Немирович, однако, просил его не волноваться раньше времени есть у него кое-какие аргументы для Саввы Тимофеевича. Спустя пару минут явился и сам Морозов в домашнем халате, но в выходных туфлях. Его узкие монгольские глаза сияли любопытством и, как показалось гостям, удовольствием. Мануфактур-советник был человек увлекающийся и неравнодушный к славе, а о Немировиче и Станиславском, а больше всего о создаваемом ими Общедоступном театре давно уже ходили по Москве самые интригующие слухи.
Прошли в гостиную, гости расположились на креслах, хозяин же уселся на стул, лицо его выражало какой-то лукавый интерес, как будто бы он уже догадался, зачем пришли нежданные гости. Догадаться, впрочем, было немудрено: к миллионщику Морозову люди ходили обычно за одним за деньгами. Это обыкновение окружающих мануфактур-советник принимал философски, хотя иногда оно вызывало у него раздражение, и тогда просители уходили не только без денег, но и с серьезным моральным ущербом.
Кто мне поперек дороги станет перееду не задумываясь, говаривал он иногда.
Впрочем, это была чистая риторика: несмотря на силу свою и могущество, никого Савва Тимофеевич до сих пор, кажется, так и не переехал, хотя имел для этого все возможности. Если уж человек совсем ему не нравился, Морозов использовал сарказм и яд, которого в нем хватило бы на добрую ехидну. Правда, людей искусства это обычно не касалось, их он любил, к ним был ласков, терпелив, а на некоторых смотрел даже снизу вверх. Однако любовь любовью, а денежки, известное дело, врозь.
Так чем обязан, господа? спросил он, поглядывая на гостей сквозь лукавые и узкие свои, словно бойницы, глаза, которые на полном его лице казались еще уже и еще лукавее.
Мы к вам, Савва Тимофеевич, за долгом явились, степенно проговорил Немирович и огладил бороду, словно старинный купец из какой-то оперы.
Горизонтальная морщина пересекла лоб мануфактур-советника.
За долгом? спросил он с недоумением. Извольте, господа. Хотя, воля ваша, я что-то не припомню никакого долга
Ну как же не припомните, с шутливой укоризной попенял ему Владимир Иванович. Года два назад был благотворительный спектакль, где я с учениками ставил пьесу «Три смерти». Мы с вами тогда случайно пересеклись, и я вам предложил взять у меня два билета. Вы с охотою их приняли, но оговорились, что у вас нет с собой денег. Я тогда ответил: «Пожалуйста, пусть десять рублей будут за вами; все-таки довольно любопытно, что мне, так сказать, интеллигентному пролетарию, миллионер Морозов состоит должником».
Морозов весело кивнул: да, теперь он припоминает. И что же, какой за два года нарос процент на этот долг?
Ну, это уж как вы сами решите, отвечал Немирович. Вы, наверное, слышали, что мы с Константином Сергеевичем устроили Общедоступно-художественный театр?
Морозов, разумеется, слышал.
Так вот, продолжал Немирович, в целом и главном театр, можно сказать, готов. Не хватает сущей мелочи денег на его обустройство и функционирование.
Савва Тимофеевич засмеялся: в любом хорошем деле почему-то всегда как раз именно этой мелочи и недостает. Однако слышно было, что они организовали товарищество Художественного театра и собирали деньги с богатых людей.
Было дело, вступил в беседу Станиславский. Однако же богатые люди оказались недостаточно богаты, чтобы обеспечить наше предприятие. И тут Владимир Иванович и вспомнил про тот старый должок
Морозов покивал головой понимающе, но больше уж не улыбался. Внимательно поглядел на Станиславского: почему же Константин Сергеевич, будучи купцом и солидным человеком, сам не вложится в это дело?
Станиславский отвечал, что вложиться-то он вложился, однако свободных средств у него недостаточно. Есть, правда, деньги, отложенные для детей, но те он по понятным причинам трогать не может. В остальном же не тот масштаб. Для такого дела нужен подлинный размах, который, как выяснилось, обеспечить может только истинный меценат.
