Конечно, со многим, о чем сейчас говорил Мясник, Всеслав был согласен. И, между прочим, его замечание об амбициях тоже не было бессмысленным Всеслав и сам прекрасно осознавал, что был гораздо амбициознее, чем пытался казаться в обществе. Но этот Иуда уже получил свои тридцать сребреников за Дневник Бирвиц и, не капли не стесняясь, требует людей для проведения своей провокации.
Всеслав решил сделать паузу в разговоре, чтобы мозг мог хоть немного отдышаться. Не отвечая на вопрос Мясника, он молча налил себе воды из стоящего на столе графина, и не спеша сделал пару глотков.
Чего ты от меня хочешь? наконец спросил он. Чтобы я всех подряд притащил на твою долбаную акцию, нас демонстративно побили, посадили на трое суток, впаяли штрафы, но зато показали по телевизору? Ты в своем уме, Мясник? У меня там больше половины девчонки и маменьки сынки. Я могу дать человек двадцать абсолютно безболезненно для себя, самое большее это двадцать пять. Если ты не согласен, то я пошел. Если согласен, назови место и время, и я тоже пойду. У меня уже голова кружится от твоей «Совы» и мышиного дерьма.
Всеслав говорил довольно грубо, но Мясник, казалось, пропустил все мимо ушей. Это была сделка, и сделка могла быть более выгодной для такого успешного манипулятора и провокатора, как Мясник. Но лидер человекоборцев в этот раз оказался непробиваем.
Ладно, махнул рукой Мясник, Бог с тобой, не хочешь не надо. Собери своих двадцать пять спартанцев, а лучше тридцать и завтра в шесть возле администрации.
Уже завтра?
А чего ждать? Да, и, если подтянешь каких-нибудь экологов или демократов, я только «за».
Кто бы сомневался, усмехнулся Всеслав, вставая со стула. Ладно, будь здоров, Мясник. Пока, Гарри.
Гарри, не вставивший ни слова за весь разговор, так же молча, приподнял шляпу, которую он, как думал Всеслав, не снимал даже в душе.
До свидания, дорогой, попрощался Мясник, он наполовину откинулся в своем пластиковом кресле, провожая взглядом уходящего гостя. Немного обмякший и расслабленный, он теперь напоминал желе, не очень аппетитное, растекшееся от жары.
Глава 7
Что может быть замечательнее собственного дома, где можно скрыться от палящего солнца, превращающего людей в жареные сосиски, особенно если в этом доме установлена последняя модель системы микроклимата. С этой философской мыслью Зоя закрыла за собой дверь, с облегчением сняла туфли, и босиком, получая удовольствие от каждого шага по прохладной поверхности, дошла до дивана.
Зоя, это ты? услышала она голос из соседней комнаты.
Да, мам.
Как дела в учебе?
Все хорошо. Ты опять пьешь это молодильное молоко Полли? спросила она, увидев в руках матери стакан с зеленоватой жидкостью. Правда думаешь, что оно помогает?
Почему бы и нет? Раньше женщина в пятьдесят считалась уже старухой, ну или в лучшем случае пожилой теткой.
Зоя оценивающе посмотрела на мать ее родительница была стройной, довольно привлекательной женщиной с копной темных блестящих волос чуть ниже плеч.
Ты никак не походишь на старуху, возразила она, это даже как-то нелепо.
Согласна. Сейчас иногда не понять кто перед тобой старшая сестра твоей подруги или ее мать. Женщины стали стареть гораздо позже. Я знаю, о чем говорю, ты не видела снимки своей бабушки в моем возрасте. Подумать только, меня бы уже отправили на пенсию, и выглядела бы я соответственно пенсионеркам. Понимаешь, о чем я?
О том, что молоко крошки Полли это хорошо? улыбнулась Зоя.
Не смейся, строго сказала женщина, делая глоток своего молодильного зелья, между прочим, крошка Полли, как ты выразилась, был не просто большеголовым человечком, он был гением. Если бы его не убили, может я вообще бы перестала стареть. А убили его только за то, что он не хотел становиться агрессивным, портил статистику, ведь каждый большеголовый человек должен быть агрессивным, а тут ему было уже почти шестнадцать, столько информации, а он никого не покусал. Кстати твой отец тоже приложил к этому руку, он еще не был министром, простой командир взвода, но успел отличиться убил ни в чем неповинного ученого. Иногда я просто ненавижу его за это, за то, что он отнял у меня надежду на вечную молодость.
