Опять мажешься? Зря стараешься: поматросит и бросит.
А кто поматросит? Я никогда ничего ей не рассказывала, она даже о Леше не знала, но этот припев я слышала столько раз, что, кажется, поверила в него. Не из-за того ли Стоп, об ушедших ничего, кроме хорошего.
Я бродила по городу целый день, заходя в магазины, что встречались на пути. Несмотря на горячее желание тети Любы превратить меня в некий средний род, я все же осталась существом женского пола: любила помечтать, мысленно примеряя на себя то костюм от Ральфа Лорена, то блузку от Нины Риччи, то норковую шубейку. И, естественно, благоухала при этом продукцией Диора выходило замечательно. Этакие фантазии в стиле блюз. Мой спортивный облик объяснялся одним зарплатой; под брюками не видны ни заштопанные колготки, ни ботинки, которые носишь пятый сезон. Брюки всегда были черными, когда они занашивались до полного непотребства, я покупала другие того же цвета, чтобы тетка не заподозрила подмены я всячески стремилась избегать конфликтов. По этой же причине основная гамма моей одежды была черно-бело-серой, то есть до крайности изысканной и безмерно мне опостылевшей. Одно и то же изо дня в день, из года в год, четко очерченный всяческими «нет» и «ты не можешь себе этого позволить» круг, который, как уверяют психологи, в конце концов обеспечит вялотекущую шизофрению. Мышиное существование и вечные мечты о радужных крыльях опасное соседство.
Яркая афиша частной галереи звала на выставку акварели, но и это заманчивое двухсотрублевое предложение было мне пока не по карману: судя по всему, моя планида занимала незавидное положение в небесной иерархии, поэтому рассчитывать следовало лишь на бесплатные развлечения.
Когда мы сели ужинать, Ханифа вдруг вспомнила:
В твоем ящике бумага какая-то.
Реклама, наверно, вечно проспекты засовывают.
Что же ты не ешь ничего? На работе обедала? Так это уж давно.
Я что-то промямлила, соображая, что с утра потребила лишь пирожок да чашку чая. Есть не хотелось совершенно, однако из уважения к кулинарным способностям Ханифы пришлось все же одолеть пару оладий со сметаной, и, чтобы прервать ее сетования по поводу моего никудышного аппетита, я спустилась к почтовым ящикам. За синей металлической дверцей лежала короткая записка: «Зайдите на почту». Я показала ее Ханифе:
Может, Оля деньги прислала?
Извещение бы оставили, возразила моя хозяйка.
Справедливое замечание. Но тогда что же там? Но час для визита в почтовое отделение был слишком поздний, и я решила наведаться туда утром «перед работой» мне не хотелось рассказывать трудяге-Ханифе об отпуске, как-то неловко было.
Телеграфная барышня, вручившая мне коричневатый бланк, почему-то отвела глаза; я поблагодарила ее и разорвала бумажную скрепу. Текст был такой неожиданный, что вначале я ничего не поняла: «Во вторник седьмого умерла бабушка тетя Рита похороны десятого Дима». Я с трудом продиралась сквозь пропущенные знаки препинания к смыслу, осев у стола и не отрываясь от плохо пропечатанной строчки из одних заглавных букв. Господи, что я рассиживаю, в аэропорт надо!
Я разыскала Ханифу, прочитав телеграмму, та только руками всплеснула:
Да что же это на тебя все валится!
По телефону мне объяснили, что все рейсы на Новосибирск ночные, и я заметалась между двумя квартирами, собираясь в дорогу. Пересчитала наличные очень негусто, самолетом в оба конца не осилить, открыла компьютер цены на железнодорожные билеты были сумасшедшими, хватало только на плацкарту, а ведь еще и на похороны следовало дать: Оля говорила, что едва перебивается. Опять выручила Ханифа: все те же две пятитысячные бумажки вновь оказались в моем кошельке.
Надолго задержишься?
Не знаю, скорее всего, вернусь после девяти дней.
Голова была пустой. Я припомнила, как Оля говорила, что мама простудилась. Как же она недоглядела? Закрутилась, наверно.
