А-А!
Керосинка давала мало света. Он видел лишь на метр-полтора дальше своего носа. Только жухлый хмызник. Лисицы не видать.
А ведь она может оказаться бешеной
Никаких следов Женьки вокруг дома.
Неужто и впрямь отправился к пруду? Тогда пиши пропало. Там он спьяну легко мог захотеть искупаться. Мог утонуть в ледяной воде. Или увязнуть в топи.
Делать нечего нужно идти искать там. Авось удастся спасти дурака. Как бы самому не заблудиться.
Он обогнул дом и вновь оказался во дворе, откуда тропинка вела к водоёму. Тропинку он так и не отыскал настолько всё слилось под пеленой дождя в неверном свете лампы.
Перед глазами мелькнуло красное. Какая-то тряпка. Или предмет одежды. То, чего здесь и сейчас точно быть не должно. Ярко-алое.
Он остолбенел, страшась выхватывать из темноты то, что мельком увидел. С трудом поборол желание ринуться прочь.
А-А!
От нового лисьего крика сердце ухнуло на дно желудка. Прохор дёрнулся. Дёрнулся луч лампы.
Ярко-красная материя.
Вышитый узором тёплый платок деревенские старухи повязывают такими голову.
Под деревом две неподвижные фигуры, маленькая и побольше. Маленькая похоже, мальчик лет восьми. Школьный костюм сидит на теле так же несуразно, как сидел бы на строительных ко́злах. Костюмчик из стратегических советских запасов. На плече нашивка с изображением книжицы и солнца. Один рукав длиннее другого.
Мальчугана держала за руку сгорбленная старуха в праздничной зелёной кофте, чёрной юбке по щиколотку и том самом домотканом красном платке с бахромой.
Неподвижные, как деревянные истуканы. Черты лиц, словно восковые, расплылись в тусклом, дрожащем свете, который едва пробивался сквозь рыхлую стену дождя.
Прохор уже видел этих двоих. Днём у богдановского кладбища. Вдалеке. Бабка в красном платке вела за руку своего несуразного внука.
И вот, они здесь. Сейчас, ночью.
От испуга у Прохора сбилось дыхание. Он не знал, что говорить. Не понимал, что делать.
Они с Женькой без спроса заняли бабкин дом?
Он мучительно проглотил застрявший в горле ком. Хрипло произнёс срывающимся голосом:
Это ваш дом?
Парочка молчала.
Вы из Щани?
Молчок.
Или из Богдановки?
Сердце билось, словно птица в силке.
Чёрт возьми, да они, может быть, боятся тебя больше, чем ты их! Внук приехал к бабуле на выходные; они навестили могилы родственников Почему именно на богдановском кладбище в такой дали отсюда? Да шут их разберёт! Даже самым странным явлениям можно найти логическое объяснение. Старушка, может, плохо соображает. Где-нибудь на развилке свернула не туда и
Мы заняли ваш дом?
Вопрос глупый. Дом заброшенный, пустой. Был бы жилой хозяева б его заперли. Да и Прохор с Женькой не дураки ни в жизнь не залезли бы ночевать, если б чувствовалось недавнее присутствие хозяев. Оно всегда чувствуется. А тут
Мы ничего плохого не хотели, просто
Как только он сделал шаг к бабке с внучонком, те на шаг отдалились. Передвинулись, хотя ни единый мускул у них не шевельнулся. Как шахматные фигуры невидимой рукой.
Я сплю, что ль?.. тихо спросил Прохор у пустоты.
Силуэты мелко задрожали словно их вот-вот разорвёт. Стал слышен грозный рокот. От парочки исходило слабое, дымчатое болезненно-голубое сияние.
Забыв об осторожности и не глядя под ноги, он ринулся к дому. Споткнулся о кочку, шлёпнулся ничком в холодную грязную воду.
Лампа отлетела в сторону, погасла, потерялась из виду.
Задыхаясь от страха, он кое-как поднялся. Путь к жилищу освещало голубое сияние.
