Брось, в переписке нет ничего дурного, успокоила ее Малати. Пока ты не испытываешь к нему явной неприязни или любви, переписывайся сколько влезет. И потом, он ведь сам сказал вам, что его чувства к другой девушке до сих пор не угасли, так?
Да, задумчиво протянула Лата. Да, так.
12.5
Два дня спустя Лата получила короткую записку от Кабира: он спрашивал, до сих пор ли она зла на него и не хочет ли повидаться на пятничной встрече Литературного общества. Он пойдет только в том случае, если пойдет она.
Поначалу Лата думала опять посоветоваться с Малати, как ей лучше поступить. Но, отчасти потому, что неудобно было взваливать на Малати ответственность за свою личную жизнь в каждом ее проявлении, а отчасти потому, что та наверняка запретила бы ей идти и даже отвечать на записку, Лата решила посоветоваться с собой и с обезьянами.
Она отправилась на прогулку, насыпала обезьянкам на утесе немного арахиса и на некоторое время оказалась в центре их благосклонного внимания. На Пул Меле обезьяны пировали по-королевски, но теперь жизнь пошла своим чередом и мало кто из гуляющих задумывался об их благополучии.
Проявив щедрость, Лата почувствовала, что в голове немного прояснилось. Кабир как-то раз уже ходил один на встречу Литературного общества и напрасно там ее прождал пришлось даже отведать кекса господина Навроджи. Лата не хотела вновь подвергать его такому испытанию. Она написала короткий ответ:
Дорогой Кабир!
Я получила твою записку, но к господину Навроджи в пятницу не пойду. Письмо в Калькутту дошло. Оно заставило меня задуматься и все вспомнить. Я совершенно на тебя не зла; пожалуйста, не думай так. Однако я не понимаю, зачем нам с тобой встречаться или переписываться, одна боль, и никакого смысла.
ЛатаПеречитав свое послание три раза, Лата задумалась, не изменить ли ей последнее предложение. В конце концов эти метания ей надоели, и она отправила записку как есть.
В тот день она поехала в Прем-Нивас и была очень рада, что не встретила там Кабира.
Через пару недель после начала муссонного семестра Малата и Лати отправились на прослушивание: студенческий театр набирал труппу актеров для постановки «Двенадцатой ночи». В этом году спектакль на ежегодную церемонию посвящения ставил молодой робкий преподаватель философии, живо интересовавшийся театром, господин Баруа. Прослушивание (в тот день отбирали девушек) проходило не в аудитории, а в преподавательской комнате философского факультета, в пять часов дня. Там собралось около пятнадцати студенток, которые взволнованно болтали, сбившись в небольшие группы, или просто зачарованно разглядывали философа. Лата увидела даже пару своих однокурсниц с кафедры английского, но она была с ними не знакома. Малати пришла просто с ней за компанию убедиться, что в последний момент подруга не сбежит.
Я тоже могу пробоваться, если хочешь, предложила она.
Разве у тебя днем нет практики? спросила Лата. Если ты получишь роль, придется ходить на репетиции
Я не получу роль, твердо ответила Малати.
Господин Баруа попросил девушек встать в ряд и по очереди зачитывать отрывки из пьесы. В спектакле было всего три женские роли, и к тому же господин Баруа еще не решил до конца, брать ли на роль Виолы девушку, так что битва шла нешуточная. Господин Баруа зачитывал все ответные реплики сам (и мужские, и женские), причем делал это так хорошо, без намека на обычную нервозность, что многие зрительницы и одна-две из пришедших на прослушивание невольно хихикали.
Господин Баруа сперва просил их зачитывать слова Виолы: «Добрая госпожа, позвольте мне взглянуть на ваше лицо»[74]. Затем, в зависимости от того, как девушки с этим справлялись, давал следующее задание реплику Марии либо Оливии. Одну лишь Лату он попросил зачитать слова и той, и другой. Некоторые девушки читали нараспев или имели другие досадные особенности речи. Господин Баруа, вновь начиная нервничать, останавливал их такими словами:
Ну хорошо, спасибо, спасибо, очень хорошо, вы молодчина, у меня появилась отличная идея, хорошо, хорошо
Наконец до неудавшейся актрисы доходило, к чему он клонит, и она (порой в слезах) возвращалась на место.
