Я снова задумался, совсем позабыв про юношу. Но мне быстро удалось вернуть свои мысли в прежнее русло и, опомнившись, я увидел, как Давид медленно подкрался к двери. Он прислонился к ней ладонью и застыл, подобно статуе. Тогда это выглядело довольно странно, и я продолжил за ним наблюдать. Пытаясь прислушаться к звукам снаружи, юноша постарался успокоить учащенное дыхание, затем тихонько сел на корточки и, облокотившись на кирпичную стену, очень тяжело вздохнул. Его глаза медленно закрылись, и мальчик уснул.
Я смотрел на Давида несколько часов в ожидании его пробуждения. Уже стемнело, и только тогда мальчик открыл глаза. Схватившись обеими руками за голову, он медленно встал и, взглянув на место, где уснул днём, что-то внезапно вспомнил. По крайней мере мне так показалось, потому что он судорожно начал обшаривать свои карманы и успокоился только тогда, когда наконец нашел маленький зелёный камешек, ограненный словно бриллиант.
Ты мой! прошептал он и побежал к большому старому зеркалу, стоявшему в зале.
Он задержался возле него несколько секунд и снова проговорил:
Почему вы не можете выбраться?
В ужасе я отскочил от зеркала. В этот момент в дом зашла Лиора с тортом и большой подарочной коробкой в руках.
Сынок, я пришла, встречай!
Давид широко улыбнулся и, позабыв обо всем, сразу побежал к маме. Он был так счастлив её увидеть, что, даже не взглянув на подарок, крепко обнял её, простояв так больше минуты.
Ну, ты что, даже не хочешь взглянуть на подарок? поцеловав сына, спросила Лиора.
Хочу, мам, просто я очень соскучился.
Я тоже, родной мой. У тебя всё в порядке?
Да, всё отлично!
Ну и хорошо, а то я уже запереживала. Давай, открывай коробку скорее, засмеялась она, немного потрепав мальчика по голове.
Давид тоже засмеялся и, наконец открыв коробку, увидел там новый костюм для восточных единоборств, шлем, перчатки и нунчаки.
Твой тренер помог мне собрать подарок. Он сказал, что ты очень талантлив и тебя нужно обязательно развивать. Даже посоветовал для тебя военное училище.
Да, наверное, это будет подходящим для меня направлением, хотя я пока не знаю, что будет мне интересно в будущем.
Ты крепкий и сильный, подумай.
Спасибо, подарок замечательный! От самой лучшей мамы, гордо сказал он и поцеловал Лиору в щёку.
Тогда я удивился, что Давид не рассказал ничего Лиоре о том, как уснул перед дверью, о том, что нарисовал меня, о старухе, что приходила к нам, и о том, кого увидел в зеркале. Я был уверен, что он ей всё расскажет, но мальчик произошедшее утаил.
Скажу без прикрас, после того дня многое изменилось. Почти каждую ночь Давид стал разговаривать во сне. Он бубнил что-то о параллелях, какой-то бабке и камне, который нельзя потерять. Его серые рисунки с мёртвыми людьми меня приводили в ужас. Казалось, фантазии юноши не было предела, ведь смерти людей представлялись на бумаге совершенно разными, о которых иногда и подумать было страшно. А вскоре он вообще почти перестал разговаривать и иногда начал падать в обмороки. Лиору это очень беспокоило, но ни в одной больнице диагноз поставить так и не смогли. Сложно было представить, как он спроектировал и затем собрал размером с кухонный стол стеклянную конструкцию из найденных им осколков от разбитых бутылок. Тщательно выточив каждый стеклянный кусочек, он склеил что-то странное, вроде лабиринта, где перегородки были составлены по образу спиралей. И сами спирали также были собраны из расположенных параллельно друг другу, выточенных в виде прямоугольников стекляшек. Иногда Давид часами смотрел на своё творение, переставляя, как мне тогда казалось, никчемные прямоугольники из одного места в другое. И только Лиора оставалась прежней, будто не замечая, что с сыном творятся странности.
