Что это такое? Где я?
Как тебя зовут? проговорила она вместо ответа.
Меня?
Пациент помолчал. И вдруг вскричал:
За хлебом!
За каким хлебом?
Он не знал, как объяснить. И решил закрыть рот. Но врач снова спросила, как себя чувствуешь, а?
Скорее всего, на этот вопрос не существовало возможного ответа. Почему я должен себя как-то чувствовать. Что со мной происходит. И он произнес вслух, что со мной случилось.
Ты попал в аварию. Но по сравнению с тем, чего можно было ожидать легко отделался.
В аварию?
Не помнишь? Нога будет болеть. Но ты счастливчик.
Он долго ничего не отвечал, как будто ему сложно было до конца понять слова врача.
Настоящий счастливчик.
Вот уж не знаю, пробормотал он на всякий случай.
Как тебя зовут?
У меня глаза слипаются.
А потом отдохнешь.
Где я?
В больнице. Она улыбнулась. В хороших руках.
Что со мной?
Я же сказала.
Просто я никак не могу прийти в себя.
А голова не болит?
Должна болеть?
Ну как же ты сильно ударился. Не помнишь, где ты живешь?
Ответить на прямые вопросы ему удавалось не сразу, как будто все нужно было долго разжевывать, чтобы дойти до сути. Или просто потому, что его сковывал неведомый страх.
Ты знаешь, где живешь? настаивала врач. Помнишь чей-нибудь номер телефона?
Он отвернулся к стене, словно не желая отвечать.
Можешь назвать по имени кого-нибудь из знакомых?
Снова молчание, с легкой примесью тревоги.
Почему у тебя не было при себе никаких документов?
Я не знаю, о чем вы. У меня глаза слипаются.
Как звали человека, с которым ты ехал?
Понятия не имею!
Становилось все яснее, что ему не только хочется спать, а еще и жутковато.
Приятных сновидений, сказала врач. Эти два слова прозвучали как-то угрожающе. Но сон сломил всякое недоверие, и он уснул.
* * *
Твоя мать ни в чем не виновата.
Нет, она должна была
Кабаненок, сказал Ранн.
Что.
По сравнению с остальными вепрями у тебя исключительная память.
Просто я постоянно размышляю.
Я тоже.
А все остальные?
Не все. Лучше бродить в одиночестве; тогда тебя может подвести разве что звук собственных шагов, а не идиотизм болтуна, который только и норовит поднять шум и гам возле человеческого жилья, и удирай потом во все лопатки; и все может кончиться гибелью сородичей.
Ты очень интересно хрюкаешь.
Danke schön[23]. Спасибо. Главное не разучиться думать, Кабаненок.
Но иногда я сам не понимаю своих мыслей.
Не беспокойся об этом. Фантазировать это прекрасно. Это так же чудесно, как найти себе свинку, которая хрюкает с тобой в лад.
Мне кажется, свинки особи более не знаю, как это выразить.
Я не совсем понимаю, что конкретно ты не в состоянии выразить; но обычно они гораздо рассудительнее самцов.
Вот и я о том же. Но не знаю, где найти свинку.
В лесу их пруд пруди. Бьюсь об заклад, ты много-часто на них натыкаешься. Или ты редкий разиня. Говорила мне мать твоя Лотта, что в голове у тебя одни птички.
Чего?
Вот-вот. Птички в голове.
У меня? В голове?
Так именно она и говорила.
Кабаненок помотал головой и подвигал всем своим уже достаточно объемным телом, чтобы вытрясти птичек, застрявших, по словам Ранна, внутри.
Куда-то они все запропастились.
Помню, как-то раз мама сказала, что я поэт.
В тишине был слышен лишь негромкий стук копыт о землю, и наконец Ранн осторожно заметил, что приличному кабану не пристало имя поэта.
Я уже понял.
Она, вероятно, была обижена за какую-нибудь твою выходку.
Скорее всего. И, не доходя до толстоствольного кедра, выпалил то, что давно уже вертелось у него в голове: А давай бродить по лесу вместе, ты и я?
Нет, Кабаненок. Так мы разучились бы думать и только хрюкали без толку. Что касается стрелы времени, мне кажется, это форменная ерунда.
Возможно. Но я так не думаю. Он снова приободрился. При помощи стрелы, которая летит по времени в обратную сторону, время пошло бы назад и мне удалось бы понять, что произошло с мамой и со всеми остальными. И где они теперь. Представляешь?
