Кричат: «тройку пропущай, задавим!» Народ смеётся: пакетчики это с Житной, везут на себе сани, полным-полны, а на груде мороженого мяса сидит-покачивается весёлый парень, баюкает парочку поросят, будто это его ребятки, к груди прижаты. Волокут поросятину по снегу на верёвках, несут подвязанных на спине гроздями, одна гроздь напереду, другая сзади, растаскивают великий торг. И даже будошник наш поросёнка тащит и пару кур, и знакомый пожарный с Якиманской части, и звонарь от Казанской тащит, и фонарщик гусят несёт, и наши банщицы, и даже кривая нищенка, все-то, все. Душа душой, а и мамона требует своего, для Праздника.
В Сочельник обеда не полагается, а только чаёк с сайкой и маковой подковкой. Затеплены все лампадки, настланы новые ковры. Блестят развязанные дверные ручки, зеркально блестит паркет. На столе в передней стопы закусочных тарелок, «рождественских», в голубой каёмке. На окне стоят зелёные четверти «очищенной», подносить народу, как поздравлять с Праздником придут. В зале парадный стол, ещё пустынный, скатерть одна камчатная. У изразцовой печи, пышет от неё, не дотронуться, тоже стол, карточный-раскрытый, закусочный: завтра много наедет поздравителей. Ёлку ещё не внесли: она, мёрзлая, пока ещё в высоких сенях, только после всенощной её впустят.
Отец в кабинете: принесли выручку из бань, с ледяных катков и портомоен. Я слышу знакомое почокиванье медяков и тонкий позвонец серебреца: это он ловко отсчитывает деньги, ставит на столе в столбики, серебрецо завёртывает в бумажки; потом раскладывает на записочки каким беднякам, куда и сколько. У него, Горкин сказывал мне потайно, есть особая книжечка, и в ней вписаны разные бедняки и кто раньше служил у нас. Сейчас позовет Василь-Василича, велит заложить беговые санки и развезти по углам-подвалам. Так уж привык, а то и Рождество будет не в Рождество.
У Горкина в каморке теплятся три лампадки, медью сияет Крест. Скоро пойдём ко всенощной. Горкин сидит перед железной печкой, греет ногу, что-то побаливает она у него, с мороза, что ли. Спрашивает меня:
В Писании писано: «и явилась в небе многая сонма Ангелов», кому явилась?
Я знаю, про что он говорит: это пастухам ангелы явились и воспели «Слава в вышних Богу».
А почему пастухам явились? Вот и не знаешь. В училищу будешь поступать, в имназюю папашенька говорил намедни у Храма Христа Спасителя та училища, имназюя, красный дом большенный, чугунные ворота. Там те батюшка и вспросит, а ты и не знаешь. А он строгой, отец благочинный нашего сорока, протоерей Копьев, от Спаса в Наливках он те и погонит-скажет «ступай, доучивайся!» скажет. А потому, мол, скажи Про это мне вразумление от отца духовного было, он всё мне растолковал, о. Валентин, в Успенском соборе, в Кремле, у-чё-ный!.. проповеди как говорит!.. Запомни его о. Валентин, Анфитиятров. Сказал: в стихе поётся церковном: «истинного возвещают Пастыря!..» Как в Писании-то сказано, в Евангелии-то?.. «Аз есьм Пастырь Добрый». Вот пастухам первым потому и было возвещено. А потом уж и волхвам-мудрецам было возвещено: знайте, мол! А без Него и мудрости не будет. Вот ты и помни.
Идём ко всенощной.
Горкин раньше ещё ушел, у свещного ящика много дела. Отец ведёт меня через площадь за руку, чтобы не подшибли на раскатцах. С нами идут Клавнюша и Саня Юрцов, заика, который у Сергия-Троицы послушником: отпустили его монахи повидать дедушку Трифоныча, для Рождества. Оба поют вполголоса стишок, который я ещё не слыхал, как Ангелы ликуют, радуются человеки, и вся тварь играет в радости, что родился Христос. И отец стишка этого не знал. А они поют ласково так и радостно. Отец говорит:
Ах вы, божьи люди!..
Клавнюша сказал «все божии» и за руку нас остановил:
Вы прислушайте, прислушайте как все играет!.. и на земле, и на небеси!..
А это про звон он. Мороз, ночь, ясные такие звёзды, и гу-ул все будто небо звенит-гудит, колокола поют. До того радостно поют, будто вся тварь играет: и дым над нами, со всех домов, и звёзды в дыму, играют, сияние от них весёлое. И говорит ещё:
Гляньте, гляньте!.. и дым будто Славу несёт с земли играет каким столбом!..