Как-то раз, когда на улице моросил мелкий дождь и Лиора вновь отправилась на работу в салон, к швее Анне, за нашей дверью раздался громкий истеричный крик:
Это твоя судьба! Ты просто обязан сделать то, что я скажу!
Этот голос очень напомнил мне тот, что раздавался за дверью в день, когда Давид нарисовал меня повешенного и уснул на полу. Но тогда мальчик не открыл незнакомке, появившейся внезапно. А вот сегодня он, словно ошпаренный, вскочил с кресла и побежал к выходу. Когда он отворил деревянную дверь, на пороге я увидел горбатую худую старуху. Зрелище, скажу я, оказалось не из приятных. Её кожа была ненормального серовато-голубого оттенка, при этом она настолько сморщилась, что, казалось, старухе было более двухсот лет. Её глаза будто не имели зрачков, а сухие седые волосы с виду походили на воронье гнездо.
Сегодня ночью! рявкнул Давид и тут же захлопнул дверь перед её лицом.
После этого мальчик побежал в свою маленькую комнату и, схватив старый крестик из серебра, принялся что-то бормотать под нос. Затем, подойдя к окну, жалобно проговорил:
Ну почему она выбрала меня?
А я смотрел на него и теперь уже не мог дождаться ночи. Испытывая страх за судьбу мальчика и одновременно любопытство, я тысячу раз всё проклял за то, что не могу помочь Давиду. Как-то у меня получалось топать по полу, когда это было совсем не нужно, но вот взять и специально кого-нибудь напугать я никогда не мог. Бесполезное существование снова меня опечалило, всколыхнув разрушительные мысли. Как же я устал
Наконец солнце скрылось за горизонтом, засверкали первые звезды, и постепенно стемнело. Медленно встав со скрипучей кровати, Давид тихонько надел свои вещи и аккуратно пошел по деревянному полу. Почти бесшумно отодвинув засов и немного толкнув дверь, он вышел на улицу. Спустившись со ступенек, он вспомнил, что позабыл надеть обувь.
Ну и чёрт с ней! прошептал Давид и побежал в сторону леса.
Естественно, я отправился за ним. В пути мне показалось, что Давид бежит с закрытыми глазами, как под гипнозом. Он не обращал внимания на лужи и камни на своём пути и не останавливался, чтобы отдышаться, все это время спотыкался и иногда даже падал, что, видимо, совсем его не смущало. Скорее всего, ноги бедолаги изрядно покалечились к моменту, как мы оказались почти в самом центре леса.
Атмосфера там оказалась неприятная. Было очень темно из-за высоких хвойных деревьев, и издалека доносился крик филина. Макушки деревьев раскачивались от ветра, предвещающего бурю, и вой рыщущих в поисках пищи шакалов всё больше усиливал мою тревожность за Давида.
Вдруг из-за самого толстого ствола высоченного дуба, держа в руке маленькую свечку, вышла та самая уродливая старуха с торчащим клыком. Помимо кусочка света, она держала в другой руке заостренный нож с белой рукояткой. Один её глаз заплыл, и слегка подергивалась губа.
Ты взял камень? спросила она своим мерзким хриплым голосом.
Да, без малейшей дрожи в голосе ответил Давид.
Присядь на этот пенёк, приказала она мальчику, и делай то, что я буду говорить.
И тогда вы исчезнете из нашей жизни?
Ты глупец! Потом ещё благодарить будешь! Я отдаю тебе свой дар.
Но почему именно мне?!
Потому что он в тебе уже присутствует! Но есть и другая причина, конечно, только о ней я не хочу говорить.
Но зачем вы отдаёте этот дар? Мне ведь он не нужен!
Я не могу с ним умереть. Чёрт побери, хватит вопросов! Ты сделаешь то, что я скажу, потом ты меня не увидишь, и я не трону твою мамочку, как и обещала!
Я понял! Хорошо.
Давид уселся на пенёк и молча взглянул на старуху.
Пей, сказала она, передав ему деревянную чашу с каким-то напитком.
Сделав первый глоток, Давид сильно скривился.
Что это?
Моя кровь.
Что? закашлявшись, в ужасе переспросил мальчик.
Угомонись! Допивай!
Давида едва не вырвало, но он сделал то, что сказала старуха.