Как и у миллионов других женщин кстати где он?
Кто?
Ну, отнявший надежду, мой отец?
Откуда мне знать? равнодушно пожала плечами мать. Можешь позвонить в его пресс-службу.
Это было сказано совершенно без злобы, с долей иронии, и Зоя отметила, что у ее матери не осталось даже обиды на мужа, которого уже смело можно было называть бывшим, настолько они стали чужими друг другу. Сама Зоя тоже иногда ограничивалась лишь парой фраз с семьей за весь день, но это ее совершенно не расстраивало, она отчетливо понимала, что никакое родительское тепло или поддержка ей и не нужны. Они оказались семьей чужих людей, строящих свои отношения на взаимовежливости и расчете.
Зоя поднялась с дивана.
Ну ладно, я к себе. Завтра важный зачет, надо готовиться.
Не помню, я спросила, как у тебя дела в университете?
Все нормально, мам, улыбнулась Зоя. Когда я решу бросить учебу и уйти в полярники, я тебе обязательно сообщу.
Ну да, ну да пробормотала мать, провожая взглядом Зою, которая уже поднималась к себе.
Комната Зои, как и спальни родителей, находилась на втором этаже. Она, казалось, совершенно не изменилась за двадцать лет, те же оранжевые шторы, стены, отделанные венецианской штукатуркой, картины. В ее голове сохранились воспоминания детства, когда они переехали в этот дом, ей было что-то около пяти. Мама возмущалась, что в доме нет картин, и она не может пригласить гостей. Как это дом без картин, как будто они не люди. Сейчас уже никто не бежит покупать картины, как только вселяется в новый дом, это пережиток прошлого, как и мамины яркие платья, бирюзовые и красные, с дивными шляпками. А картины все же висят.
Девушка упала на кровать и взяла телефон. Ее одолевало некоторое сомнение, стоит ли звонить Бобу. Сегодняшняя встреча с той милой брюнеткой на самом деле Зою очень обрадовала. Отец очередной раз убедил ее в своей паранойе, что все вокруг завязано на его работе в министерстве.
Господи, прошептала Зоя, он просто не понимает даже, каким ничтожеством я себя чувствовала. Уродиной, неудачницей
Так как в комнате никого не было, то ее слова, вероятно, в действительности были адресованы Богу.
Отбросив сомнения, она решила всетаки позвонить Бобу, ведь, в конце концов, было просто некрасиво вот так исчезнуть. Она набрала Боба, но услышав его голос в трубке, впала в ступор, понимая, что забыла придумать, что будет говорить.
Боб, привет. Я извиняюсь, что не отвечала на твои звонки. Ты ведь звонил, помнишь?
Конечно, помню, я звонил тебе раз сто.
Ну да. Это, вообщем, папа виноват. Мне, если честно, стыдно даже говорить такое, мне же не пятнадцать лет. Но он, ну как бы сказать, настаивал на прекращении этой дружбы.
А сейчас он передумал? осторожно спросил Боб.
Нет, это я передумала. Видишь ли, он убеждал меня в том, что истинная цель твоего общения со мной, всего лишь желание подобраться к нему поближе.
В целях диверсии, весело подхватил Боб. Да, черт возьми! Он меня раскусил. Как же я теперь узнаю расположение боеголовок в нашем районе?
Да, усмехнулась Зоя, уже никак. Но, Боб, ты должен тоже понимать, она сменила тон на более серьезный, что мы с тобой просто друзья, не более того. То, что я тебе сейчас звоню, означает только это.
Хорошо, госпожа Авлот, как скажете. Но ведь встретиться по-дружески мы можем?
Да, я думаю, сможем. Завтра я свободна после трех.
Как насчет пиццы Сеньора Помидора?
Замечательно. Я уверена, что около четырех я как раз проголодаюсь, и это отличный повод зайти в пиццерию.