И Саня-заика стал за ним говорить:
И-и-и грает не-бо и зе-зе-земля играет
И с чего-то заплакал. Отец полез в карман и чего-то им дал, позвякал серебрецом. Они не хотели брать, а он велел, чтобы взяли:
Дадите там, кому хотите. Ах вы, божьи дети молитвенники вы за нас, грешных простосерды вы. А у нас радость, к Празднику: доктор Клин нашу знаменитую октаву-баса, Ломшачка, к смерти приговорил, неделю ему только оставлял жить дескать, от сердца помрёт уж и дышать переставал Ломшачок! А вот, выправился, выписали его намедни из больницы. Покажет себя сейчас, как «с нами Бог» грянет!..
Так мы возрадовались! А Горкин уж и халатик смертный ему заказывать хотел.
В церкви полным-полно. Горкин мне пошептал:
А Ломшачок-то наш, гляди-ты вон он, горло-то потирает, на крылосе это, значит, готовится, сейчас «С нами Бог» вовсю запустит.
Вся церковь воссияла все паникадилы загорелись. Смотрю: разинул Ломшаков рот, назад головой подался все так и замерли, ждут. И так ахнуло «С нами Бог» как громом, так и взыграло сердце, слезами даже зажгло в глазах, мурашки пошли в затылке. Горкин и молится, и мне шепчет:
Воскрес из мёртвых наш Ломшачок «разумейте, языцы, и покоряйтеся яко с нами Бог!..».
И Саня, и Клавнюша будто воссияли, от радости. Такого пения, говорили, ещё и не слыхали: будто все Херувимы-Серафимы трубили с неба. И я почувствовал радость, что с нами Бог. А когда запели «Рождество Твоё, Христе Боже наш, воссия мирови свет разума» такое во мне радостное стало и я будто увидал вертеп-пещерку, ясли и пастырей, и волхвов и овечки будто стоят и радуются. Клавнюша мне пошептал:
А если бы Христа не было, ничего бы не было, никакого света-разума, а тьма языческая!..
И вдруг заплакал, затрясся весь, чего-то выкликать стал его взяли под руки и повели на мороз, а то дурно с ним сделалось, «припадочный он», говорили-жалели все.
Когда мы шли домой, то опять на рынке остановились, у бассейны, и стали смотреть на звёзды, и как поднимается дым над крышами, и снег сверкает от главной звезды, «Рождественская» называется. Потом проведали Бушуя, погладили его в конуре, а он полизал нам пальцы, и будто радостный он, потому что нынче вся тварь играет.
Зашли в конюшню, а там лампадочка горит, в фонаре, от пожара, не дай-то Бог. Антипушка на сене сидит, спать собирается ложиться. Я ему говорю:
Знаешь, Антипушка, нонче вся тварь играет, Христос родился.
А он говорит «а как же, знаю вот и лампадочку затеплил». И правда: не спят лошадки, копытцами перебирают.
Они ещё лучше нашего чуют, говорит Антипушка, как заслышали благовест, ко всенощной ухи навострили, все слушали.
Заходим к Горкину, а у него кутья сотовая, из пшенички, угостил нас святынькой разговеться. И стали про божественное слушать. Клавнюша с Саней про светлую пустыню сказывали, про пастырей и волхвов-мудрецов, которые все звёзды сосчитали, и как Ангелы пели пастырям, а Звезда стояла над ними и тоже слушала ангельскую песнь.
Горкин и говорит, будто он слышал, как отец давеча обласкал Клавнюшу с Саней:
Ах вы, ласковые Божьи люди!..
А Клавнюша опять сказал, как у бассейны:
Все Божии.
Из романа «Лето Господне». 19271948К. В. Лукашевич. Рождественский праздник
Далёкий Рождественский сочельник. Морозный день. Из окон видно, как белый пушистый снег покрыл улицы, крыши домов и деревья. Ранние сумерки. Небо синеет.
Мы с Лидой стоим у окна и смотрим на небо.
Няня, скоро придет звезда? спрашиваю я.
Скоро, скоро, торопливо отвечает старушка. Она накрывает на стол.
Няня, смотри, вон уже звезда пришла на небо, радостно говорит Лида.
Эта не та.
Почему не та? Посмотри хорошенько.
Та будет побольше Эта очень маленькая, говорит няня, едва взглянув в окно.