Рынок, квартира и семья
Моё знакомство с Францией (если не считать аэропорт) началось на следующее утро с рынка. Да с банального продуктового рынка. Он, правда, немного отличается от нашего. Хотя бы тем, что в больших городах рынки не стационарные, а переезжают с места на место, располагаясь в зависимости от дня недели в разных концах одного района. Французы к этому привыкли, им так удобней, короче маршрут. Правда я не понимал, как может быть удобным отсутствие всего этого разнообразия лавок и лавчонок поблизости от дома в выходные, но, видимо, это опять-таки вопрос привычки, ну съездишь ты в субботу подальше, если так всё устроено. Не развалишься, тем более что мы на, так сказать, ближний рынок всё равно поехали на машине. Честно говоря, я был слегка удивлён подобной программой. Как человек с продвинутым гуманитарным образованием и с воспитанным ещё подростковой литературой особым пиететом к истории и культуре Франции, я, скорее, был готов ринуться куда-нибудь к Лувру или в Латинский квартал. Но впереди были ещё почти два месяца, и я безропотно согласился.
Передвижной рынок
И не пожалел! Чего только не было на лотках этого, по сути, импровизированного торжища! Впрочем, сейчас мало кого удивило бы то изобилие ну много сыров (но их ещё и ценить надо), ну много разных видов охлаждённого, варёного, тушёного, приготовленного тут же, в мини-печке, и истекающего слезами жира мяса, ну много ещё всякого разного. Но где же пять видов селёдки, где палтус, где черемша и солёные огурцы? Однако тогда глазам человека, привозившего семье колбасу за 300 километров из города-героя Ленинграда, предстало такое немыслимое, сказочное царство еды, что у меня, только что сытно позавтракавшего всякими холодными мясными закусками и уже отведавшего поутру несколько видов мягкого, расплывающегося из-под корки, сыра, потекли слюнки, захотелось есть. И это был мой второй культурный или, может, совсем не культурный, а банально материальный шок. Мне стало ужасно стыдно и неудобно перед тёщей, которую я, как верный Санчо Панса, сопровождал с двумя сумками как бы она не заметила моих внутренних страданий, ведь я же не из голодной Африки приехал! Здоровый патриотизм мне был не чужд всегда. К счастью, всё обошлось, мы загрузили машину и, довольные, но слегка утомлённые, поехали домой.
Родители жены жили на шестом этаже семиэтажного дома без лифта, недалеко от Монмартра. Одноподъездное здание постройки девятнадцатого века, как и значительная часть жилых домов Парижа. Очень характерное для столицы Франции, почти как у нас пятиэтажка в каком-нибудь областном центре.
Тестю на тот момент шёл 81-ый год (30 лет разницы с тёщей такой вот получился у них, как мне тогда казалось, французский вариант). Он ходил с палочкой и с трудом покорял свой каждодневный «эверест». К счастью, через пару лет они переехали в деревню, и мучения его кончились. А тогда мне сразу же поручили подъём по лестнице всех закупаемых главой семейства тяжёлых продуктов (он единственный водил машину) пакетов молока, приобретаемых впрок, вина и прочих напитков.
Квартиру тёща снимала. Цены на недвижимость в Париже высокие, посему апартаменты простором не отличались. Три комнаты и маленькая кухонька, в ней при наличии одного человека уже еле помещались проживающие с хозяевами три кота. Имелся ещё микробалкончик с видом на скверик площадью метров 800 квадратных большая редкость для Парижа. Всё это не удивляло и не грозило новыми культурными шоками. Даже по советским меркам имелась всего одна лишняя для троих взрослых спальня (у нас в таком случае полагалась двухкомнатная квартира, разве что кто-то из членов семьи первоначальных обладателей ключей успел умереть, освободив испорченным жилищным вопросом родственникам вожделенную комнату). Общий метраж квартиры едва превышал площадь хорошей двушки в «брежневке».