Надо думать, что истинный меценат это я? хитрые глазки Морозова как-то сузились.
Именно так, отвечал Станиславский. Тут тон его переменился, и он заговорил быстро и страстно: Прости, Савва, что я на «ты», но мы ведь учились вместе, вместе играли в любительских спектаклях, я помню, как ты обожал театр. А сейчас такое дело затевается, мимо которого никак нельзя пройти. Первый общедоступный театр, планируем делать там такие цены, чтобы хватало не только людям обеспеченным, но и интеллигенции, и даже студентам. И чтоб сидели они не на галерке, как тараканы, а тоже в первых рядах.
То есть, значит, их превосходительства будут сидеть возле сцены, а рядом с ними студенты и всякие разночинцы? прищурился Савва.
Выходит, так, твердо отвечал Станиславский.
Морозов хмыкнул, потом, ничего не говоря, развернулся и вышел из гостиной.
Ну вот и поговорили, на лицо Станиславского жалко было смотреть. Надо было мне молчать. Вы, Владимир Иванович, человек дипломатичный. А я, видно, задел его своими демократическими речами.
Не вините себя, Константин Сергеевич, отвечал Немирович. Дело ведь не во мне и не в вас. Дело в том, хочет ли человек давать деньги на новое, никому не известное предприятие.
Если другие не хотят, почему же бы ему хотеть?
Тут дверь открылась, и вошел Савва Тимофеевич. Вытащил из кармана халата десятирублевую ассигнацию, протянул Немировичу.
Я человек порядочный и не привык оставаться в долгу. Вот вам, Владимир Иванович, ваши деньги. Что же до остального
Тут он сделал извиняющуюся паузу и развел руками.
Понимаю, печально сказал Немирович, и ассигнация дрогнула в его руке. Нет денег.
Денег у делового человека никогда нет, веско отвечал Савва Тимофеевич.
Станиславский и Немирович молча поднялись, вид у них был обреченный.
Что ж Простите за беспокойство, господин мануфактур-советник, мы, с вашего позволения, откланиваемся.
И они молча направились к выходу.
Теперь хоть в петлю лезь, деревянным голосом сказал Станиславский Немировичу, открывая перед ним тяжелую дверь гостиной.
Сказал он это негромко, но Морозов, имевший лисий слух, все-таки услышал. На лице его заиграла озорная улыбка.
Подождите, господа
Они замерли.
Зачем же сразу в петлю, примирительно продолжал Савва Тимофеевич. Конечно, свободных денег у промышленника никогда не бывает. Однако для предприятия по-настоящему хорошего некоторую сумму найти можно. Вот только надо сначала сесть рядком и поговорить ладком. Или, говоря по-человечески, провести беседу деловую, предметную
Беседа для основателей Художественного театра прошла необыкновенно удачно. Савве Морозову многое понравилось в создаваемом театре. И то, что будет он общедоступным, и то, что делалась в нем ставка на реализм от манеры игры и до реквизита, никакой бутафории. Но, пожалуй, больше всего его привлекло, что театр собирался рассказывать новым языком о сегодняшнем дне. Таким образом, Морозов с охотою внес пять тысяч рублей и вошел в число пайщиков. Впрочем, это было только начало.
* * *
Не могу я вам передать, как мне понравилось все это дело, мануфактур-советник глядел куда-то мимо Загорского, в одному ему видимую даль. Официант только что откупорил им третью бутылку. Я в этом театре почувствовал нечто особенное, небывалое, если хотите, продолженное в вечность. Мы, купцы, люди приземленные, практические, нам нужно видеть результат. А тут какой же может быть результат? Театр вещь эфемерная, кончилось представление, и все тоже кончилось. Но при всем при том театр имеет какое-то особенное очарование, какого не имеет никакой другой вид искусства. Я не понаслышке это говорю. Я с детства в домашнем театре играл, и в юности тоже, и на мануфактуре у себя театр завел. Художественный не первый был театр, которому я помог. Но, однако, он первый вызвал у меня такие сильные чувства.