У каждой захолустной русской деревеньки есть свой погост. И даже у каждого хуторка. А у каких-то деревень по два, по три погоста. Границы селений часто перекраивались. Умирали семьи, мог порой исчезнуть и целый род. А места захоронений нередко были родовыми, а то и семейными совсем крохотными. Вымирает, погибает, переезжает на новое место семья кладбище бурьяном и зарастает. На лошадях по нашим-то почепским лесам да топям на такие расстояния ходить свет не ближний. А если конь, не дай бог, в болоте увязнет? Потому кладбища деревенские и бросали если с места навсегда снимались, то к родным на могилки уж больше не ездили. И лишь по старым картам да наводкам старожилов можно разузнать, где когда чего было.
Исчезло село заросло кладбище. И не надо много времени, чтоб оно стёрлось. За полвека любой деревянный крест без поновления в труху рассыплется. То же самое с гробницами: раньше-то их тоже из дерева делали, никаких вам железных да каменных. А дерево оно быстро гниёт.
А холмики а что холмики? Травой зарастут, корни их помаленьку разворотят вот и конец. Нету больше могилки. Была и нету.
А потом где-нибудь поблизости новый погост делают. После войны их особенно много новых повырастало как грибы. Старые стирались, новые уж в других местах делались.
Повсюду эти курганы да рощи, где раньше кладбища были. Повсюду. Даже вот под вашим домом. Кости ещё глодает сырая земля, а наверху уж новая деревня стоит. Или новый городской микрорайон.
Вся Россия-матушка одно большое кладбище. Под землёй слои да слои мертвецов
Вон, в Михайловке нашей одно кладбище общедеревенское, одно родовое, одно семейное. Тимофейки Герасимова и жена тама, на семейном, упокоилась, и дети, и племянник. А самого Тимофейку в лагеря угнали. Как подкулачника. Много тогда народу-то полегло, ой мно-о-о-о-о-о-ого. Тяжкий был год
Прохор задремал, лишь когда отзвонил, отдребезжал заведённый Бергом на четыре утра сварливый будильник. Ещё нескоро робкая утренняя серость проклюнется сквозь черноту дождливой ночи.
Он уснул, забившись в угол, с топором в обнимку. Долго просидел так, боялся шевельнуться: воображение рисовало бабку с внучонком, стоящих на крыльце за дверью, запертой на хлипкую щеколду. Так и задремал.
Неизвестно, сколько бы пробыл в тяжёлом забытьи, если б не разбудила проклятая «Вега». Слушая старушечье шамканье о деревне Михайловке, он продолжал сидеть с закрытыми глазами, съёжившись. От неудобного положения ныли мышцы. Ныли кости. Ныли сухожилия. Ноги занемели, стали деревянными.
«Вега»
По крыше глухо, лениво молотил похмельный дождь.
Мысли худо-бедно пришли в порядок, в памяти восстановились события
Это и вправду было? подумал он.
Пожалуй, про бабку с внучонком примерещилось. Или приснилось Он вообще выходил ночью? Или просто спал и видел сон? Но тогда почему сейчас сидит в углу с топором в обнимку?
И почему играет «Вега»?
А, да! Женька вернулся! Шалопай поганый! Это он радио включил. Дурак
Прохор наконец открыл глаза. Женьки в доме не было.
Конечно, как же он мог вернуться, если дверь заперта на щеколду?..
А была ли она заперта, когда Прохор ночью выходил искать Женьку? Похоже, что так.
А выходил ли Прохор? Или всё же приснилось?
Если приснилось, то как могло получиться, что Берг вышел, а дверь потом оказалась заперта на щеколду?..
Не надо было пить вчера вот что. Мера понятие растяжимое. Спирт не пиво, с ним осторожность нужна.
Он кое-как заставил мышцы работать, поднялся на ноги.
Дождь не только молотил по крыше, но и стукал по полу. Именно в эту ночь кровля домишки прохудилась. Капало из прорехи редко, но к утру успела натечь лужица.
Много тогда народу-то полегло, ой мно-о-о-о-о-о-ого. Тяжкий был год
Михайловка Знакомое название. Нет ли тут рядом Михайловки? Может, и есть. Кажется, видел на карте. Наверняка деревень с этим названием прорва по всему Союзу
Он потянулся к приёмнику, чтобы выключить. Словно почувствовав, что он собирается сделать, «Вега» прервала рассказ о сталинских репрессиях на деревне. Из динамика донёсся хриплый шум переключения.
Пси-волна двадцатый уровень мощность тридцать четыре направление юго-запад Щань