То, что поражало в доме, это лестница с деревянными, блестящими от лака ступеньками, покрытыми чистейшей ковровой дорожкой, которую консьержка, жившая тут же, в маленькой квартирёшке на первом этаже вместе с мужем отставным полицейским, пылесосила каждое утро. К лестнице прилагались лакированные, из дорогого дерева, перила и панели вдоль стен. После загаженных советских подъездов, которые тогда еще не знали замков-домофонов, весь этот блеск казался каким-то чудом, фантастикой, обернувшейся реальностью. Да нет, не фантастикой, а пламенным комприветом из старого мира. Мира, который мы знали лишь по фильмам и картинкам из книг. И только размеры лестницы, где с трудом расходились два человека, только ширина пролётов выдавала в ней всего лишь непременный атрибут парижского доходного дома ХIX века. Кстати, во многих петербургских, как у нас говорят, парадных до сих пор остались намертво вбитые в ступеньки колечки, в которые когда-то просовывались удерживавшие ковровые дорожки штыри. Но это всё, что напоминает в питерских подъездах о безвозвратно ушедшем от нас старом мире. В Париже сохранились не только колечки, но и сами ковры.
Другой отрыжкой забытого во Франции дикого капитализма столетней давности была слышимость в доме. Её ведь продумали таким образом, чтобы никто не мог скрыть от соседей самых сокровенных жизненных тайн. Не помогал в этом плане и совсем малюсенький дворик, где только и хватало-то места для некоторого инвентаря консьержки и мусорного контейнера. Зато через распахнутые в жаркие летние ночи окна в уши жильцов влетала незабываемая музыка встреч и расставаний. Мне, индивидууму с молодым и тогда здоровым сном, это не мешало, чего не скажешь о тёще. Когда к соседке по этажу после долгой (или не очень долгой) разлуки приехал любимый, она настолько бурно проявляла свои чувства, что некоторые соседи, поначалу тщетно пытавшиеся заснуть, просто обзавидовались, а иные, особенно те, чьи окна оказались ближе всего, обматерились, переворачиваясь с бока на бок. На следующий день тёща, встретив на лестнице счастливую и довольную после страстных объятий дорогого человека женщину, без капли стеснения, заявила, что обитатели дома не обязаны пассивно участвовать в их постельной жизни.
На одной из улиц Монмартра
Спустя лет 15 после этого случая, будучи проездом в Париже, пришлось переночевать у знакомой в том же районе города. Пожилая дама, польщённая нашим визитом и несколько соскучившаяся по живому общению, постаралась принять гостей по высшему разряду. Она угостила великолепным ужином (француженки, если они не подвержены идеям радикального феминизма, как правило, умеют классно готовить) и уступила нам свою маленькую, метров шесть-семь квадратных, спальню. Сама легла в «большой» комнате на диване. Гостей во Франции ублажают, но нам устроили королевский приём на уровне тесной квартирёшки, конечно. Всё было бы прекрасно, только в восьмом часу утра мы, надеявшиеся допоздна понежиться в кровати, были разбужены топотом ног по такой же, как и в бывшем доме тёщи, красивой деревянной лестнице с ковриком. Складывалось впечатление, что трудовой парижский люд направлялся на работу прямо через нашу комнату, и следовало бы ежеминутно, прикрывшись одеялом, вскакивать, дабы вежливо приветствовать соседей: «Бонжур, месье, бонжур, мадам, ох, пардон, мадемуазель, извините мы без галстуков!». Так что слышимость в бывших доходных домах Парижа девятнадцатого века постройки хорошая!
Пора, однако, сказать пару слов и о тёще. Это была необыкновенная женщина. Дочь обычных крестьян, получившая классов 6 образования. Она вынуждена была уехать из деревни после того, как её и старшую сестру изнасиловал ещё более старший брат. Такие истории случались, наверное, не только во французских деревнях, но если они приобретали огласку, то девицам лучше было покинуть родные края. Репутация оказывалась напрочь испорчена этой неприглядной историей, несмотря на обстоятельства дела (в которых никто из добрых соседей разбираться бы и не стал).