***
Мой рейс был самым дешевым, но и самым неудобным, почти два часа пришлось провести в Толмачево, дожидаясь рассвета. На улице мело: десятое ноября в Сибири это уже зима. На автобусе доехала до вокзала, потом минут двадцать ежилась на площади под порывами ледяного ветра пока не подошла маршрутка. Когда вышла на родной Богданке улице Богдана Хмельницкого от слабости закружилась голова.
Дверь открыла сестра, она в недоумении глядела на меня несколько секунд, явно не узнавая, потом охнула, отступая назад и впуская меня в квартиру. Мы обнялись.
Как же ты без звонка?
Телефон испортился, я не решилась сказать, что последние дни жила не дома.
А-а, то-то я полчаса потела впустую, пришлось телеграмму давать. Да ты раздевайся, проходи. А я и в глазок не глянула, думала, это Славка.
В комнате я удивленно огляделась:
Как у тебя здорово!
В прошлом году капитальный ремонт делала, так заодно и мебель поменяла. Пойдем завтракать.
На плите уже кипел чайник.
Она повела меня на кухню по квартире, в которой я прожила полжизни и которую сейчас не могла узнать. Я с готовностью ахала во всех положенных местах, ни минуты не покривив душой.
А где все?
Славка у себя, Михаил у Димки с машиной что-то. Ты же не знаешь: мы им по квартире купили, каждому по двухкомнатной, и по машине, тоже каждому. Да ты ешь.
Честно говоря, после октябрьского разговора я представляла себе их жизнь несколько иначе, и, сидя за столом, заставленным всякой всячиной, даже растерялась.
Тебе кофе или чай?
Лучше кофе, я в самолете совсем не спала, боюсь, к похоронам развезет.
Тогда лучше чай, ты приляг в материной комнате, похороны только в два. А наговориться мы успеем, ты ведь на девять дней останешься, да?
Я кивнула. Сестра была старше меня на восемь лет и всегда верховодила.
Похороны из больницы?
Не сюда же было везти. А ты откуда хоронила?
Я урну с собой привезла, думала, устроить всех в одной ограде будет правильно.
Пожалуй, да. Только не сейчас, позднее, когда памятник ставить будем. Там еще куча бумаг потребуется.
Я все подготовила.
Молодец, какая предусмотрительная, на тебя и не подумаешь. Ой, да ты уже хороша. Пойдем.
Я покорно поплелась за нею и отключилась, едва коснувшись подушки. Потом были похороны никого из знакомых, только мы впятером да похоронная команда. Вернувшись с кладбища, сели за стол; после первой рюмки меня повело, я пыталась есть, но в конце концов вышла на кухню и заплакала. Вскоре туда же зашел покурить Славик, мой старший племянник.
Что это ты, теть Рит? Жалко, конечно, но что поделаешь.
Как же так, Славик, как же так? повторяла я в отчаянии. Ни Фроловых, ни Елисеевых, ни Дорогиных? Они что, одичали? Ведь столько лет вместе, на одном заводе и никого Тебе пока не понять
Он щелкнул зажигалкой, затянулся:
А-а, так это мать никому не сказала. А то набежит всяких на дармовщину: теперь народ не промах.
От неожиданности у меня даже слезы кончились; Славка стоял передо мной спокойный и уверенный, и я растерянно пробормотала:
Ну, если так, тогда что же Тогда ладно
Он снисходительно похлопал меня по плечу:
Все там будем. Живи, пока живется, загасил сигарету, приобнял меня и повел обратно к столу.
В тот вечер я сделала много открытий: оказывается, Ольга уже почти семь лет занималась торговлей брюками и регулярно летала в Китай контролировала их производство.
Вот так, считай, челноком. Думаешь, легко?
Что ты, я понимаю, но как же ты одна?
Мои лбы крутятся с запчастями, у них вроде хорошо пошло. А кто бы подумал, что из Мишани такой помощник получится? Везет пока. Перед самым кризисом думали даже магазин расширить, да слава богу не успели. Сейчас дела выправляются помаленьку, держимся. Видишь, как страна пуп надрывает, не то что вы там, в Москве.