгновением их количество увеличивалось примерно вдвое. Даже срочных и самых-самых важных оказалось столько, что они принялись расталкивать друг друга, буквально встали колом где-то между ушей и только вяло трепыхались, пока меня в конце концов не вытолкали из уборной, так и не дав как следует оттереть мокрой ладонью брюки.
Вот, держи свое богатство.
Иван Павлович протянул мне изрядно помятую синюю фуражку и портфель, примерно такой же, как тот, что прошелся по моим ребрам. Видимо, подобрал где-то неподалеку, пока я мылся.
Там, где их обронил этот самый Волков.
Чего смотришь? Ступай уже домой.
Домой?.. переспросил я.
Ты что, головой ударился? Иван Павлович озабоченно нахмурился, но тут же ухмыльнулся и погрозил мне пальцем. Паясничать вздумал? Так я тебя быстро отучу.
Вот тебе и воспитатель-наставник. Помощи тут точно не дождешься да и не очень-то и надо!
Я уже успел сообразить, что если этот старый хрен кому-то и сочувствовал, то только себе за необходимость возиться с бестолковыми гимназистами. Впрочем, лишние расспросы вряд ли принесли бы хоть какую-то пользу, а вот вред запросто. Я пока еще понятия не имел, что собираюсь делать, но уж точно не собирался жаловаться на потерю памяти и закончить сегодняшний вечер в больнице для умалишенных.
Ничего, как-нибудь разберусь.
Спускаясь по лестнице, я изучил содержимое собственных карманов. Улов оказалось невелик: перочинный нож, пара позеленевших латунных ключей на проволоке, несколько медных монет, одна серебряная и крохотный черный переплет. Мягкий, «под кожу».
Паспорт. Точнее, паспортная книжка, судя по надписи под обложкой. Без фотографии, зато имя знакомое, видимо мое теперь. Волков Владимир Петрович. В графе «Звание» вполне ожидаемое «гимназист» с номером учебного заведения. А вот дальше
Нет, я уже успел сообразить, что дело нечисто, хотя бы по знакомому, но непривычному языку с обилием ятей и еров на концах слов. И все равно никак не мог поверить, пока не добрался до строчки «Время рождения».
14 января 1892 года.
Приехали. Что я там говорил, пока чертил письмена на столе? Месяц, от силы полтора?
Ну-ну.
Глава 2
Дай пройти! Встал тут, как этот самый
Похожая на сердитый шарик бабуся с авоськой оттеснила меня богатырским плечом и с видом победителя плюхнулась на скамейку у окна. Мест в трамвае оставалось еще с дюжину, но ей почему-то хотелось занять именно это.
Да и пожалуйста у меня определенно хватало проблем и без всяких там старых перечниц.
Впрочем, время в их число явно не входило: его-то как раз имелось предостаточно. Каким бы корявым на поверку ни оказался мой ритуал, сработал он крепко и до беды, которую притащил с собой шеф, теперь уже было лет сто, не меньше. Так что я не придумал ничего умнее, чем отправиться домой ну то есть по адресу, указанному в паспортной книжке. До революции за пропиской в Петербурге следили строже некуда, так что вряд ли я то есть Володя Волков, мог жить где-то еще.
Погода на улице оказалась теплая, и я без особой спешки прогулялся полкилометра от гимназии до Садовой. Спросил у городового на перекрестке, который из трамваев едет на Васильевский остров, забрался внутрь, заплатил строгому кондуктору в форменном кителе положенные три копейки и поехал.
Не так уж я и плохо помнил город, судя по тому, как быстро отыскал дорогу от Ломоносовской то есть от Чернышёвой площади, как ее тут называли. Самым разумным сейчас было бы устроиться куда-нибудь в свободный угол, подальше от ворчливой старушенции, и пораскинуть мозгами: составить план действий, понять, где же я так здорово прокололся с расчетами и куда (точнее, в какой именно год) меня закинуло.
Но я так и не заставил себя даже сесть. Стоял, вцепившись в поручень, и пялился в окно. Трамвай катился по рельсам не слишком быстро, и я без особого труда мог разглядеть проплывающие мимо в вечернем полумраке улицы.
Знакомые и одновременно чужие. И не только из-за громадных вывесок частично на английском или французском языках, но по большей части русских, с все теми же ятями и ерами. За мутным стеклом степенно проехала библиотека, два модных магазина, ресторан, какая-то адвокатская контора с труднопроизосимой фамилией владельца и снова ресторан. Когда глаза понемногу привыкли к мельтешению гигантских надписей, все снова стало привычным, разве что чуть забытым.
А потом из-за угла здания на Сенной площади вдруг вынырнул храм. Огромный, златоглавый ничего похожего тут отродясь не стояло. Прямо напротив метро точнее, того места, где оно будет: станцию построили только в начале шестидесятых. Тогда она еще называлась площадь Мира Сенной стала только в девяносто первом.
Вроде бы все то же самое но не совсем. Чуть иначе загибаются повороты, по-другому разбегаются в стороны знакомые переулки. Мариинский театр на своем месте, только выкрашен почему-то в желтый, а не в положенный бледно-зеленый. Благовещенский мост, по которому трамвай не спеша перебрался на Васильевский остров, раньше был метров на триста ближе к Дворцовому, а не выходил прямиком на Восьмую линию Да и сама линия основательно «раздулась», стала раза в полтора шире.