Я велел ребятам ждать и покинул свои покои. Однако это был не мой родной лес, в котором невозможно потеряться. Передо мной раскинулся чёртов лабиринт каменных клеток, размалёванных в случайном порядке. Отсутствовала всякая закономерность. Вот в чём смысл этих цветов? Как понять, где юг, где север?
Помещения были разными, но одинаково бессмысленными. Я блуждал по ним, пока окончательно не потерялся и, выбившись из сил, плюхнулся в какое-то зелёное кресло.
И тут он предстал передо мной! Торшер сам нашёл меня. Мои руки обхватили его гладкую тёплую ножку, прижали к плечу. Я уже встал и направлялся к дверям, когда уши резанул писклявый голос:
Что это вы творите?
На меня пёрла остроносая старуха в зелёном платье, что делало её невидимой на фоне зелёной мебели.
Вы меня слышите? Поставьте торшер на место!
Она думала, что могла остановить меня. Я продолжил двигаться к выходу, но она не отставала, продолжая причитать. Вдруг я почувствовал резкий удар в спину:
Ты что, тронулась?
Вандал! Ворюга чёртов! визжала она, вооружившись шваброй. Немедленно верни торшер!.. Куда?
Я пустился наутёк, торшер в моих руках трясся, я уговаривал его потерпеть. Едва оторвавшись от преследовательницы, снова оказался в ловушке в непроходной комнате.
Бабка направилась на меня, угрожающе поднимая швабру над головой.
Ветер засвистел в ушах, когда я кинулся прочь из комнаты ей наперерез. Слева, наконец, заметил лестницу и побежал вниз по ступенькам.
Старуха пыхтела, визжала, спотыкалась, но преследование продолжала.
Что за шум? Что здесь происходит? вдруг послышался совсем другой голос.
Передо мной возникла женщина такой красоты, что я потерял дар речи. И чуть не выпустил торшер из рук. Её белое гладкое лицо, её огромные ресницы, её пухлые губки, лебединая шейка. Ткань платья приоткрывает
Баронесса-торшер-вандал! скороговоркой прокричал голос сзади, за ним последовало тяжёлое хриплое дыхание.
Ах, наместник, уголки пухлых губ чуть заметно дёрнулись. В ваших покоях недостаточно светло?
Я сморгнул, собрался с мыслями и выговорил:
Достаточно.
Зачем же тогда женщина кивнула на торшер. Я сжал его посильнее:
Он мне нравится. Я видел такой же в приёмной барона.
Её брови взлетели:
Да? А мне говорили, это уникальный дизайн.
Понятия не имею, что такое «уникальный дизайн», но на всякий случай расправил плечи и отёр пот со лба чёрным баркийским рукавом.
Так почему же вы не взяли из приёмной? продолжила она, наблюдая за моим жестом.
Я заблудился
Миледи! подсказал из-за плеча старушечий голос.
Миледи, повторил я.
Хрупкие плечи дёрнулись:
Что ж, наместник, если он вам так приглянулся, можете себе его оставить. Считайте это подарком в честь вашего прибытия.
Зерда, она устремила взгляд мне за плечо. Пусть мне принесут тот, что в приёмной.
Спасибо, миледи, я отвесил поклон настолько низкий, насколько позволял торшер. Щёки горели, как при проклятой лихорадке.
Надменно усмехнувшись, баронесса пошла дальше, потом чуть замедлила шаг:
И проводите наместника в его покои.
Второй день в замке
И началась сладкая жизнь, длилась она часов двенадцать. А потом я столкнулся с кислой бароньей рожей:
Ты чем это занят?
Последовала долгая лекция о том, чем я должен быть занят. Оказывается, он нанял меня, чтобы самому ни черта не делать. Я должен работать, а он нет. Я должен всем управлять, а он только владеть. Потому что он барон, а я нет. Сруктура!
Вышел я в баронский двор, оглядел баронский замок, представил, что это всё моё, и тут же понял, что надо делать. Проверил склад, сходил в амбар, прошёлся, собрал ответственных, наорал, уволил, назначил новых, снова наорал. Пошли дела.
Руководить этими ребятами было легче, чем моей шайкой. Они не лезли драться, не огрызались, не искали выгоды. Я раздавал пинки и подзатыльники, а они извинялись. Я даже иногда проверял, раздавая за так всё равно извинялись. Забавно это: бам извините, хряц простите.