Если ты не можешь вспомнить, что с вами произошло, нужно привыкнуть к одиночеству.
Легко сказать.
Ты много-часто об этом думаешь?
Ага.
«Много-часто»; так говорил Ранн. За версту было заметно, что родился он в очень далеком лесу. На все вопросы этот кабан отвечал, что родом он из Баварии, а это, по-видимому, далеко-далеко за нашим лесом, за другими лесами, один дальше другого. Но ему никогда не хотелось рассказывать, что привело его сюда из далекой страны.
За этими раздумьями Кабаненок внезапно заметил, что остался один, потому что Ранн исчез совершенно бесшумно. Мама, Кабанчик, Свинюшка, Свинка, где вы? Помедлив несколько секунд, он направился к каменному дубу[24], возле которого устроил лежку, и вполголоса, как будто кто-нибудь мог услышать, сказал, как тоскливо всегда быть одному. Говорили мне, не зевай, а то потеряешься.
* * *
Давайте-ка начнем, сегодня вы бодрее, чем вчера.
Нет Как будто думать было для него утомительно. Я помню только
Что? поинтересовался врач.
Тяжелое, густое молчание. Этот доктор был посуше, чем вчерашняя врач. Пациент глубоко вздохнул, словно путешествие в страну неспящих было томительным и трудным. Рассуждать ему было нелегко, а когда он пытался что-нибудь вспомнить, болела голова. Но его не оставляли в покое.
Как вас зовут?
Меня?
Молчание. Как будто найти ответ было чрезвычайно сложно.
Не знаю. А вы разве не знаете?
Пока что мы называем вас в соответствии с номером палаты.
Отлично. И как меня теперь зовут?
Пятьдесят Седьмой.
Превосходно.
Молчание. Он толком не знал, отчего ему казалось унизительным, что теперь его зовут Пятьдесят Седьмым. Или что он превратился в Пятьдесят Седьмого. Но со временем, которое шло тихо, как в замедленной съемке, он начал думать, что, наверно, это как раз хорошо, что его считают Пятьдесят Седьмым, так благоразумнее.
Вы только не волнуйтесь, вмешался врач, вероятно угадав его мысли. Мы никуда не торопимся.
Он указал куда-то в сторону ночного столика и добавил, если что-нибудь вспомните, снова запишите это в тетрадке.
Примечания
1
В интервью, сопровождавших выход романа, автор рассказывал, что этот вопрос задал его друг и внимательный читатель Цви Кац, бизнесмен, живущий на две страны, Израиль и Мексику, но заезжающий в Барселону при каждой возможности. Кабре посетовал, что увяз в работе над новым романом, и упомянул, что один из его героев кабаненок, а Кац ответил вопросом: «И что?» Здесь и далее примеч. перев.
2
Неужто это смерть? (нем.) Строка из стихотворения немецкого поэта эпохи романтизма Йозефа фон Эйхендорфа (17881857) «На закате» («Im Abendrot»), положенного на музыку немецким композитором Рихардом Штраусом (18641949) и ставшего четвертой частью цикла «Четыре последние песни» для сопрано и оркестра («Vier letzte Lieder», 1948).
3
Букв. «начинается» (лат.) начальные слова текста в рукописных или первопечатных книгах.
4
Измаилом просит называть себя рассказчик в романе американского писателя, поэта и моряка Германа Мелвилла «Моби Дик, или Белый Кит» (Moby-Dick, or The Whale, 1851); фразой «зовите меня Измаил» он начинает повествование.
5
Жан-Пьер Рампаль (19222000) выдающийся французский флейтист; считается, что он лично возродил популярность флейты, какой она не пользовалась с XVIII века.
6
Лео уменьшительное от испанского имени Леонор.
7
История Измаила и его отца своего рода вариация на тему рассказа Кабре «Мужчины не плачут» из сборника «Когда наступит тьма»; также в романе прослеживаются отсылки к рассказам «Тезей» и «Эбро» из того же сборника.
8
Жозеп Карнер и Пуч-Ориол (18841970) каталонский поэт, драматург, журналист, переводчик; в 1939 году, после поражения Республики, эмигрировал из Испании.
9
В период диктатуры Франсиско Франко (19391975) в Каталонии проводилась политика языковой ассимиляции: было запрещено преподавание каталанского языка, периодика на каталанском языке, официальная документация велась только на испанском и т. д.