Наклони-ка голову, воин
Михаил сразу узнал эту вещь, подставил свету хилой лампочки свой бритый затылок. Отец надел ему на шею амулет и произнёс:
Ни о чём не спрашивай, твой он по праву, мне от деда достался, а тому от прадеда нашего. Фамильная вещица, глянь, хоть и не драгоценность. Хотя, кому как. Носи и не снимай, передашь старшему сыну.
А если дочерями разживусь? в меру ехидно поинтересовался Михаил. Но отец был предельно краток:
Тогда первому же внуку.
На том и расстались
В апреле 42-го Михаил Николаевич узнал, что его отец погиб в боях за Минск Написала мама, просто письмо шло долго. Не до почты было на фронтах тогда.
А потом под Сталинградом война совершила свой первый поворот. Стало понятно, что Гитлера бить можно, нужно и самое главное! появилось понимание, как именно это делать.
К битве под Прохоровкой уже капитан Сарапулов подошёл командиром батареи противотанковых пушек ЗИС-2. Неприхотливое орудие было ему досконально известно ещё после битвы под Москвой, а в новую модификацию Михаил Николаевич просто влюбился. И здесь, на Курской дуге, он встретил фашистские «тигры» со всем прилежанием. Именно здесь и произошла та самая, странная до изумления история.
Битва продолжалась уже вторые сутки, из десятка орудий более-менее пригодными для стрельбы оставалось два, но и поле напротив батарейных фашин усеяло более трёх десятков танков. Правда, в том была заслуга не только артиллеристов капитана Сарапулова, но и танкового взвода, приданного в усиление, но кто ж в таком месиве делит на «своё» и «чужое». От «тридцатьчетвёрок» тоже остались рожки да ножки, и оставшиеся в живых танкисты заняли места либо в окопах боевого охранения, либо заменили выбитые номера в составе орудийных расчётов.
Сам капитан наравне со всеми подносил снаряды, при необходимости подменял наводчиков, старался поспеть везде. Единственное, что его беспокоило тогда, так это быстро пустеющие снарядные ящики. А подвод или грузовиков с пополнением боекомплекта из штаба пока не обещали: снаряды нужны были всем, и на всех-то их и не хватало!
И тут танки с крестами на башнях попёрли особенно густо! В горле першило от пороховых газов, глаза заливал пот, августовское солнце палило нещадно, гимнастёрка на спине вставала колом от соли
Сарапулов понимал, что так долго продолжаться не может, стволы нужно пробанить, выйдут иначе из строя, перегревшись. Солдаты падали с ног, едва успевая подносить снаряды, но ещё больше все боялись, что скоро и подносить-то будет нечего
Раскоряченные стальные черепахи медленно ползли по полю, справедливо опасаясь мин, и, кстати сказать, вполне себе обоснованно, о чём свидетельствовали несколько чадящих остовов среди выгоревшей на солнце травы.
Редкая цепь автоматчиков, посверкивая вспышками выстрелов, прячась за броню танков, медленно надвигалась на позиции артиллеристов. В ответ им скупо огрызались «папаши»2 из окопов охранения. Когда кто-то из особо резвых подходил на годное расстояние, из окопа взмётывалась фигура и размашисто бросала гранату. Это отбивало у фашистов охоту лезть на рожон на какое-то время, а когда загорелась ещё пара танков, остальные, пятясь, поползли обратно.
Михаил Николаевич прислушался Ему показалось на миг, что на лестнице раздались голоса. Скорая? Но нет, это молодёжь с пятого этажа стремительно слетела вниз по лестнице, о чём-то громко щебеча. Сарапулов обессиленно откинулся на подушку, скривившись от острой боли Вот так и загнёшься в шаге от спасения
Но тот бой встал им в слишком большую цену. Были выбиты оставшиеся два расчёта, почти не осталось никого в охранении. Да и со снарядами было совсем плохо: пара бронебойных да три подкалиберных.
Сарапулов шёл по полуобвалившейся траншее и скупо бросал по паре слов выжившим. Не раненых не осталось ни одного. Перемотанные наскоро бинтом головы, руки, ноги, окровавленные тряпки на земляном полу блиндажа. Медсестричку убило ещё в прошлом танковом накате, бойцы перевязывали себя и друг друга сами, как могли.
