Махеш Капур, не поворачивая головы, а лишь проследив за его взглядом, тихо сказал:
Существуют разные заминдары[39]. Не все из них связывают дружбу и землю. Наваб-сахиб знает, что я действую по своим принципам. Он сделал паузу. Некоторые из моих родственников в Рудхии тоже могут потерять свои земельные участки.
Премьер-министр кивнул в ответ на эти слова, а затем потер озябшие руки.
Что ж, он хороший человек, снисходительно сказал он. Как и его отец, прибавил он.
Махеш Капур молчал. Шармаджи уж никак нельзя было упрекнуть в неосмотрительности, и все же заявление было слишком опрометчивым, если он действительно хотел этим что-то сказать. Было отлично известно, что отец наваба-сахиба, покойный наваб-сахиб Байтара, был активным членом Мусульманской лиги, и, хотя он и не дожил до образования Пакистана, именно ему он посвятил свою жизнь.
Высокий, седобородый наваб-сахиб, ощутив на себе взгляд двух пар глаз, поднял сложенную чашей ладонь ко лбу, вежливо приветствуя, а затем склонил голову набок с мягкой улыбкой, словно поздравляя старого друга.
Ты не видел Фироза и Имтиаза? спросил он Махеша Капура, неторопливо приблизившись.
Нет-нет, но полагаю, я также не видел и своего сына
Наваб-сахиб слегка поднял руки ладонями вверх в жесте беспомощности. Вскоре он сказал:
Итак, Пран женат, Ман на очереди. Полагаю, ты считаешь его куда менее покладистым.
Ну, покладист он или нет, а я уже приискал ему кое-кого в Варанаси, ответил Махеш Капур решительно. Ман встретился с ее отцом. Он тоже в текстильном деле. Мы наводим справки. Поглядим, как будет. А что там с твоими близнецами? Совместная женитьба на двух сестрах?
Посмотрим, посмотрим, сказал наваб-сахиб, с грустью думая о своей жене, похороненной уже много лет назад. Довольно скоро все они остепенятся, иншалла[40].
1.7
За закон! сказал Ман, салютуя сидевшему на кровати Фирозу уже третьим стаканом скотча. Имтиаз разглядывал бутылку, развалившись в мягком кресле.
Спасибо, сказал Фироз. Но надеюсь, что не за новые законы.
О, не переживай, законопроект моего отца никогда не примут, сказал Ман. А даже если и примут, ты будешь намного богаче моего. Взгляни на меня, мрачно добавил он. Я вынужден тяжко трудиться, чтобы зарабатывать себе на жизнь.
Так как Фироз был юристом, а его брат врачом, они явно не влезали в популярный шаблон праздных сынов аристократии.
И вскоре, продолжил Ман, если мой отец не изменит решения, я буду вынужден работать за двоих. А позже и того больше. О боже!
Что твой отец ведь не заставляет тебя жениться, а? спросил Фироз, и на улыбку его набежала тень.
Ну, буферная зона исчезла сегодня вечером, сказал Ман безутешно. Добавить?
Нет-нет, спасибо, у меня еще много, ответил Фироз. Он наслаждался выпивкой, но с легким чувством вины: его отцу это понравилось бы еще меньше, чем отцу Мана.
И когда же наступит этот счастливый миг? неуверенно спросил он.
Бог весть. Вопрос пока только на стадии изучения, сказал Ман.
В первом чтении, вставил Имтиаз.
Почему-то его реплика развеселила Мана.
В первом чтении! повторил он. Что ж, давайте надеяться, что до третьего чтения никогда не дойдет! А даже если и дойдет, президент наложит вето! Он рассмеялся, сделав пару больших глотков. А что насчет твоей женитьбы? спросил он Фироза.
Фироз отвел взгляд, будто осматривая комнату. Она была такой же пустой и функциональной, как и большая часть комнат в Прем-Нивасе, которые выглядели так, словно вот-вот ожидали неизбежного нашествия стада избирателей.
Моя женитьба! сказал он со смехом.
Ман энергично кивнул.
Сменим тему, предложил Фироз.
Почему? Ты ведь предпочел уединиться здесь и выпить, а не гулять по саду
Сложно назвать это уединением
Не перебивай, произнес Ман, обнимая его. Если бы молодой и красивый парень вроде тебя пошел в сад, то был бы окружен подходящими молодыми красотками. Да и неподходящими тоже. Они бы налетели на тебя, словно пчелы на лотосы. Локон кудрявый, локон кудрявый, будешь ли ты моим?