После прослушивания господин Баруа обратился к Лате, причем его слышали еще несколько девушек:
Вы замечательно читали, мисс Мера, я удивлен, что до сих пор не видел вас на сцене.
Окончательно засмущавшись, он потупился и начал собирать бумаги.
Лате пришелся по душе его робкий комментарий. Малати посоветовала ей морально подготовить госпожу Рупу Меру к тому, что роль ей непременно дадут.
Ничего мне не дадут, что ты! отмахнулась Лата.
И позаботься, чтобы Пран присутствовал при вашем разговоре, добавила Малати.
В тот вечер Пран, Савита, госпожа Рупа Мера и Лата собрались после ужина в гостиной, и Лата решила поднять щекотливую тему:
Пран, как тебе господин Баруа?
Тот перестал читать и задумался:
Преподаватель философии?
Да. В этом году он ставит спектакль на посвящение, и мне интересно, что ты о нем думаешь Хороший он режиссер?
Мм, да, ответил Пран, я слышал, что в этом году он за это взялся. «Двенадцатая ночь, или Что угодно» вроде бы Интересный получится контраст с прошлогодним «Юлием Цезарем». Да, он хорош и, кстати, актер он тоже превосходный, продолжал Пран. А вот лектор, говорят, так себе.
Помолчав немного, Лата сказала:
Да, он ставит «Двенадцатую ночь». Я сходила на прослушивание, и мне, возможно, дадут роль, поэтому хотелось иметь некоторое представление о том, что меня ждет.
Пран, Савита и госпожа Рупа Мера разом подняли головы. Последняя перестала шить и резко втянула ртом воздух.
Чудесно, искренне порадовался Пран. Ты молодец!
А какую роль? спросила Савита.
Нет! гневно воскликнула госпожа Рупа Мера, потрясая иголкой. Моя дочь никогда не будет играть ни в каких спектаклях! Нет! Она сердито воззрилась на Лату поверх очков для чтения.
Воцарилась тишина. Через некоторое время госпожа Рупа Мера добавила:
Ни в коем случае.
Затем, не дождавшись ответа, она пояснила свою позицию:
Мальчики и девочки играют вместе на сцене! Мириться со столь аморальным, глубоко непристойным поведением она была не готова.
Как и в прошлогоднем «Юлии Цезаре», осмелилась вставить Лата.
А ну тихо! осадила ее мать. Никто твоего мнения не спрашивал. Ты когда-нибудь слышала, чтобы Савита хотела играть? Играть на сцене, на глазах у сотен людей? И каждый вечер ходить на эти сборища с мальчиками
Репетиции, подсказал Пран.
Да-да, на репетиции, проворчала госпожа Рупа Мера. С языка снял. Я этого не потерплю! Какой стыд! Ты только подумай! Что сказал бы отец?!
Ну-ну, ма, попыталась успокоить ее Савита. Не заводись. Это всего лишь спектакль.
Упомянув покойного мужа, госпожа Рупа Мера достигла пика эмоционального напряжения и теперь была способна услышать голос разума. Пран подметил, что репетиции за редким исключением проходят днем, а не вечером. Савита добавила, что читала «Двенадцатую ночь» еще в школе и ничего предосудительного там нет совершенно невинная пьеса.
Савита, конечно, читала выхолощенную, адаптированную для школьной программы версию, но и господин Баруа наверняка выпустил бы часть реплик из оригинального текста, дабы не шокировать и не расстраивать родителей, которые придут на церемонию посвящения. Сама госпожа Рупа Мера пьесу не читала; в противном случае она, безусловно, нашла бы ее неподобающей.
Это все дурное влияние Малати, как пить дать, сказала она.
Ма, но ведь Лата сама решила пробоваться на роль, заметил Пран. Не вешайте на Малати всех собак.
Она бесстыдница, вот она кто, буркнула госпожа Рупа Мера, разрываясь между нежностью, которую испытывала к подруге дочери, и осуждением ее чересчур прогрессивных взглядов на жизнь.