Хорошо они работали или плохо, я обращался с ними одинаково. Точно также, видимо, делал и барон, потому что под вечер он встретил меня всё с такой же кислой харей и спросил:
Ты чем это занят?
Мой друг, Графчонок, говорил, что я быстро учусь. И это правда, поэтому я тут же извинился. Барон оценил. Улыбнулся и похлопал по плечу. Сказал, что приглашает меня отужинать с ними.
Cтол в трапезной был накрыт человек на двадцать так мне показалось, когда я взглянул на бесконечные ряды горячих и холодных блюд. На самом деле на столе стояли всего три кубка из серебра. Один возле самого барона с торца стола, другой справа от него, где сидела баронесса, мне барон указал на стул слева, напротив которого, стоял третий.
На другом конце у столика с кувшинами и подносами мельтешило ещё несколько человек. Двое ещё совсем мальчики в коротких плащиках и пышных панталонах, видимо, пажи.
Я сел, но есть не мог. Может, потому что весь день жевал всё, что только выглядело съедобным, а может потому, что на ужине присутствовала баронесса в таком нежно-розовом платье и с такими тонкими манерами, что ничего в горло не лезло. Вдруг она взглянула на меня и что-то тихо сказала мужу. Барон хмыкнул и произнёс:
Слышал, что вы, Прата, желали прочесть нам некую баркийскую балладу.
«Что? Да ты с сосны свалился, баран нерезаный? Пусть тебе гаджай4 баллады читает!» подумал я, но не сказал. Видать, успел окультуриться. А тут ещё поймал на себе пламенный взгляд баронессы, и понял отступать нельзя.
Я быстро прожевал что-то острое и поднялся. Что я знал на баркийском? «Беретрацо!» что означало «Здравствуйте». Но, вспомнив, как барон сопел над моими бумагами, заподозрил, что он и сам не силён в языках.
Беретрацо, беретрацо, начал я. О, Шозалинкас прата-Завинацо, сочинил дальше, чуть изменив концовку имени собаки-баркийца.
После следовали слова, выдумываемые на ходу. Я складывал их из случайных слогов, не забывая гакать и ракать в точности как моя последняя жертва. Мне даже понравилось, я принялся жестикулировать, один раз сложил руки на сердце.
Барон впал в ступор и только переводил взгляд с меня на баронессу. Та жмурилась, прижав к губам салфетку, время от времени плечи её лихорадочно вздрагивали.
Я старался не думать об этом, вёл свою речь громко и серьёзно и закончил, с чувством подняв руку.
О, просто превосходно! барон похлопал, похлопали и все присутствующие: трое слуг и два пажа. Не хлопала только баронесса, она промакивала уголки глаз краем салфетки.
Всё в порядке, дорогая моя? обратился к ней барон.
Ах, простите, Ваша Милость. Я никак не ожидала, что комедия окажется настолько смешной.
Да? его нижняя губа подалась вперёд, он слегка покачал головой, потом глянул на меня.
Ничего не оставалось, как с улыбкой кивнуть. Тогда он усмехнулся:
О да, это было весьма остроумно взгляд его всё ещё метался. Гартен, вдруг обратился он к одному из пажей. Вот ты уже полгода учишь баркийский, а поведай-ка нам, о чём была комедия.
Низенький паж вскочил, глотая ртом воздух, потом залился краской. Я смотрел на него, мысленно умоляя быть мужиком и размазать барона, как это сделал я. Паж не подвёл, голос его зазвучал ровно:
Там было много старинных слов, но, как я понял, это о том, как хитрый торговец обсчитал одного господина.
Я сел, схватил кубок, чуть приподняв его за здоровье паренька, и припал к краю.
Нет, нет, вдруг вздохнула баронесса, не совсем так, Гартен. Это комедия об одном проходимце, который одурманил приличного человека, присвоил бумаги и вещи и стал выдавать себя за него.
Я так резко вдохнул, что даже забыл оторваться от кубка, вино залилось мне в горло и принялось душить. Я дёрнулся и встретил лбом тарелку.
А забавно! Мне нравится, меж тем звучал голос барона. Гартен, запиши эту комедию. Хочу, чтобы она у меня была.