Фироз зарделся.
Ты неверно понял метафору, сказал он. Мужчины пчелы, а женщины лотосы.
То, что процитировал Ман, было куплетом из газели на урду о том, что охотник мог стать жертвой. Имтиаз рассмеялся.
Заткнитесь вы оба, сказал Фироз, притворяясь более сердитым, чем на самом деле. Он устал от этих глупостей. Пойду вниз. Абба[41] будет голову ломать, куда это мы запропастились. Да и твоему отцу тоже будет интересно. И, кроме того, стоит узнать, женат ли уже твой брат и действительно ли у тебя теперь есть красивая невестка, которая станет журить вас и обуздывать ваши излишества.
Ладно, ладно, мы все спустимся, весело сказал Ман. Может быть, некоторые пчелы начнут цепляться за нас. И если кого-то ужалят в самое сердце, рядом ведь есть доктор-сахиб, который непременно сможет нас вылечить. Верно, Имтиаз? Все, что нужно сделать, это приложить лепесток розы к ране, да?
Если нет противопоказаний, серьезно сказал Имтиаз.
Никаких противопоказаний, весело засмеялся Ман, идя вниз по лестнице.
Смейся сколько угодно, сказал Имтиаз, но у некоторых людей бывает аллергия даже на лепестки розы. Кстати, о лепестках: ты подцепил один своей шапкой.
А, правда? переспросил Ман. Эти штуки сыплются отовсюду.
Да уж, сказал Фироз, шедший сразу позади него. И нежно смахнул лепесток.
1.8
Поскольку оставшийся без сыновей наваб-сахиб выглядел несколько растерянно, дочь Махеша Капура Вина вовлекла его в круг своей семьи, расспрашивая о старшем ребенке его дочери Зайнаб. Вина и Зайнаб дружили с детства, но после замужества Зайнаб исчезла в мире женского затворничества, как предписывает пурда[42]. Старик говорил о ней с осторожностью, а о двух ее детях с нескрываемым восторгом. Внуки были единственными существами в мире, которым позволялось прерывать его занятия в библиотеке. Но сейчас поместье Байтар, известное как Байтар-Хаус, большой желтый фамильный особняк, находившийся всего в нескольких минутах ходьбы от Прем-Ниваса, сильно обветшал, и библиотека тоже пострадала.
Чешуйница одолела, знаете ли, сказал наваб-сахиб. И мне необходима помощь в каталогизации. Задача стоит грандиозная и в каком-то смысле не очень обнадеживающая. Кое-что из ранних изданий Галиба[43] сейчас не отыскать, как и некоторые из ценных рукописей нашего поэта Маста[44]. Мой брат так и не составил список того, что он увозил с собой в Пакистан
Услышав слово «Пакистан», свекровь Вины, сухонькая, старая госпожа Тандон, вздрогнула. Три года назад ей и всей ее семье пришлось бежать от крови, пламени и незабываемого ужаса Лахора[45]. Они были богатыми, что называется, имущими людьми, однако потеряли почти все, что имели. Им посчастливилось бежать и выжить. У ее сына Кедарната, мужа Вины, до сих пор не сошли шрамы на руках, оставшиеся после нападения погромщиков на колонну беженцев. Некоторые их друзья погибли тогда.
«Молодежь очень вынослива», с горечью думала старая госпожа Тандон. Ее внуку Бхаскару было всего шесть лет, но даже Вина и Кедарнат не позволили тем страшным событиям испортить им жизнь. Они вернулись сюда, на родину Вины, и Кедарнат нашел себе небольшое дело унизительнейшее, грязнейшее занялся торговлей обувью. Для старой госпожи Тандон даже потеря прежнего благополучия была не настолько болезненной.
Она была готова терпеть разговоры с навабом-сахибом, пусть он и был мусульманином, но стоило ему упомянуть приезды и отъезды из Пакистана и ее воображение не выдержало. Ей стало плохо. Приятная болтовня в саду в Брахмпуре потонула в криках толпы на улицах Лахора, обезумевшей от крови, и в разгорающемся пламени. Ежедневно, а порой ежечасно, она возвращалась мыслями к тому месту, которое все еще считала своим домом. Которое было прекрасно, прежде чем внезапно стало чудовищным. А ведь совсем незадолго до того, как она утратила его навсегда, он казался совершенно безмятежным и безопасным, ее дом.