Повернув за угол траншеи, Михаил Николаевич вдруг услышал тихий окрик «Капитан»
Он обернулся. Откинувшись навзничь возле бесполезного теперь разбитого осколком снаряда противотанкового ружья лежал пожилой старший сержант и смотрел на него неожиданно светлым и чистым взглядом. Взглядом человека, который испытывал не только адскую боль от ранения осколком в живот
Капитан вернулся к бойцу, наклонился над ним:
Иваненков? Так ведь, сержант?
Так точно, гвардии сержант
Солдат истово закашлялся, харкая кровью, по многодневной седой щетине прокатилась скупая слеза. Сарапулов присел перед ним на корточки.
Что, пехота, зацепило?
Да вот, как всегда, не вовремя Ещё одну атаку мы тут, по ходу, не выдюжим
Верно говоришь, боец, капитан стащил с головы фуражку, смахнул пот со лба. Прижали нас, брат, так, что топать некуда
Он сорвал с пояса флягу, рывком свернул крышку и поднёс к почерневшим от крови пересохшим губам Иваненкова.
На-ка вот, глотни водицы Тут по соседству родник, ребята подносят, когда время позволяет.
Сержант приоткрыл рот, вода полилась в пропечённую глотку, жёстко заходил вверх-вниз острый щетинистый кадык. Пил солдат, закрыв глаза, и видно было, что боль хоть и на миг, но отпускает, уступая место обманному блаженству.
Иваненков допил и обессиленно откинувшись на земляную стену окопа, глубоко выдохнул.
Ты это, капитан, на пару слов Громко вещать не могу, придвинься.
Сам не ведая, почему, капитан присел поближе к раненому. А Иваненков, не открывая глаз, продолжал:
Я давно иду за тобой, капитан
Михаил Николаевич вздрогнул Внимательно глянул на сержанта, но тот уже открыл глаза, и вновь были они светлы и ясны. По спине пробежала волна холодных мурашек.
Ты славно бился под Москвой, меня не замечал, однако я всегда был одесную тебя Всегда был готов прикрыть, прийти на помощь. Суть моя такая: быть твоей тенью, так Боги наказали.
«Что ты несёшь, паря?» хотелось рявкнуть во весь свой командный голос капитану, но его словно заворожил речитатив этого человека, стоящего уже одной ногой по ту сторону буден.
Мне пора пришла уходить в закат. А твоя очередь наступила Чертог нести. Расстегни свою гимнастёрку Руки что-то немеют
Словно заворожённый, капитан одну за другой расстегнул пуговицы на груди. Раненый, словно клешнёй, ухватил его за руку:
Дай мне Его
Капитан, словно загипнотизированный взглядом умирающего сержанта, покорно снял с шеи подаренный отцом медальон и протянул раненому. Тот на мгновение сжал вещицу так, что побелели пальцы, потом вернул капитану и тихо произнёс:
Бери и береги, теперь это твоё Бремя. Носи, не снимая что и зачем поймёшь, когда срок придёт И не поминай лихом
А когда оно придёт-то время, и чему срок? едва успел спросить капитан Сарапулов, но солдат смежил веки и умер
Михаил Николаевич нащупал под рубашкой тот самый медальон Чертог: Сварожий круг, похожий на колесо со спицами и завитками по краям. Усмехнулся. С самого раннего детства он твёрдо уяснил себе, что для него вера одна. О вере в Богов, летописях и о Ведах рассказывал прадед, а затем дед и отец. И теперь в его руках Чертог, который он так и не смог передать
После войны Михаил Николаевич Сарапулов пошёл на работу в органы внутренних дел, погрузился в борьбу с обнаглевшим за военные годы преступным миром.
Так до самого выхода на пенсию он и проработал в уголовном розыске, а покинув ставший до боли родным прокуренный кабинет на Петровке, ещё долгие годы преподавал в Академии МВД, в Обнинске.
И вот гримаса судьбы: подыхает в одиночестве, заполучив пулю в спину.